Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.
– Грандисону Джонсу… – У нее вдруг перехватило горло.
– …возлюбленному сыну Томаса Джонса из Монмута и его жены Джейн, – мягко закончила миссис Джонс.
Мэри растерянно молчала, не зная, что сказать.
– Тут и Дельмонт, наш третий. – Миссис Джонс указала на следующую надпись. – Это имя я взяла из романа миссис Хейвуд. Хотя она была и негодницей!
Мэри пересчитала имена. Надгробие было небольшим, с четко высеченными буквами. Интересно, сколько это стоило, подумала она.
– Возможно, Томасу было бы лучше с молоденькой девушкой, которая родила бы ему полдюжины мальчишек, – легко сказала миссис Джонс, как будто речь шла о погоде.
Мэри уставилась на нее.
– Но кто подходит ему лучше, чем я? Кто знает его и его привычки так, как знаю я? – Она перешла к соседней могиле. – Кроме того, я пока еще не сдаюсь… – пробормотала она.
Что-то в ее голосе заставило Мэри насторожиться. Неужели?.. Но нет, конечно же нет.
Миссис Джонс тихонько рассмеялась и пригладила свой простой черный корсаж.
– Но вы же не…
– Разве я что-то сказала? – невинно поинтересовалась миссис Джонс.
Мэри широко улыбнулась.
– Но я думала… – Она осеклась, осознав, что чуть не сказала грубость.
– Ты думала, что я слишком стара. Да. – Миссис Джонс слегка задумалась. – Я тоже этого опасалась.
Они прошли еще немного. Мэри остановилась, чтобы прочитать еще одну эпитафию; букв было почти не разобрать.
Всех ждет конец, людской известен путь;
Однако полон твой стакан, а мой уж пуст.
Миссис Джонс взяла ее под руку.
– Имей в виду, Томасу я ничего не говорила.
– Но почему? – При мысли о том, что она первая, кому хозяйка доверила свой секрет, Мэри ощутила восторг – чистый и сладкий, как кусок сахара.
– О, я не хочу понапрасну возбуждать его надежды. Раньше я сообщала ему сразу, как только замечала первые признаки, но в конце концов все заканчивалось плохо и это только причиняло ему больше страданий. Кроме того, в прошлом году, когда Господь забрал нашего Грандисона, он был совершенно убит горем. Впрочем… эта беда не минует ни богатых, ни бедных, – добавила миссис Джонс и оглянулась на Монноу-Хаус, самое высокое здание в ряду одинаковых сливочного цвета домов. – Эта мадам рожала десять раз. Ни одного живого.
Мэри попыталась представить себе, каково это. Что-то вроде подвала Ма Слэттери, но в десять раз хуже. Когда все твои надежды и устремления заканчиваются лужей крови.
Они подошли к реке, и Мэри поразилась синеве воды. Солнце скрылось за облаками, но Монноу сверкала, словно кинжал, прорезающий себе путь сквозь поля. В ней отражается небо, вот в чем дело, поняла Мэри. Она подняла голову и увидела кусочек ярко-голубого между белым и воздушным. За последними домами начинался луг; тропинка была довольно грязной, и им приходилось ступать довольно осторожно, чтобы не запачкать туфли.
Берег был мягким; земля крошилась и осыпалась в реку. Мэри взглянула на воду и удивленно нахмурилась.
– Я думала, она течет в другую сторону, к Чепстоу?
– Так и есть, – подтвердила миссис Джонс. – Приглядись.
Мэри посмотрела еще раз, внимательнее. Волны оказались всего лишь рябью на поверхности, которую нагонял ветерок.
– Взгляни на вон тот прутик и листья – на самом деле они плывут к нам, просто рябь на воде скрывает их истинный путь.
Церковный колокол возвестил, что наступил полдень. Миссис Джонс и Мэри заторопились обратно в Монноу-Хаус.
Мистер Джонс проверял книгу приходов и расходов. Что означало – он стоял, облокотившись о маленький полированный столик, и смотрел через плечо Мэри Сондерс, которая считала куда быстрее его.
– Хм-м-м… – время от времени восклицал он.
На самом деле его голова была занята совсем другим.
Он прочитал все нужные книги. В свое время мистер Джонс заплатил хорошие деньги за труды с названиями вроде «Шедевр Аристотеля» и «Супружеская любовь»; он держал их запертыми в ящике стола, чтобы не увидели слуги. Из этих сочинений он почерпнул много мудрого, как то: никогда не исполняй супружеских обязанностей на голодный желудок. Или – если женщина находится сверху, она зачнет карлика. Томас Джонс считал себя добросовестным мужем. Он внимательно наблюдал за Джейн, пытаясь разглядеть признаки беременности – утолстившиеся щиколотки или вздувшуюся под глазом вену. Он делал все, чтобы доставить ей удовольствие, потому что знал: без этого женщина никогда не затяжелеет.
Но последнее время он чувствовал, что Джейн от него отдалилась.
Мэри Сондерс то и дело хмыкала и фыркала. Наконец она подняла голову и потыкала в страницу разлохматившимся пером.
– Двадцать два фунта, пять шиллингов и шесть пенсов!
Он заглянул в книгу.
– А, Морганы.
– За четырнадцать месяцев они не заплатили вам ни пенса!
Мистер Джонс облизнул губы.
– В самом деле? Так долго? Что ж, наш достопочтенный член парламента – весьма занятой человек.
– Его супруга вплывает к нам в магазин каждый месяц, словно белая лебедь.
– Мэри. – Он вздохнул. – Ты не осознаешь всех трудностей нашего положения. На заказчиков вроде Морганов нельзя давить.
– Но вы же не червяк у них под каблуком!
Мистер Джонс бросил на нее ледяной взгляд и постучал по книге, призывая вернуться к счетам. Мэри прикусила губу.
Интересно, где теперь Джейн? Видимо, сидит за шитьем в мастерской, а ее иголка проворно, словно ласточка, снует туда-сюда. Она всегда сообщала ему, если собиралась отправиться к заказчице на дом, и докладывала, что велела приготовить на обед. А когда он спрашивал, как ее здоровье, всегда отвечала: «Очень хорошо, спасибо, мой дорогой» или жаловалась на какой-нибудь пустяк – ячмень или небольшой ишиас. Но уже довольно давно она не разговаривала с ним ни на какие важные темы. И самое важное, то, чему он не находил объяснения, – когда вечером они наконец-то отправлялись в спальню, Джейн умудрялась заснуть за те считаные минуты, что он укладывался в постель.
Мистер Джонс не был слишком требовательным супругом. Нет, таковым он себя не считал. В прежние времена, когда жена бывала в положении, ему тоже приходилось сдерживаться, потому что он понимал, что это может растрясти дитя в утробе. Это было нелегко, но тогда он хотя бы чувствовал себя заодно с Джейн, словно они заговорщики, затевающие какое-нибудь дельце. Сидя за чаем, они встречались глазами; он делал глоток обжигающе горячего напитка и думал, что его самообладание будет в конце концов вознаграждено. После того как они потеряли Грандисона, в прошлом году, они тут же попробовали снова, но ничего не вышло, да и он не хотел так скоро подвергать Джейн испытанию. Но шли месяцы, а она не поворачивалась к нему в постели или делала это так редко, что он едва помнил, когда это было последний раз. Он не хотел настаивать, но, учитывая ее возраст, у них оставалось совсем немного времени. И нынешнее положение – ждать, не зная когда и чего, – казалось ему совершенно невыносимым.
Ужасная мысль вдруг пронзила его, словно молния. Ведь они не говорили о том, что будут пытаться снова! Возможно, Джейн устала. Возможно, она молча сдалась. И кто он такой, чтобы снова внушать ей напрасную надежду? Что он знает о потрясениях и разочарованиях, которые испытывает женский организм, ее душа?
Из коридора доносился смех Гетты – она все время наталкивалась на что-то, и это страшно ее веселило. Конечно же он благодарил Небеса за то, что у него есть дочь. Но дочь, даже самая любящая и преданная, принадлежит родителям только временно. Дочери выходят замуж, уходят в чужую семью и рожают детей с совсем другим именем. Разве это дерзновение – мечтать об одном-единственном сыне? Наследнике, который принял бы у него дело и позаботился о родителях, когда они состарятся и будут не в силах работать? Да, он просил многого. Но это была часть их молчаливого уговора с Создателем. Это было то самое прекрасное будущее, на которое мальчик Томас обменял свою ногу.
Мэри тяжело вздохнула.
– Что, сходится? – спросил он.
– Пока нет.
Она была необыкновенно хороша, когда напряженно думала, – вот так, как сейчас: алые от покусывания губы, сдвинутые брови, устремленные в книгу глаза. Джейн уверяла, что эта девочка еще даже не женщина, но мистер Джонс верил в это с трудом. Впрочем, горе и печаль вполне могли замедлить естественный процесс взросления. В глубине души он надеялся, что она не оставит их еще долго, лет десять, несмотря на свои глупые мечты пойти на сцену или подцепить богатого муженька. В конце концов, она выйдет замуж за местного ремесленника или – кто знает, – возможно, даже за перчаточника или чулочника. Женщина не должна посвящать свои лучшие годы услужению, постепенно превращаясь в высохшую старую деву. Взять хотя бы бедную миссис Эш; кто поверит, что она на четыре года моложе его жены?
Мистер Джонс попытался проследить за цифрами, выскакивающими из-под пера Мэри, но очень скоро у него зарябило в глазах. Они никогда не сойдутся. Поставщики тканей требовали денег вперед, а заказчики задерживали плату или не платили совсем, и даже в удачные месяцы у них порой не хватало денег, – и разумеется, во всем были виноваты голландцы. Иногда он удивлялся тому, что на столе каждый день есть ужин. Джейн прекрасно управлялась с хозяйством, она никогда ни на что не жаловалась. А в последнее время так и вовсе перестала делиться с ним своими тревогами. Вместо этого она доверяла их Мэри Сондерс. За работой в мастерской они жужжали, словно пчелы, но, когда бы он ни вошел, ему не удавалось поймать ни слова из их разговора. Странную наперсницу выбрала его супруга – девчонку, постороннюю в этой семье, без всякого жизненного опыта, не умеющую утешить… да, в конце концов, кто мог любить Джейн Джонс больше, чем он?
Что такое есть у этих женщин, отчего слова льются из них легче, чем молоко из кувшина? Что такого его жена могла сказать Мэри, но не могла сказать ему?