Падшие люди — страница 18 из 61

– Да, бывает, – улыбнулась я, плохо представляя, о чем мы обе говорим.

– Это вы верно подметили, дорогая, – экономка отворила дверь.

Ступив в кабинет, я поняла, что она имела в виду. Портьеры находились в беспорядочном состоянии; одни раздвинуты, другие – сдвинуты, и почти все выглядели неопрятно, будто их повесили впопыхах, а потом забыли расправить. Из-за этого свет создавал дезориентирующий эффект: некоторые части комнаты были погружены в темноту, другие высвечены яркими лучами, в которых танцевали пылинки. Войдя в кабинет, я сразу же чихнула.

В самой комнате царил хаос. Казалось, ее перевернули вверх дном и покинули в спешке, будто доктор от кого-то убегал. Всюду были разбросаны бумаги, придавленные медицинскими инструментами и приборами, которые должны бы лежать в лотках или храниться в специальных контейнерах, а не валяться где попало. Воздух был затхлый и, скажем так, насыщен запахом нервничавших пациентов. Думаю, кабинет давно не проветривали. Полка у одной стены была беспорядочно заставлена сосудами с препаратами, покрытыми толстым слоем пыли, которая надежно укрывала те диковинки, что в них хранились. От пола, словно грибы, тянулись вверх стопки книг. Мне пришлось лавировать между ними, чтобы подойти к столу врача. Сам дом снаружи был безупречен: белый фасад, чугунная ограда. Холл, экономка, витая лестница в совокупности представляли картину элегантности и гармонии. Но эта комната была похожа на пещеру отшельника.

В окно слева от меня что-то громко ударилось. Вздрогнув, я увидела грязное призрачное пятно, оставленное заблудившейся птицей. Мне сразу вспомнилась маленькая завирушка, которую дедушка принес с улицы в своих огромных ладонях.

Доктор Шивершев подался вперед в кресле, выступив из мглы, будто некий дух на спиритическом сеансе. Что снова заставило меня вздрогнуть.

– Это был голубь. Они постоянно врезаются в окна. Не пойму почему: окна ведь грязные. Я запрещаю их мыть. Думал, тогда птицы будут распознавать в них препятствия. Бесполезно. А жаль. Город быстро растет, некоторые особи не успевают приспосабливаться. Зданий как будто вообще не видят. Не понимают, как можно облететь новые преграды, что мы воздвигаем. Если б знать, как научить их не губить себя. Присаживайтесь, пожалуйста, миссис Ланкастер.

– Может быть, голубь просто оглушен? Мой дедушка как-то раз спас одну птичку. Поместил ее в коробку, в темное местечко, и на следующее утро она улетела. А сначала я думала, что она умерла.

– Мой секретарь всегда их только мертвыми подбирает.

– Ваш секретарь их подбирает?

– Да. И они всегда мертвы, шеи сломаны. Но чья-то трагедия неизменно обращается во благо для другого. Моя экономка скармливает их коту, что бродит во дворе. Он, по крайней мере, будет благодарен.

Самого доктора можно было сравнить со старой изжеванной тряпкой – с куском ткани, которую когда-то очень давно выстирали и выгладили, но с тех пор таранили по кустам, неоднократно топтали, выкручивали и время от времени снова использовали. У него были темные волосы, темные глаза, смуглое лицо. Я подумала, что он, возможно, француз, испанец или итальянец. Такой неординарной внешности, как у него, англичане всегда пытаются подобрать определение с точки зрения национальной принадлежности, но по незнанию нехотя характеризуют ее как «иностранную» или «экзотическую». А вот выговор доктора Шивершева, напротив, выдавал в нем выпускника английской частной школы. Под глазами у него пролегли темные круги; длинные черные волосы, завивавшиеся на концах, у шеи, торчали в разные стороны, как иголки у ежа. Щеки и подбородок покрывала щетина. Сюртука на нем не было, на рубашке виднелись грязные пятна. Он больше походил на алкоголика, нежели на уважаемого хирурга. Я уже начала подумывать о том, что совершила глупую ошибку, придя к нему на прием.

– Значит, вы и есть мой добрый старый друг из больницы. Простите, я подзабыл, как мы с вами сблизились, – произнес доктор Шивершев. Самодовольно улыбаясь, он откинулся в кресле. Я покраснела. – Как же я посмеялся, когда мой секретарь описал вас. Предположил, что это вы, но до конца уверен не был. Никогда бы не подумал, что такая женщина, как вы, станет обманом записываться ко мне на прием. Вы меня заинтриговали. Почему нельзя было просто подойти ко мне в больнице?

Я сидела красная, как помидор, мысленно корчась от того, что собственной ложью загнала себя в ловушку.

– Доктор Шивершев, я больше не работаю в больнице. Замуж вышла.

– Господи помилуй, зачем же это? – Он скривился, словно и впрямь не мог понять моего поступка.

Уткнувшись взглядом в пол, я пальцем водила по строчке на своей перчатке. Я ведь рассчитывала, что пробуду здесь самое большее минут десять – поговорю о своем здоровье и уйду. Теперь же я и вовсе не знала, что сказать.

– У моего мужа врачебный кабинет дальше на Харли-стрит. Я там никогда не была, он не любит, чтобы его отвлекали от работы. Вы должны его знать. Он тоже работает в Лондонской больнице, хирург. Томас Ланкастер.

Услышав фамилию Томаса, доктор Шивершев замер. Казалось, ему стоит больших трудов не выдать того, что он думает. Его глаза забегали по столу, он стал переставлять на нем вещи: чернильницу сдвинул на дюйм в сторону, бумаги переложил на край. Потом сцепил вместе ладони, словно рукам своим тоже не доверял.

– Понятно, – промолвил он после неестественно долгой паузы. – Что ж, сестра Чапмэн, а теперь уже миссис Ланкастер, вероятно, должна быть причина, заставившая вас приложить столько усилий, чтобы попасть на прием ко мне, а не искать совета у мужа. Итак, слушаю вас внимательно.

От прилива горячей крови в груди заполыхало, как в топке.

– Мой муж обеспокоен тем, что, возможно… Мой муж немного моложе меня. Вы думаете?.. Среди врачей существует какое-то общепринятое мнение, обоснованное с точки зрения современной медицины, относительно идеального возраста для женщины?.. Я хочу быть уверена, что вполне здорова. Меня беспокоит… состояние моего здоровья. – Вытянув ниточку из строчки на перчатке, я проделала на пальце маленькую дырочку, в которую мне теперь хотелось заползти.

Доктор Шивершев принялся задавать стандартные вопросы. Уточнил мой возраст, возраст Томаса, кое-какие факты моей биографии – это было забавно, поскольку половины о себе я не знала, – расспросил об общем состоянии моего здоровья. Слушая меня, он что-то строчил на листке бумаги, взятом из одного вороха на столе. С одной стороны листок уже был исчеркан, и я подозревала, что его старательная писанина – это показуха, для меня. Как знать, он вполне мог составлять список покупок.

– Миссис Ланкастер, у вас самый что ни на есть детородный возраст, если вы это пытаетесь выяснить.

– Я старше мужа, – напомнила я. – Какими словами мне его разубедить?

Доктор Шивершев, я надеялась, вооружит меня неким научным объяснением, и, когда Томас в следующий раз предъявит мне претензии, я в свое оправдание повторю его слова.

– Скажите ему, что многие женщины в вашем нынешнем возрасте вынашивают и рожают детей. Что моя мама родила меня, когда ей было сорок лет. Вот честно, даже не представляю, чем тут можно помочь с медицинской точки зрения. Могу, конечно, придумать какое-нибудь лечение, но ваш муж сразу поймет, что это ерунда. Во всяком случае, должен понять. Или вас беспокоит что-то еще? Есть какие-то другие нарушения, о которых вы хотите мне сообщить?

Интересно, как он отреагирует, если я прямо его спрошу, нормально ли это, когда мужчина смеется, причиняя своей жене боль, или сжимает ей горло, пока она не начинает задыхаться? Действительно ли мужчинам самой природой предназначено испытывать желания, которые они не способны контролировать, и женщины вынуждены их удовлетворять, нравится им это или нет? А сказки и истории о счастье супружества, о любви – это все хитрость, чтобы заманить нас в постель, и мы, оказавшись в западне, стыдимся собственной доверчивости и, обозленные, обиженные, специально скрываем от юных девиц, что для женщины жизнь в браке – это далеко не идиллия, дабы избавить себя от мучительной зависти к тем из них, кому удастся избежать нашей участи? Я могла бы спросить его, не в этом ли объяснение всех проблем; много ли женщин страдает от изнеможения при удовлетворении похоти мужа, порой разжигаемой пассивным поведением его жены. А сам доктор душит жену во время половой близости, и нравится ли ей это, или она, как я, подыгрывает мужу, издает соответствующие звуки в надежде, что он закончит мучить ее чуть быстрее.

– Вас что-то еще беспокоит, миссис Ланкастер?

– Нет, – ответила я. – Наверно, у меня слишком много свободного времени, я целые дни провожу в раздумьях.

– Миссис Ланкастер, вы могли бы устроиться на волонтерскую работу. Вы обладаете ценными навыками. Среди дам-волонтеров мало найдется опытных хирургических медсестер. Я знаю несколько благотворительных организаций, которые были бы счастливы заполучить в свои ряды такого специалиста, как вы. Если это вас не привлекает, могу посоветовать кое-что другое. Некоторые мои пациентки занимают себя тем, что ведут дневники, поверяют бумаге свои мысли и чувства. Говорят, это помогает.

Ничего более ужасного придумать было бы нельзя, но я придала своему лицу выражение, подразумевавшее, что это хорошая идея.

– Ну а так, попытайтесь расслабиться и наслаждаться супружеской жизнью. У вас есть время, миссис Ланкастер. Много времени, – сказал доктор Шивершев.

Не желая встречаться с ним взглядом, я стала рассматривать его кабинет. Глаза уже привыкли к странному освещению. Выхватили из сумрака большие потрепанные фолианты с неразборчивым шрифтом на незнакомом мне языке. Я разглядела и препараты в сосудах. Это были части человеческого тела: органы и кожа, залитые формальдегидом. Мой взгляд приковался к нижней части лица, плавающей в желтой жидкости. Кожа ниже глаз была снята, губы оставались в целости и сохранности. Лицо покрывали ранки.

– Я изучаю болезни кожи, – объяснил доктор Шивершев.

– О.