Мэри с удовольствием прогулялась бы до Чиппенхэм-Медоуз, где устраивался большой костер – и, по слухам, танцы, – но боялась столкнуться там с Дэффи. Все эти дни он ходил с красными глазами и все время пытался приблизиться к ней, будто собирался сделать какое-то важное, решительное заявление. Но Мэри делала все, чтобы не оставаться с ним наедине. Что бы он ни сказал, это все равно ничего бы не изменило.
Через пару недель все лепестки на цветущих деревьях опали, и они снова стали казаться голыми. Миссис Джонс сказала, что в это время года ей всегда бывает грустно – ведь цветение оканчивается так быстро. Ветки, прибитые к стенам дома, вскоре засохли, но их запах стал только сильнее.
Для Эби, однако, в нем всегда чувствовалась гниль. В одну из теплых майских ночей она лежала на кровати и смотрела в окно. Ставни были раскрыты, чтобы впустить в комнату свежий воздух; был виден только прямоугольник темно-синего неба. Мэри Сондерс вдруг испустила длинный прерывистый вздох.
– Ссорилась с твоим парнем? – поинтересовалась Эби.
Мэри быстро повернулась к ней:
– С каким еще парнем?
Эби хмыкнула. Взглядами, которые бросал на нее Дэффи в последнее время, можно было разжигать костер.
Мэри снова отвернулась.
– Он не мой парень, – тихо сказала она в темноту.
Что означало – да. Поссорились, и еще как. Эби промолчала. Иногда молчание звучало громче, чем любой вопрос.
– Кроме того, – Мэри перевернулась на спину и уставилась в потолок, – я уверена, что добьюсь большего в одиночку, а не с этим глупым теленком. Все равно я уеду.
– Куда?
– Не твоего ума дело.
Эби снова замолчала. Мэри Сондерс всегда огрызалась; она уже привыкла не обижаться и обращалась с девчонкой, словно с кошкой, у которой не в меру острые когти.
– В Лондон, куда же еще, – наконец выговорила Мэри. Как будто темнота вытягивала из нее слова.
– Когда?
– Не в ближайшее время, но когда-нибудь. Какой смысл возвращаться, пока у тебя нет хорошей одежды и денег? Явиться в этот город с пустыми руками – все равно что лечь посреди дороги, чтобы тебя переехала ломовая телега, – презрительно добавила Мэри.
Эби закрыла глаза и вдруг перенеслась в Бристоль, в тот самый день девять лет назад, когда корабль с Барбадоса причалил к английскому берегу. Шел самый холодный дождь на свете. Кожа на ее шее, в том месте, где ее касался медный ошейник, была содрана и саднила. Улицы были шириной с раскинутые руки и кишели людьми, словно мусорная куча – крысами, и все лица были белыми. Эби стояла в стороне, ожидая, когда доктор соберет все свои многочисленные сундуки. Мимо с грохотом промчалась огромная повозка, и в какой-то миг Эби захотелось выступить на дорогу и броситься прямо под колеса. Что же ее тогда остановило? Трусость? Или страх, что ее дух, освобожденный от тела, затеряется на этих перепутанных улицах и никогда не найдет дорогу домой, в Африку?
– Я спросила жалованье, как ты сказала.
– О, вот как? – оживленно заметила Мэри. – Я думала, ты ни за что не решишься. И что же?
Эби молча покачала головой.
Мэри возмущенно фыркнула.
– Одна девушка в Лондоне как-то сказала мне, что хозяева – это все равно что клиенты.
– Клиенты?
– Ну… мужчины, которые ходят к шлюхам, – нетерпеливо объяснила Мэри. – Вот хозяева – они точь-в-точь как эти мужчины. Используют тебя и отбрасывают в сторону, словно ненужную бумажку. Что он сказал, когда ты его спросила?
– Она, – поправила Эби. – Была хозяйка.
– О… – Мэри секунду подумала. – Я думала, это будет хозяин. Но все равно, миссис Джонс не сказала бы ничего, что идет вразрез с его волей, не так ли? В конце концов, жена – это всего лишь нечто вроде старшей служанки.
– Может, мне подарок на Рождество, – бесцветным голосом сказала Эби.
Мэри вдруг нашарила ее руку и крепко сжала. Это было странное ощущение – неловкое и в то же время очень успокаивающее. Эби попыталась припомнить, когда ее последний раз держали за руку – просто так, не заставляя что-либо делать.
Тонкие пальцы Мэри погладили шрам у нее на ладони.
– Как это случилось? – прошептала она. – Я знаю, что это был нож, но как это произошло на самом деле? Это было давно?
Эби тихонько вздохнула. В глубине души она надеялась, что, если промолчит достаточно долго, Мэри просто уснет. Но рука, сжимавшая ее ладонь, так и не ослабела.
– Я вошла в дом, – начала она.
– В этот дом?
– Нет, нет. Большой дом, на Барбадосе. Была из домашних рабов тогда. Легче. Осталась жива, знаешь. Работала в поле – не осталась бы.
– Продолжай.
Эби поежилась. Она никогда не облекала эту историю в слова – а уж тем более в английские слова.
– И вот. Дверь открыта.
– Да?
– И хозяин на полу, весь в крови.
Мэри слегка присвистнула.
– В глазу большой нож. Страшно. Очень ужасно.
– И что ты сделала?
– Хотела вытащить, но он застрял. Крепко сидел.
– Фу!
Эби болезненно усмехнулась.
– Прибежали соседние мужчины и нашли меня с кровью.
– На руках?
– Везде.
– И они подумали, что это сделала ты? – Мэри приподнялась на локте.
– Они уверены, – поправила Эби. – Из-за крови. И они хотели… как это? После убийства?
– Суд?
Эби замотала головой.
– Они хотели «да». «Да», что я убила.
– Признание?
– Да, это слово. Но я не сказала «да». Я не убивала. Была не я.
– И они тебя отпустили?
Эби посмотрела в черный потолок. Какой смысл ворошить прошлое, если эта девчонка даже не представляет себе, какая жизнь была там, на островах?
– А дальше? – требовательно спросила Мэри, как ребенок, которому недорассказали сказку на ночь.
– Они положили меня на кухонный стол, – с усилием выговорила Эби. – И сказали: сейчас они воткнут нож в одно место, потом в другое, потом в другое, пока я скажу «да». А потом убьют меня быстро.
Повисла тишина. Мэри была потрясена.
– Господи, – прошептала она.
– Начали с руки, – закончила Эби и наконец высвободила свою ладонь.
– Что же помешало им закончить?
– Пришел еще другой соседний мужчина и сказал: они поймали мужчину с кровью на рубашке.
– Какого еще мужчину?
– Кто убил. Был хозяйский кошелек у него в кармане.
– Он поспел вовремя!
Эби хмыкнула.
– Ты ничего не знаешь.
– Ну так расскажи мне!
– Потом они отвезли меня на торги, продать и заплатить за похороны хозяина.
– И сколько за тебя дали?
– Двадцать фунтов, – сообщила Эби.
Почему она молчит – потому что сумма произвела на нее впечатление или, наоборот, показалась пустяковой?
– Могла больше, – добавила она. – Но была кровь из руки.
Мэри ничего не ответила. Кажется, она все же уснула.
В конце концов Эби была рада, что рассказала эту старую историю. Так она казалась менее страшной, и было гораздо легче завернуть ее в слова и убрать подальше. Она улеглась поудобнее, засунула голову под подушку и принялась ждать, когда придет сон.
В день рождения Мэри случилось так, что в Монмут со скачек вернулся мистер Ченнинг и полностью заплатил Джонсам по всем счетам, которые ждали его целых девять месяцев. Чтобы отпраздновать оба события, мистер Джонс велел жене достать бутылку лучшего порто, что хранилась в кладовой. Мистер Ченнинг выпил всего одну рюмку и уехал, но мистер Джонс еще долго сидел за столом и провозглашал тосты за короля, за свою страну, заказчиков и за всю свою семью.
– За нашу служанку Мэри, лучшую из всех юных дев, с самыми сердечными поздравлениями в ее шестнадцатый день рождения.
Все подняли стаканы.
– За Генриетту Джонс, – объявил мистер Джонс немного погодя. – Молодую леди, которую ждет оглушительный успех!
– Почему оглушительный? – спросила Гетта, дергая отца за рукав.
– Потому что ты слишком много шумишь, – заметила миссис Эш, не отрывая глаз от Библии.
– Нет, моя дорогая, – поправил мистер Джонс и усадил девочку на колени. – Это означает, что ты вырастешь очень красивой и все будут тебя любить.
И в самом деле, подумал он, с нежностью глядя на белокурую головку. Он не смог бы желать лучшей дочери. И для большинства мужчин этого было бы более чем достаточно. Имея такую дочь, они не просыпались бы среди ночи от снов, как они едут в карете рядом со своим красивым взрослым сыном.
Гетта запрыгала.
– Папа, куда подевалась твоя нога?
Это была ее любимая игра.
Мистер Джонс удивленно посмотрел на дочь.
– Разве я тебе не говорил? Однажды ночью я крепко уснул, и ее отгрызла большая крыса.
Гетта завизжала от страха и восторга.
– Нет!
– Да. Ты никогда не чувствовала, как по ночам кто-то гложет твои маленькие пальчики?
– Не пугай ребенка, – с улыбкой вмешалась миссис Джонс.
После девятой рюмки мистер Джонс почувствовал, что его голову окутал приятный туман. Слова выливались из него будто сами по себе. Он даже настоял на том, чтобы и Гетте смочили губы порто – «чтобы она ощутила вкус к самому лучшему». Миссис Джонс и миссис Эш ушли, чтобы уложить девочку в постель, но мистер Джонс чувствовал, что у него нет сил подняться со своего кресла. Оно казалось невероятно, сказочно удобным; каждый волосок набивки будто бы льнул к его телу. В конце концов возле стола остались только он и служанка Мэри. Подперев щеку кулаком, она слушала разглагольствования хозяина.
– О, у меня большие планы, Мэри. Поистине грандиозные. Через несколько лет я приобрету еще и мануфактурную лавку. И тогда Джонсы из Монмута будут известны как самые крупные поставщики портновских услуг к западу от Бристоля. – Он с удовольствием прислушался к собственным словам.
– Через несколько лет – сколько это? – спросила Мэри.
Он беззаботно пожал плечами.
– К тому времени, как родится наш сын.
Она как будто бы насторожилась, но он продолжил:
– Умные люди говорят, наше дело должно вырасти в цене раза в три.
– В самом деле, сэр?
Кажется, в ее голосе прозвучало сомнение? Иногда Мэри отвечала слишком сухо, почти резко – совсем как ее мать, Сью Рис. Чего мистер Джонс не позволял себе в присутствии супруги – так это вспоминать о том, что ему никогда не нравилась ее лучшая подруга.