Падшие люди — страница 30 из 61

– Зачем заказывать хорошее вино, если ты не способна отличить его от ведьминой мочи? – саркастически заметил он, едва официант удалился.

– Бурчишь, как миссис Уиггс, – не выдержала я.

Томас менторским тоном сообщил, что это заведение в чести у писателей, художников и актеров – представителей культурной элиты. Что мы здесь забыли, я затруднялась сказать. Всюду висели зеркала; на стенах и потолке, покрашенных в золотой цвет с оранжевым оттенком, резвились амурчики. Мерцание свечей и нескончаемые отблески окутывали зал желтым сиянием, создавая атмосферу гедонизма. Стулья были обиты красным бархатом. В окружении этой напыщенный безвкусицы чувствуешь себя так, будто ты замурован внутри елочной игрушки. Если честно, по стилю здешний интерьер мало отличался от того, что я видела в Уилтонском мюзик-холле в Ист-Энде. Я была там однажды на акции протеста, прорвалась вместе с группой женщин из числа приверженцев методизма и Армии спасения, разъяренных слухами о том, что актрис, выступающих на тех подмостках, можно нанять за несколько шиллингов. «Кафе Руаяль» имело такое же мишурное вульгарное убранство, только его шлюхи стоили дороже. К ним я причисляла и себя – разряженного пуделя, прикованного к богатому сумасброду цепью, которую я сама надела себе на шею.

Зал полнился звоном бокалов и гомоном голосов, а мы с Томасом сидели в угнетающем молчании. Он все насмехался, что у меня нет подруг, но и его друзей я почти не встречала. Он кичливо сыпал именами, обсуждая то одного, то другого, некоторых выдавая за своих наперсников, но ни один из его так называемых близких друзей дома у нас ни разу не был. На благотворительных мероприятиях и приемах, что мне случалось вместе с ним посещать, он представлял меня гостям, и у меня складывалось впечатление, что его фамильярность приводит их в растерянность. Теперь я склонна думать, что мне это не казалось. Все, с кем он заводил разговор, отвечали ему любезностью, но были смущены, словно очень смутно представляли, с кем они общаются. А я, наблюдая за ним, мысленно морщилась. Томас имел миллион знакомых и ни одного настоящего друга. Чем больше я узнавала его, тем сильнее он меня разочаровывал.

Наконец Томас объявил, что мы уходим из ресторана. Я обрадовалась, хотя он поднялся из-за стола и размашистым шагом пошел из зала, не дожидаясь меня. Я допила вино и поспешила за ним, путаясь в своих вычурных юбках. Мы взяли в гардеробе пальто и сквозь толпы людей в фойе принялись пробираться к выходу. Я пыталась не отставать от мужа, а он вдруг встал как вкопанный, так что я сзади налетела на него. Томаса остановил немолодой джентльмен с косматой седой бородой и солидным животом. Щеки и нос у него были красные – видно, он изрядно выпил бренди; на лацкане пиджака красовались медали. Он пальцем тыкал Томаса в грудь. Я стояла в тени мужа. Он меня не представил. Они о чем-то быстро переговаривались. Слов я не улавливала, но догадывалась, что речь шла о работе и этот джентльмен явно занимал более высокое положение. Томас кивал на все, что бы тот ни сказал, заискивал перед ним, как школьник, пытающийся запомнить требования учителя.

Супруга джентльмена, невысокая коренастая женщина, улыбалась, отчего на ее щеках сквозь румяна проступала сеточка вен. Наклонившись вперед, она поднесла очки к моей шее.

– Прелестное ожерелье, дорогая. У вас недавно был день рождения?

Я покачала головой.

– Камень в вашем ожерелье… по-моему, оливин носят те, кто родился в августе. – Она кивнула, уверенная в своем предположении.

– В самом деле? – Значит, не зря я подозревала, что прежде это украшение уже кому-то принадлежало. Я положила ладонь на сердечко. – Мой день рождения в январе.

В лице дамы отразилась озадаченность, но она все равно улыбнулась. Мужчины как раз закончили свою беседу, и нас развело в разные стороны. Меня и Томаса толпа понесла к выходу. Его рука в перчатке лежала на моей спине, подталкивала меня вперед. После разговора с пузатым джентльменом он еще больше помрачнел. Когда мы оказались один на один в экипаже, я не могла избавиться от ощущения, что меня приковали к склону просыпающегося вулкана. От Томаса исходил жар. Примостившись на краешке сиденья, я размышляла: спросить мужа, чем он расстроен, равносильно тому, что подразнить медведя; если не спрошу, он сочтет, что я к нему невнимательна.

– Что-то случилось? – поинтересовалась я.

Он выдавил из себя басовитый смешок, как будто играл на сцене.

– Это существо желает знать, что случилось. Скажи, зачем вообще спрашивать. – Это прозвучало не как вопрос.

Я уткнулась взглядом в колени. Что бы я ни сделала, ни сказала, ссора неизбежна. Нужно просто постараться быть тише воды ниже травы. Если ему не на что будет реагировать, возможно, его ярость истлеет сама собой. Мы ехали в молчании. Кеб громыхал по булыжным мостовым, и мы подпрыгивали и кренились с каждым толчком. Я отдалась на волю трясущегося экипажа, болталась туда-сюда, как тряпичная кукла.

– Если хочешь знать, – заговорил Томас, – тот джентльмен член правления больницы, и он сказал, что у меня появляется репутация ненадежного врача. Я отменил прием одному его другу. Тот – страшный нытик. Начитался про тропические болезни и теперь постоянно ищет их у себя, но в Лондоне заразиться ими невозможно. До него мне дела нет, но этот администратор занимает видное положение в группе врачей, с которыми я работаю вне больницы, и я не могу допустить, чтобы он плохо обо мне думал. Нужно как-то исправлять положение. Это просто несправедливо. Я безоговорочно выполняю все, что мне велят, а какой-то плаксивый старик распространяет обо мне слухи и губит мои шансы… Я этого не потерплю. Он сказал, что поставил меня в известность только из-за моего отца, он его знал. Вот и получается, отец мой давно в могиле, а все еще находит способ судить меня.

Я молчала, опустив голову.

– Что, даже ничего умного не посоветуешь? Не утешишь, как добропорядочная жена?

– Ты не думаешь, что он поступил благородно, предупредив тебя, чтобы ты мог развеять эти… ложные слухи?

– О, так ты считаешь, что он поступил благородно? Какой добрый человек! Сюзанна считает его добрым, – с издевкой крикнул Томас по-девчачьи визгливым голосом, затем продолжал: – Мне и так поручили выполнять для него работу конфиденциального характера, и я не вправе ударить в грязь лицом. А работа эта очень напряженная, Сюзанна. Я сознаю, что роль, которую мне отвели, ниже моего достоинства, но у меня нет выбора, если я хочу чего-то добиться и сделать карьеру. Деньги – это средство существования, а это не те люди, которых можно подвести.

Я понятия не имела, в чем заключалась эта его «другая работа», но расспрашивать о ней не собиралась.

– Но это же хорошо, правда, раз у него большие связи? Разве ты не к этому стремился? И потом, ты сам говорил, что за эту работу хорошо платят.

– Тебе это все равно, лишь бы я одевал тебя в дорогие наряды и меха.

– Томас, ты же сам настоял на покупке нового гардероба… – Выпитое вино притупило остроту восприятия, и я шагнула прямо в ловушку, что он для меня расставил.

Я замерла на полуслове с открытым ртом. Рукой в перчатке он наотмашь ударил меня по лицу. Я даже не вздрогнула, так быстро это произошло. Боль, словно огнем, обожгла щеку.

– Тебе нравится меня унижать, да? – Я не отвечала. – Я сказал: тебе нравится меня унижать, да? Я задал тебе вопрос.

Я сидела, отвернувшись от него, и он обращался к моему затылку. Одной рукой он схватил меня за волосы, рывком развернул и притянул ближе к себе.

– Я не хочу ссориться.

– Ты вообще представляешь, как ты позоришь меня? Люди смеются надо мной, потому что моя жена выбрала своим врачом еврея. Специально! Знала, что я буду выглядеть дураком.

Я еще глубже зашла в ловушку. Зачем-то стала оправдываться, убедив себя, что он внемлет разумному объяснению.

– Да я понятия не имела, что он еврей. Даже не думала об этом. Знала только, что он хороший врач. Это все, что меня интересовало.

– Ты знаешь, что он ненавидит меня, люто ненавидит, потому и выбрала его, – чтобы позлить меня.

– Да нет же, клянусь. Мне только известно… Мне известно, что он иногда лечит бесплатно. Я видела его, в Спитлфилдсе. Он выискивал бродяг с кожными заболеваниями. Вот я и подумала, что он, наверно, хороший врач. Вот и все.

– Ты и вправду кретинка, – расхохотался Томас. Потом, перестав смеяться, придвинулся к моему лицу, а я, поскольку он все еще держал меня за волосы, не имела возможности отстраниться. – Глупенькая бедняжка Сюзанна. Ну прямо совсем скудоумная. Ты вообще знаешь, зачем он туда ходит? Он платит им и потом испытывает на них новые методы хирургических операций. Платит, потому что только самые отчаявшиеся за деньги ложатся под нож, не зная, очнутся ли они после операции. Иногда это даже не операции как таковые. Он просто роется в их внутренностях, смотрит, что там и как, особенно если это женщины. Всем известно, что он любит вскрывать своих шлюх и копаться в них. Ну, что теперь ты думаешь о своем докторе?

Я промолчала.

– А знаешь, что я думаю? – спросил Томас. – Думаю, он любит своих шлюх. И ты тоже изнуренная старая шлюха, да? Тебе нравится спать с евреями, а, Сюзанна? Ты стонешь, лежа под ним, а потом со мной изображаешь из себя бревно?

Он схватил меня за грудки и швырнул на пол. Я упала на спину. От удара из меня вышибло дух. Его руки всюду были на мне, пытались расстегнуть доломан, сорвать его с меня. Я видела над собой его искаженное в гримасе лицо – багровые щеки, леденяще голубые глаза. Я сама расстегнула доломан, сбросила его с плеч. Он теперь был не белый, а бурый от грязи и пятен крови, капавшей из моей рассеченной губы.

Я села на полу, подтянула к груди колени.

– Что там у вас? – крикнул извозчик.

– Езжай себе! – заорал Томас, стукнув кулаком по крыше экипажа. Он снова повалил меня на спину и дважды хлестнул по лицу. Я ощутила вкус крови.

Извозчик снова крикнул, пытаясь выяснить, что происходит, но Томас опять велел ему ехать, не останавливаясь. Я думала, он меня задушит, прямо на полу экипажа, но его руки наконец нашли то, что искали: подвеску в форме сердечка. Он сорвал с меня ожерелье. Цепь лопнула, оставив жгучую ссадину на коже.