– Не буду называть имен, Мэри, – пробормотал мистер Джонс и вытянул иголку с ниткой, – но некоторые мастера просто вставляют пластинку в паз, не пришивая, и она гуляет там, как ей захочется.
Мэри в ужасе ахнула. Конечно, он понимал, что она насмешничает, но нисколько не обиделся и тоже усмехнулся, не отрывая глаз от работы. Он уже видел скелет будущего корсета. Понадобится еще не меньше трех дней работы, прежде чем можно будет добавить шнуровку – целых три шнуровки, впереди, сзади и сбоку, для обширных телес миссис Таннер.
– А он будет шелковый?
Мистер Джонс бросил на нее веселый взгляд. Эта девочка его забавляла. Он не знал никого, кто бы питал такое пристрастие к хорошим тканям.
– Сверху – да. Но это не самое главное. Любой корсет может выглядеть красиво, в то время как внутри скрывается паршивая работа. – Он чуть передвинул руку Мэри, чтобы изменить угол сгиба. – Форма – вот что имеет значение.
– Я знаю, – немного нетерпеливо заметила она. – Но этот новый зеленый шелк пу-де-суа гораздо красивее, чем старая парча, что вы использовали для корсета мисс Прингл.
Мистер Джонс слегка улыбнулся.
– Красота… Красота – она ведь требует жертв.
– Жертв?
– Французы этого никогда не понимали, – заявил мистер Джонс. – Их изделия слишком свободные, они совсем ничего не держат. Для них главное – это чтобы было пышное декольте, да напришивать побольше блестящих бантиков. Но здесь, в Англии, мы делаем самые твердые, самые неподатливые корсеты в мире. Прямая спина – честная душа. Талии наших английских леди так тонки, что природе и не снилось.
– Но корсеты – это больно. Вот бы вам их попробовать, – вполголоса добавила она.
Мистер Джонс решил закрыть глаза и на эту дерзость.
– Слабый пол не может не подчиняться тем требованиям, что предъявляет всеобщее поклонение красоте. Ты когда-нибудь видела сестер Ганнинг, Мэри?
Она покачала головой.
– Ну конечно нет, ты тогда была еще совсем дитя. Так вот. Они считались величайшими красавицами своего времени, мисс Мария и мисс Сюзанна. Знаешь, от чего умерла мисс Мария?
Она снова покачала головой, чуть более нетерпеливо.
– Отравилась гримом. Она пользовалась белилами, чтобы кожа была гладкой и мраморно-белой, и в конце концов они и привели ее к гибели.
Мэри слегка вздрогнула.
– Так, значит, вы сделаете Гетте корсет? – спросила она немного погодя.
Мистер Джонс удивленно поднял брови.
– Разве вы не слышали, как она просит корсет?
– Да ей еще и шести нет, – пробормотал он и воткнул иголку в жесткую льняную ткань.
– Выходит, когда речь идет о вашей дочери, вы признаете, что корсеты вредны?
У этой девушки ужасная привычка все время поддразнивать, подумал мистер Джонс, скрывая улыбку.
– Думаю, Гетта вполне удовлетворится корсетом из холста, со свободной шнуровкой. Между прочим, я всегда был против того, чтобы моя жена слишком затягивалась.
Она бросила взгляд на свою талию, и он невольно посмотрел туда же. Мэри Сондерс была прямой и тонкой, словно молодое деревце, – и в то же время для пятнадцати лет у нее были вполне развитые формы.
– Где ты купила этот корсет? – спросил он с интересом.
– В Лондоне.
– Да, но в каком магазине?
Ее глаза затуманились. Что сказать? – торопливо подумала Мэри.
– Подруга… оставила мне его. Она умерла.
Мистер Джонс вернулся к работе.
– Вещь простая, – сухо заметил он. – Он не слишком жесткий. Но линии чисты и верны. – Он помедлил, выбирая нужную пластину. – Должен сказать, я не слишком люблю таких заказчиц, как ты.
– Вот как?
– В тебе нечего исправлять. Такая девушка, как ты, и в мешке бы выглядела неплохо. – Он намеренно не отводил глаз от работы – вдруг она покраснела от смущения.
– Значит, вы предпочитаете уродство? – чуть хрипловато спросила Мэри.
– В каком-то смысле. Взять хотя бы корсет, что я сделал для миссис Лич, – вот это была работенка. Настоящий вызов природе. Видишь ли, Мэри, я могу придать фигуре такие очертания, какие захочу. И я стремлюсь к гармоничной симметрии. Мне нравится думать, что в этом отношении я совсем как мистер Адам. – Вполне возможно, девочка не поняла намек, решил он, и добавил: – То есть мне кажется, я могу считать себя в некотором роде творцом женщин.
– О, так вы исправляете работу Создателя? – довольно нахально спросила Мэри.
Мистер Джонс задумался.
– Скорее продолжаю ее. Я беру то, что Он предоставил человеку, и довожу Его замысел до совершенства. – Он поднес к глазам белую изогнутую пластину, чтобы рассмотреть ее получше. – Но я люблю корсеты и сами по себе, как вещи. Их сложность… их силу.
– Да?
– То, как они удерживают все там, где нужно.
Мэри улыбнулась. У нее и в самом деле слишком пухлые губы, внезапно подумал он. Слишком полнокровные. Как там говорится? Какой у мужчины нос, такой и инструмент; какой у женщины рот, такая и…
Он покраснел и наклонил голову пониже.
Вошел Дэффи с целой охапкой коробок. От него пахло улицей, тяжелой работой на свежем воздухе.
Мистер Джонс поднял взгляд, чтобы задать ему какой-то вопрос, и увидел, что Дэффи пялится на Мэри Сондерс, а Мэри Сондерс, не отрываясь, смотрит на Дэффи. Мэри и Дэффи, подумал он и отвернулся. Дэффи и Мэри. Словно в старой песенке.
За дверью взвизгнула Гетта, и тут же раздался сердитый окрик миссис Эш. Послышались быстрые легкие шаги – Джейн – и ее ласковый голос, успокаивающий ребенка, а заодно и няньку.
У него перехватило горло и слегка затошнило. Задрожали руки. Мистер Джонс положил нож. Он вдруг почувствовал себя старым и увечным. Нога, которую он потерял четверть века назад, снова заболела.
Нэнс Эш проснулась со странным ощущением – будто что-то давит ей на лицо и руки. Сегодня же Пасха, вспомнила она. Христос воскрес. Она попыталась пробудить в себе чувство радости, но ничего не вышло.
Пасха всегда была ее любимым праздником. В нем не было того легкомыслия или даже ветрености, как в Рождестве. Пасха была напрямую связана с болью и страданием, и весь ее смысл заключался в страдании, и торжестве над страданием, и в утешении, что следует за ним. Но сегодня утром в ее сердце было глухо, как в могиле, и надгробный камень был слишком тяжел, чтобы сдвинуть его с места.
Хозяйка была уже на ногах – миссис Эш слышала ее шаги. По справедливости Нэнс Эш могла бы назвать ее доброй женщиной – даже если за все эти годы миссис Джонс много раз вставала на чужую сторону (последний и самый неприятный случай был с теми злосчастными обрезками) и к тому же имела склонность доверяться ложным друзьям, таким как Мэри Сондерс. Хорошая хозяйка; лучше многих – и не хуже некоторых. Не особенно благочестивая – но в то же время и не отъявленная безбожница. Женщина, сумевшая из ниоткуда (нет, не из ниоткуда, а с Бэк-Лейн, что гораздо хуже, мысленно поправилась миссис Эш) подняться до некоторых высот, и все за счет умения обращаться с иголкой и ниткой и брака с трудолюбивым мужчиной. Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает[16].
По причинам, ведомым Ему одному, Господь поставил миссис Джонс во главу семьи, дал ей надежного и любящего супруга. А ее, Нэнс Эш, он назначил этой женщине в служанки.
Миссис Эш никогда не приходило в голову ставить под сомнение Его святую волю. Он даровал ей прекрасных хозяев – хозяев, которые не прогнали ее после того, как иссякло ее молоко, но держали при себе из милосердия. Из милосердия! Эти слова царапали ее язык, словно сухая корка хлеба, но, в конце концов, на что еще она могла надеяться? В тысячный раз миссис Эш заставила себя смириться и повиноваться. Ангел Господень сказал ей: возвратись к госпоже своей и покорись ей[17].
Все это можно вынести. Человек может перенести и куда больше – в надежде на воскрешение из мертвых.
Она оделась точно так же, как и в любой другой день. Принарядиться к Пасхе – вряд ли это может произвести впечатление на воскресшего Иисуса. Свернув на лестничную площадку, миссис Эш почти врезалась в лондонскую девчонку и Дэффи. Они были увлечены беседой и не заметили ее приближения. Между их лицами при этом было не более фута. При виде миссис Эш служанка и слуга отпрянули друг от друга; она почти видела чувство вины, повисшее в воздухе, словно пылинки в луче света.
– Доброе утро, миссис Эш, – оживленно произнес Дэффи. – Могу ли я первым поздравить вас с этим радостным праздником?
– Воскресение нашего Господа – это не карнавал, – процедила миссис Эш и протиснулась мимо. Ей даже не нужно было оглядываться, она и так знала, какое лицо сейчас у Мэри Сондерс – смесь наглости и непотребства. Какое нахальство – утвердиться под этой крышей затем, чтобы отвлекать молодого человека от исполнения своих обязанностей! Миссис Эш уже казалось, что Дэффи был образцовым юношей, пока лондонская девчонка не околдовала его своими черными глазами.
Что ж… им лучше быть поосторожнее. Потому что миссис Эш не собиралась закрывать глаза на эти обжимания по углам – в отличие от других. О, она прекрасно понимала, что они сейчас чувствуют; она помнила это ощущение еще со времен своей помолвки – нечестивое волнение, нетерпеливое ожидание. И это могло разрушить их в любую минуту, словно ураган.
На пасхальный обед у Джонсов был пирог с зайцем – благодаря Дэффи, который неожиданно раздобыл двух. Смазывая корочку желтком, миссис Джонс улыбнулась: дни поста окончились.
За последнее время миссис Морган дважды указала ей на то, что не видит их в церкви, – так что был самый подходящий момент, чтобы появиться там всей семьей. В церкви Святой Марии женщины всегда сидели справа. Ради особенного случая миссис Джонс надела вставные зубы и теперь все время напоминала себе не улыбаться слишком широко, чтобы металл не отразил ненароком пламя свечи. Церковь была забита до отказа. Миссис Эш устроилась слева от хозяйки. Едва ли не в ту же минуту, как они вошли, она опустилась на колени и больше не поднималась. Бросив взгляд на ее низко склоненную голову, миссис Джонс вдруг ощутила прилив раздражения. Краем глаза она видела своего мужа и Дэффи слева, на мужской стороне. Дэффи смотрел в потолок, как будто пауки у него над головой занимались чем-то невероятно интересным. Мистер Джонс