– Какая дурочка, – заметила Мэри. – Забыть кинжал дома.
Миссис Джонс грустно улыбнулась.
– Это случается даже с самыми умными.
Гетта задумалась.
– А Хью и Бет, они так и остались одни? – наконец спросила она.
– Вовсе нет, – встряла Мэри. – Они отправились на следующую ярмарку и наняли себе другую служанку, поумнее этой.
Дэффи вдруг прочистил горло. Все вздрогнули от неожиданности – предполагалось, что он давно спит.
– Ты ведь не знаешь эту историю, – резко бросил он. – Почему бы тебе не придержать свой чертов язык?
Мэри посмотрела в его сторону. Свечи отбрасывали неровные тени, и она не могла разобрать выражения его лица. Она аккуратно воткнула иголку в ткань.
– В таком случае я иду спать, – сухо сказала она, положила штопку на стол в общую кучу и вышла из комнаты.
Вернувшись из детской – она укладывала Гетту в постель, – миссис Джонс обнаружила, что Дэффи по-прежнему сидит на своем стуле и бездумно смотрит на догорающие в камине дрова. Он покусывал мозоль на большом пальце. Как правило, Дэффи никогда не грубил и не срывался, и миссис Джонс считала его добродушным парнем. Мэри Сондерс каким-то чудом сумела вывести его из себя.
Колючка и задира – такой казалась дочка Сью Рис на первый взгляд. Но это была всего лишь ее защитная оболочка. Это становилось ясно каждому, кто мог заглянуть в ее темные серьезные глаза. Всего пятнадцать лет – и уже потеряла мать! Оказалась совершенно одна, словно ребенок, выброшенный в сточную канаву! Миссис Джонс не любила думать на эту тему, это было слишком болезненно. Когда она представляла себе судьбу Сью Рис, ее жизнь в Лондоне, то невольно вздрагивала от ужаса и благодарила Создателя за то, что он дал ей мужа, на которого можно опереться в любых трудностях, и достойное ремесло, и дом, в котором можно растить дочь и – может быть – сына в будущем.
Она взяла в руки штопку и снова уселась напротив Дэффи. Легче всего было бы не говорить ничего, оставить все как есть, но миссис Джонс вдруг подумала, что слишком часто в жизни она выбирала самый легкий путь и не затрагивала больных вопросов.
Однако Дэффи заговорил первым.
– Я прошу прощения за то, что выругался.
– О, дело не в этом, Дэффи. Ты был слишком резок с бедной девушкой, только и всего, – мягко сказала она.
– Если и так, то она это заслужила, – рыкнул он.
– Да что с ним такое? – удивилась миссис Джонс.
– Но…
– Она просто злая, дерзкая, наглая девчонка, – перебил он. – Не можете же вы этого не видеть. Расхаживает тут по дому со своим важным городским видом и распускает язык…
– Она здесь чужая, Дэффи. Она не знает, что и как у нас принято.
– Тогда пусть не насмешничает и не придирается!
Миссис Джонс устало вздохнула. Соблюдать необходимую дистанцию со слугами всегда казалось ей довольно трудным. Живя с ними под одной крышей, она привыкла считать их членами семьи, чем-то вроде приемных детей.
– Ты ведь не знал Сьюзан Рис, не так ли? – спросила она.
Дэффи с недоумением посмотрел на нее, словно она сделала не самую удачную попытку переменить тему разговора.
Миссис Джонс цокнула языком.
– Ну конечно же! О чем я только говорю, глупая голова. Она же уехала в Лондон, когда ты был совсем еще ребенком. Что я хочу сказать… знаешь ли, Сью – то есть Сьюзан Сондерс, как ее стали звать после замужества, – была восхитительной женщиной.
– Значит, это от нее у девчонки эти глаза? – безразлично поинтересовался он.
Да он не остался равнодушным к «этим глазам», отметила миссис Джонс. Забавно.
– Нет, Дэфф. Я имею в виду не красоту. Она была очень доброй. Мы с Сью были лучшими подругами, пока муж не увез ее в Лондон. Только представь себе, Мэри выросла с такой прекрасной матерью, и они были невероятно близки, и вдруг судьба отнимает у нее самого родного человека – в мгновение ока… – Ее голос задрожал. – И Мэри приезжает сюда, на свою родину, но не знает ее обычаев, она совсем тут чужая… ну конечно же первое время девочка будет грустить и злиться. Что тут удивительного?
– Сочувствую ей в ее горе, – холодно сказал Дэффи.
Миссис Джонс вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.
– Просто постарайся понять ее. Уверена, что ты сможешь; ты ведь прочитал столько книг, ты должен владеть этим даром – понимать других!
Дэффи слегка пожал плечами. Можно было не льстить так открыто, подумал он, глядя на тлеющие угли.
– Горе может проделывать с людьми чудные вещи, – тихо заметила миссис Джонс. – Сердце выворачивается так, что его и не узнать.
Она вовсе не собиралась напоминать ему о своих собственных потерях. Последнее, чего хотела миссис Джонс, – это вызвать в Дэффи жалость к себе самой. Но он посмотрел на нее так, словно она произнесла единственные подходящие слова.
– Я постараюсь, – сказал он и улыбнулся.
– Спасибо, Дэффи.
Когда Дэффи отправился спать, миссис Джонс все еще сидела за штопкой, пытаясь поймать последние угасающие отсветы горячих углей.
В ту ночь Мэри Сондерс лежала в кровати и никак не могла уснуть – так сильно она устала за день. Эби лежала рядом, неподвижная, словно мертвое тело. Часы на церкви Святой Марии пробили одиннадцать. Еще одна ледяная ночь. Скоро веки Мэри сомкнутся, и скорее, чем можно себе представить, она вновь откроет глаза – чтобы встретить еще один ледяной день.
Она совершила ужасную, роковую ошибку.
Как она могла подумать, что сможет быть служанкой, пусть даже на короткое время, – она, которая, как никто, ощутила, что такое свобода? Она провела в этом узком высоком доме меньше месяца и окончательно уверовала, что у нее нет к этому никакого призвания. Мэри могла играть роль почтительной, благодарной прислуги час или два, но потом ее острый язык обязательно давал о себе знать.
Что ж, теперь все ясно. Конечно, она не выдержит еще одного путешествия в дилижансе по этому страшному холоду, но как только немного потеплеет, она снова отправится в путь. Возвращаться в Лондон все еще опасно, это Мэри понимала. Цезарь наверняка будет ждать ее со своим ужасным ножом. Но есть же на свете и другие места. Бристоль, или Бат, или Ливерпуль – хоть что-то, похожее на город. Где найдется применение ее талантам.
Как всегда, когда было трудно уснуть, Мэри уткнула лицо в подушку и начала представлять себе, как она одевается. Сначала рубашка из нежнейшего белого шелка. Потом шитые серебром чулки. Раздумывая, что лучше – зеленый ли с цветочным узором или розовый с рюшами, – она почувствовала, как руки и ноги наливаются приятной тяжестью.
Скоро ее пребывание в этом чистилище подойдет к концу. Но до тех пор, пока не придет оттепель, нужно будет носить свою маску. Еще несколько недель – и она уберется из этого города, где никогда ничего не происходит и не произойдет до скончания веков. А пока нужно делать вид, что это и есть ее жизнь и она не желает никакой другой.
Эби уже не спала; Мэри поняла это по тому, как внезапно стихло ее дыхание. Она повернулась и положила руку поверх одеяла. Бледный луч луны высветил старый шрам.
– Эби, – прошептала Мэри, – что случилось с твоей рукой?
Эби молчала так долго, что Мэри уже и не надеялась услышать ответ. Она и сама не знала, зачем пытается разговорить эту угрюмую женщину, но, в конце концов, другого общества у нее не было. И кроме того, ей нравилось принимать вызов.
– Проткнули ножом, – пробурчала наконец Эби.
– Правда? – спросила Мэри, побуждая ее рассказать больше. Однако Эби снова замолчала. – Как это произошло?
Она почувствовала, как Эби медленно пожала плечами и что-то пробормотала; Мэри не смогла понять, что именно.
– Что? – переспросила она.
– Воткнули в руку, и все, – прошептала Эби и не то усмехнулась, не то кашлянула – разобрать было трудно. Закутавшись в одеяло, она повернулась на другой бок, но отчего-то это не показалось Мэри недружелюбным. Спина к спине, они коротали эту долгую ночь, ожидая наступления утра.
Глава 5. Оттепель
Пришел февраль, свежий и яркий, как яблоко. Снег растаял, Уай и Монноу разлились. Всюду, куда ни падал взгляд Мэри, она видела влажную зелень. Никогда раньше она не знала, что земля может быть похожа на изумрудный бархат.
Миссис Эш заявила, что одной неделей тепла и света ее не обмануть, и вспомнила старую примету: если на День свечей[15] будет тепло и ясно, то жди вторую зиму.
Но, несмотря на ее мрачные предсказания, погода оставалась мягкой и теплой. Каждый новый день был еще на несколько минут длиннее предыдущего. Мэри даже не осознавала, насколько угнетающе действовала на нее темнота, пока ее настроение не начало день за днем улучшаться.
Однажды она вдруг поймала себя на том, что называет Джонсов «своей семьей».
– Моя семья – Джонсы с Инч-Лейн, – обронила она, болтая с другой служанкой у насоса на Монноу-стрит.
– Сестры Робертс первые в этих краях завели карету, – сообщила миссис Джонс вполголоса, так чтобы не услышал кучер. – Раньше они никогда не пользовались моими услугами. Как великодушно с их стороны послать за нами карету!
Мэри порылась в дорожном сундуке, стоявшем у нее под ногами.
– Возможно, стоит показать им вот этот поплин цвета бургундского?
– Непременно. И розовый тоже. Они любят яркое.
Колеса кареты вязли в густой грязи на Монноу-стрит. Мост в этой части города был очень древним, из серого с розоватым оттенком камня. Там движение совсем замедлилось; повозки и телеги плелись еле-еле. Въезжая на мост, навьюченные мешками лошади спотыкались, из прорех сыпалось зерно. Мэри заметила крохотную дверь. Кто-то жил там, в башне над воротами, у них над головой. Как только они оказались по другую сторону, что-то словно разжалось у нее в груди, как будто с нее сняли замок. Стало гораздо легче дышать. Мэри вспомнила, что сегодня первый раз, как она выехала за пределы города.
– А они красивые, эти сестры? – спросила она.