– Останови у переезда, – велела бабуля Давиду, когда они въехали в поселок.
Тяжело, очень тяжело она вылезла из машины – Вика кинулась помогать, но бабуля остановила ее жестом. Сама. Она вышла на угол улицы, которая шла прямо за переездом, и долго там стояла. Давид тоже вышел, не заглушив мотор. Он курил, но не разглядывал, как обычно, линию горизонта, а следил за бабулей. На улице не было ни души, и бабуля стояла совсем одна – гордая, тонкая, как статуэтка, прикрывая рукой глаза от солнца. Постояв немного, бабуля вернулась в машину.
– Все, теперь на кладбище. Только с улицы заедем, не к центральному входу, а к калитке, и помедленнее поезжай, пусть рассмотрят хорошенько.
Давид кивнул и свернул на центральную улицу. Стекла в машине были тонированными, и Вика, не боясь быть замеченной, рассматривала редких прохожих. Ей казалось, что машину провожают взглядами, передавая новость об их приезде. Около калитки, которую Вика помнила с первого приезда, бабуля велела Давиду остановиться и вышла. Но уже совершенно другая – уверенная, дерзкая, легкая. На ее лице блуждала улыбка. Вика прекрасно знала эту улыбку, которая не предвещала ничего хорошего, – и в этот момент к ней лучше было не подходить. С другой стороны улицы им навстречу бежал молодой мужчина. Но добежав до бабули и едва открыв рот, собираясь что-то сказать, онемел и буквально врос в землю, остановившись под ее взглядом. Бабуля оглядела мужчину с ног до головы, закурила и с зажженной сигаретой зашла на кладбище. На ней не было платка. Она не была в черном. Напротив, бабуля сегодня щеголяла в ярко-алой блузке. Цветы она покупать и не собиралась. Мужчина остался за калиткой.
– Иди, рассказывай, – не поворачивая головы, бросила ему бабуля, и мужчина едва ли не бегом кинулся в сторону домов.
Вика молчала, не понимая, что происходит. Давид курил, следуя за бабулей, как телохранитель, с совершенно невозмутимым, но в то же время сосредоточенным видом.
Бабуля уверенным шагом, не путая тропинок, лишь отодвигая рукой ветки кустарника, шла к могиле, как будто ходила здесь каждый день. Не дойдя до надгробия, остановилась. Вика сначала не поняла, в чем причина, а потом увидела спину женщины, склонившуюся над дорожкой. Она расчищала тропинку, отодвигая камни, выпалывая сорняки, чтобы было удобно подойти к могиле. Бабуля стояла, глядя на женщину, которая, увлеченная работой, не замечала посторонних, и, казалось, собиралась с духом.
– Здравствуй, Лариса. – Бабуля подошла к женщине.
Та перепугалась не на шутку, как будто перед ней оказалось привидение или тот самый пресловутый скелет, вывалившийся из шкафа, вдруг обрел плоть и кровь. Лариса часто моргала, не веря, что перед ней стоит бабуля. И не знала, куда деть руки, испачканные в грязи.
– Да, это я, – сказала бабуля. Она сделала шаг навстречу, обняла женщину, которая обмякла на ее груди, не решаясь обнять в ответ. Руки, по локоть в налипшей грязи и траве, плетьми висели вдоль тела.
Женщина заплакала.
– Перестань, – строго сказала бабуля и потянулась за новой сигаретой. Вика поняла, что бабуля нервничает не меньше Ларисы, но держится. Давид предупредительно щелкнул зажигалкой.
– Ты мне снилась. Несколько дней подряд, – сказала Лариса. – Я чувствовала, что ты приедешь.
– А чего ты ожидала? Что я в стороне останусь, пока вы мою Викулю с ума сводите? – фыркнула бабуля.
Лариса вскинулась и прижала руки к груди.
– Нет, ты что? Я не хотела ее пугать! Не хотела! Я как узнала, что он ездил… – Лариса испуганно оглянулась. – Я успокоить хотела. Ты ведь его знаешь!
– Знаю, знаю, – ответила бабуля.
Две женщины стояли около могилы на узенькой вытоптанной тропинке, не видя и не слыша никого вокруг. Рядом с ними не было ни Вики, ни Давида, ни молодого мужчины, который вновь появился и маячил за кустами. Эти женщины были одни. Они смотрели друг на друга, протягивая друг другу руки, как близкие, но очень давно не видевшиеся то ли подруги, то ли заклятые враги.
– Деревья тут, – сказала Лариса, показывая на заросшую могилу Викиного дедушки.
– Вижу. Пусть растут, – махнула рукой бабушка. – Ты мыла, что ли?
– Я, – призналась Лариса.
– Спасибо. До сих пор с ним разговариваешь? – спросила бабуля, кивнув на могилу. Она так и не подошла ближе к ограде и лишь коротко бросила взгляд на памятник, как будто не желая сталкиваться взглядом с портретом на камне.
– Разговариваю, – сказала Лариса, по-хозяйски выдернув травинку, пробивавшуюся сквозь ограду, и смахнула с могильной плиты пыль.
– И что?
– Легче становится, – улыбнулась Лариса.
– Плохо тебе?
– Сейчас уже хорошо. Внуки со мной.
– А сын? Он здесь?
Лариса открыла было рот, собираясь ответить, но вместо слов из горла вырвался крик. Она опять начала плакать. Бабуля ее не успокаивала. Ждала, когда пройдет приступ истерики.
– Значит, сын не с тобой, – сказала наконец бабуля, когда Лариса немного утихла и только всхлипывала. – Жаль, хотела на него посмотреть. Ну что, пойдем к тебе? Чаю нальешь?
– Ко мне? – Лариса сжалась, как будто ее ударили наотмашь.
– Да, я думаю, что он уже нас ждет. – Бабуля бросила сигарету на землю и вдавила окурок поглубже.
– Не надо, пожалуйста, – Лариса чуть не кинулась на колени. Она подскочила к Вике и схватила ее за руки. – Уезжайте, не нужно, пожалуйста. – Так же, без перехода, как будто ее кто-то отбросил, она кинулась к Давиду. – Уезжайте!
– Перестань, – одернула ее бабуля, – мне давно нужно было приехать. А сейчас я уже не уеду. Пойдем.
Лариса беспомощно посмотрела на могилу, как будто искала поддержки. Как будто Петр Борисович Королев, смотрящий с могильной плиты в сторону и вдаль, мог подсказать, что ей делать.
– Может, могилу сначала уберем? – предприняла еще одну попытку Лариса.
– Не убежит могила. Ему уже все равно, – отрезала бабуля и пошла прочь. Но не к ближайшей калитке, а к основным воротам. И опять шла уверенно, как не в первый раз, сворачивая то направо, то налево, обходя могилы и ни разу не зацепившись ни за один вьюн, ни за одну колючку. Наверное, со стороны они смотрелись очень странно. Бабуля в алой блузке, вышагивающая впереди, следом за ней, буквально по пятам, следовал Давид – высокий, поджарый, готовый выполнить любую просьбу. Следом, едва передвигая ноги от жары, усталости, переживаний, обрушившихся внезапно, шла Вика. Она решила вообще ни о чем не думать, так было проще. Идти, куда ведут. Делать, что скажут. Потому что мыслей у нее не осталось. В голове плескалась мутная жижа, и сильно сосало под ложечкой, как бывает в предчувствии беды. И уже за Викой семенила Лариса, утробно вскрикивая, как приблудная кошка, в которую попали камнем, чтобы отогнать. Она хотела обогнать Вику и Давида, чтобы успеть сказать бабуле что-то важное, но на этой тропинке обойти человека, идущего впереди, было невозможно.
Вика чувствовала, как Лариса всхлипывает у нее за спиной, как тяжело дышит. Она несколько раз оборачивалась, хотела успокоить Ларису хотя бы взглядом, но та, казалось, не видела ничего вокруг – на ходу снимала фартук, судорожно вытирала им руки и лицо, потом снова руки, сбивала с тапочек налипшие грязь и глину. Приглаживала волосы, оправляла платье. Потом снова надевала фартук и снова, уже об траву, стирала грязь с обуви. Наконец они вышли через главные ворота на улицу. Бабуля опять закурила. Давид пошел подогнать машину. И Вике оставалось только удивляться тому, что бабуля, преодолев тяжелый путь, выглядит так, будто только что вышла из гостиницы. На ее закрытых туфлях на низком устойчивом каблуке не было ни следа грязи. Сама Вика с помощью Ларисы умывалась водой из бутылки, смывая грязь с рук, вытирала о траву босоножки. Она чувствовала себя насквозь грязной и мокрой.
Когда Давид подогнал машину, Лариса снова запаниковала.
– Садись, – велела ей бабуля.
– Я пешком. Тут же недалеко совсем. Вы поезжайте, а я приду.
– Садись.
На этом разговор закончился. Лариса села на переднее сиденье. Вжалась в роскошное кресло и замерла, скрючившись и судорожно вцепившись в ручку.
– Ларис, это не катафалк, – сказала ей бабуля, и та вздрогнула всем телом.
Вика, которая села сзади рядом с бабулей, смотрела на Ларису, не понимая, почему она так переживает. Бабуля же, как только оказалась в салоне, расслабилась и даже улыбнулась.
– Ты знаешь, куда ехать, – сказала она Давиду, и тот послушно свернул на дорогу.
Их опять провожали чужие взгляды – из окон, из ворот. Они ехали едва ли больше двух минут. Давид остановился. Перед воротами – огромными, высокими, но вычурными, с железной ковкой наверху, – стоял тот самый мужчина, который следил за ними на кладбище. Увидев их, он скрылся во дворе. Бабуля вылезла из машины и посмотрела на ворота.
– Какой ужас, – искренне возмутилась она. – Лариса, как можно здесь жить? У вас там ток наверху не проведен случайно?
Поверх ворот действительно тянулась проволока, неприметная издалека, но устрашающая вблизи. Участок был заложен, не выложен, а именно заложен плиткой так, что ни единая травинка не имела ни малейшего шанса пробиться к свету. Единственным живым предметом здесь казался детский мяч, который лежал около ворот. Вике стало не по себе. Она бы с удовольствием осталась в машине, но бабуля шагнула в ворота. Вика нехотя двинулась следом. Давид держался чуть в стороне, но рядом. Вместо любимой точки на горизонте он буравил взглядом спину бабули. Двери им открыл молодой мужчина.
– Я смотрю, Захаров себе нового подхалима нашел? – хмыкнула презрительно бабуля. – И сколько он ему платит? Все начальника из себя строит. Мальчиков на побегушках держит.
Мужчина выпучил глаза, но промолчал.
Дом был таким же внушительным, огромным и неприветливым, как и ворота.
Навстречу им выбежали мальчик и девочка, которых Вика уже видела на кладбище. Они кинулись к Ларисе, но, увидев посторонних, остановились на полпути. Бабуля подошла к мальчику, присела на корточки и заглянула ему в лицо. Мальчик опустил голову и с опаской смотрел на свой мяч – вдруг незнакомцы заберут любимую игрушку.