– Не было никакого… В письме не было нужды.
Сестра Батлер скрестила руки на груди.
– Вот как?
– Миссис Джейн Джонс, как я уже упоминала, была так привязана к моей бедной покойной матери, что… – Мэри споткнулась. – Она всегда говорила… обещала, что я могу обратиться к ней в любое время, когда захочу, и она меня примет.
– Примет девушку, которая позволила себя запятнать? – Сестра Батлер произнесла это так, будто слово «запятнать» оставляло во рту гадкий привкус.
К собственному удивлению, Мэри покраснела как рак.
– Она так говорила. Я имею в виду миссис Джонс. Она сказала, что сделает это, что бы ни произошло, в память о моей матери.
Сестра Батлер неторопливо оправила свой льняной передник. Мэри замерла в ожидании.
– Если эта Джейн Джонс еще жива, – наконец произнесла смотрительница, – и если она по-прежнему живет в Монмуте, и если ей в доме и в самом деле требуется горничная… с чего ты взяла, что ее муж согласится принять под свой кров, к своим детям женщину, занимавшуюся проституцией?
Господи, неужели она когда-то испытывала симпатию к этой противной старой перечнице? Мэри уже исчерпала все подходящие ответы, поэтому она просто прикусила нижнюю губу. Наверху все еще слышался шум. В желудке у Мэри было пусто и тяжело, словно она проглотила камень. Она подняла взгляд и посмотрела сестре Батлер прямо в глаза.
– Вы должны меня отпустить. – Слова вырвались у нее неожиданно, сами по себе.
– Прошу прощения?
– У меня есть право на свободу, – тихо сказала Мэри. – Я помню, что говорится в правилах, я слышала их тысячу раз. Здесь никого не держат против воли. Это не тюрьма. Это просто похоже на тюрьму.
У смотрительницы вдруг сделались точно такие же глаза, как у Сьюзан Дигот в ту, последнюю ночь на Черинг-Кросс-Роуд. Мэри отвернулась. Она была не в силах выдержать этот взгляд. Повисла долгая тяжелая тишина. Когда сестра Батлер заговорила снова, ее голос звенел, словно натянутая струна.
– Через месяц или два, Мэри Сондерс, когда ты, истерзанная и нагая, будешь валяться на Флит-Дитч…
– Я больше не шлюха, – перебила Мэри с силой, удивившей ее саму.
Смотрительница едва заметно приподняла брови.
– Все это кончено, – почти умоляюще сказала Мэри. – Я просто хочу… лучшей жизни.
Взгляд сестры Батлер немного смягчился. Она пододвинула стул чуть ближе и облокотилась на стол.
– Мэри, – мягко сказала она. – Ты – девушка с большими способностями. Ты хорошо образованна, умна от природы, и у тебя сильная воля. Всего за два месяца ты на моих глазах превратилась в замечательную швею. Но над тобой все еще висит тень прошлого.
Мэри отвела взгляд.
– Если ты искренне хочешь исправиться и забыть о своих бывших так называемых друзьях, ты должна остаться здесь еще на некоторое время. До тех пор, пока твои прежние привычки окончательно не переломятся.
– Все уже забыто, – бросила Мэри.
Сестра Батлер грустно покачала головой:
– Пока еще нет. Ты все еще неспокойна и испорченна. Я видела, как ты берешь в руки работу, а минуту спустя бросаешь ее. Каждый раз, когда ты слышишь слово Божье, твое лицо меняется – оно закрывается, словно книга. Иногда ты говоришь неправду – взять хоть эту несусветную историю с Монмутом. Возможо, семена уже легли в почву, моя дорогая, но время урожая еще не наступило.
Мэри упрямо смотрела в стену.
– Всего несколько месяцев. – Ладонь сестры Батлер накрыла ледяные пальцы Мэри. – Чтобы подготовиться к этой самой лучшей жизни, тебе нужно остаться еще ненадолго здесь, в надежной и безгрешной…
– Я не могу. – Мэри сбросила руку смотрительницы. – Это не жизнь.
Они снова замолчали. Сестра Батлер смотрела на Мэри так, будто между ними пролегал бурный широкий поток.
– Очень хорошо, – проговорила она наконец, встала, достала большую тяжелую книгу в кожаном переплете и водрузила ее ровно в середину стола. – Значит, ты из третьих.
– Из третьих?
Смотрительница положила руки на книгу.
– С тех пор как было основано это заведение, мы приобрели некоторый опыт. И согласно ему, мы можем спасти только одну девушку из трех.
Странное, похожее на сожаление чувство кольнуло Мэри прямо в сердце.
– Но я и в самом деле хочу исправиться, – пролепетала она.
Сестра Батлер, не отвечая, раскрыла книгу – двумя руками, словно это было Священное Писание.
– Сара Шор, – тихо прочитала она. – Милостью Божьей вернулась к благочестивой жизни: получила место прачки в Глазго.
Бог в помощь Саре Шор, мрачно подумала Мэри. Должно быть, теперь у нее уже идет кровь из-под ногтей.
– Бетти Вэйл. Отослана в больницу, – пробормотала она.
Мэри прекрасно помнила Бетти – каким-то чудом ей удавалось скрывать свой живот до тех пор, пока прямо во время проповеди у нее не отошли воды. Преподобный Доддс пережил неприятнейшие минуты.
– Молл Гаттерли. Отчислена за несоблюдение правил.
Несоблюдение правил? Значит, вот как это называется. Молл угрожала младшим девочкам иголкой и требовала у них их нищенский заработок.
– Джесси Хейвуд. Милостью Божьей вернулась к благочестивой жизни. Вышла замуж за ремесленника, человека умеренного и доброго нрава. Люси Шепард. Скончалась, покаявшись перед смертью в грехах.
Скорее, скончалась, бредя о червях, вспомнила Мэри. Неужели в этой Книге судеб содержатся сведения обо всех, кто жил в Святой Магдалине, с самого дня основания приюта?
– И Мэри Сондерс, – произнесла смотрительница. Ее перо оставило на странице маленькую кляксу. – Отпущена по ее собственному желанию. Причина? – Она сухо посмотрела на Мэри.
– Не выдержала жизни в заключении, – угрюмо предложила Мэри.
Сестра Батлер помедлила, но все же записала это в свой фолиант.
– Ты уйдешь в конце этой недели.
– Нет, – выдохнула Мэри. – Сегодня.
Глава 3. Свобода
Где-то в миле над головой с оглушительным шумом взорвалась ракета. Мэри почувствовала, как что-то дернулось в спине, в ушах хрустнуло и зачесалось. Еще одна и еще – звезды с золотыми хвостами медленно падали на землю, словно желтые осенние листья. Высоко-высоко, на стене Тауэра, бешено вертелось «огненное колесо» – будто душа грешника в аду. В небо взлетали шутихи, похожие на огненных змей; они старались убежать, скрыться в темноте, но не выдерживали и тоже взрывались, выпуская фонтаны сверкающих брызг. В воздухе висел густой белый дым, и растворенные в нем искры фейерверка казались золотым дождем.
Было невероятно холодно. Морозный воздух охлаждал нос и рот, словно пучок свежей дикой мяты, но Мэри уже не кашляла; ее легкие снова окрепли. Сажа падала ей прямо в глаза, и она прикрыла их рукой, поглядывая из-под ладони на небо, расцвеченное красками, которых она никогда не видела, для которых не придумали слов в этом мире. Мэри не представляла, как можно сотворить такое волшебство, почему воздух взрывается, не причиняя вреда зрителям, и откуда появляются звезды всех цветов радуги.
У стен Тауэра метались обнаженные до пояса мужчины. Их тела поблескивали от пота. Они поджигали снаряды и отбегали на безопасное расстояние.
– В прошлом году один побежал не в ту сторону и наступил на ракету, – сказал старик, стоявший прямо впереди Мэри.
– Я помню, – с удовольствием заметила его спутница. – Я слышала, в нем прожгло здоровенную дыру.
Каждый раз, когда небо освещали всполохи серебристого света, из темноты выступали лица – сотни, тысячи лиц, словно густо усеянный примулами весенний луг. Никто не смотрел на Мэри, все взгляды были прикованы к магическому представлению. Краем глаза она увидела маленького мальчика с широко раскрытым от изумления ртом и тут же заметила, как его крохотная ручонка опустилась в карман стоящего рядом джентльмена. Мэри громко расхохоталась. Кажется, она засмеялась первый раз за всю зиму.
Накатила белая волна дыма, и толпа отшатнулась назад. Женщина впереди наступила ей на ногу, и Мэри отпихнула ее локтем. Горячий пепел опустился на шляпки и парики; раздались визги и вскрики. Люди сжимали ее со всех сторон, так что порой перехватывало дыхание; несколько тычков – и Мэри отвоевала себе немного места.
Дым рассеялся. Неужели это все?
– Еще! – загудела толпа.
Повисла тишина. Еще через пару секунд раздался тоненький жалобный свист. Все замерли в предвкушении; казалось, люди даже затаили дыхание. Сухой треск, похожий на выстрел, – и темноту снова разорвала ослепительная вспышка. Дюжины алых огней засочились из неба, словно кровь из невидимых ран. «Римская свеча» выплюнула сотни звезд. Мир перевернулся с ног на голову. У Мэри затекла шея, но она не могла оторваться. В это мгновение она почти верила тем проповедникам, что считали землетрясение знаком божьего гнева. У всемогущего Господа отняли гром и молнии – кто бы на его месте не разгневался?
Когда фейерверк наконец закончился и небо очистилось, толпа постепенно начала редеть. Мэри сделала несколько шагов и споткнулась – у нее так замерзли ноги, что она их почти не чувствовала. Какой-то однорукий солдат подхватил ее сзади.
– Вот такой же грохот был и на войне! – хвастливо крикнул он ей в самое ухо.
– Да будто ты помнишь, – усмехнулась Мэри.
Она достала из кармана маленькую монетку – из тех денег, что заработала шитьем в Магдалине, – и купила у торговки стаканчик горячего джина. Его резкий аромат смешивался с запахом порохового дыма, и это было восхитительно. Желудок тут же согрелся. Если не стоять на месте, то с холодом вполне можно справиться, подумала Мэри. Еще пару пенсов она потратила на маленькую баночку румян и сразу же накрасила ими губы и щеки. Из стеклянной витрины лавки на нее глянуло знакомое, привычное лицо – лицо шлюхи с ярко-алым ртом.
Сворачивая за угол, к Биллингсгейту, Мэри столкнулась с шедшим навстречу прохожим. Его камзол свисал с одного плеча, а рубашка вздыбилась пузырем.
– Поцелуй на удачу! – завопил мужчина и обхватил ее обеими руками.