Падшие люди — страница 43 из 61

В седьмом часу она вернулась на Флауэр-энд-Дин-стрит, заплатила за ночлег. Заглянула к Кэтрин и попросила присмотреть за ее зеленым бархатом, сказав, что сама идет гулять. Потом щеткой почистила одежду, поправила на себе плисовый корсаж черного платья, сверху надела жакет с меховой оторочкой. Предусмотрительно сунула в карман пакетик с конфетами для освежения дыхания.

– Какая-то ты тихая. Нервная даже. На себя не похожа, – заметила Кэтрин. – Куда намылилась? Или, вернее, к кому? Вон как расфуфырилась.

Для своих лет Лиз была очень даже привлекательна. Что оставалось загадкой для окружающих, учитывая ее образ жизни и пристрастие к алкоголю. Обычно она не носила шляпки, а сейчас вот набивала газету в заднюю часть одной шляпки – по-видимому, недавно приобретенной.

– Не твое дело, – огрызнулась Лиз, снова снимая шляпку и иначе прилаживая на ней бутоньерку, а затем на лацкане – красную розу.

Кэтрин не обиделась на ее резкий тон; они все бывали вспыльчивы. Тем женщинам, у кого имелись партнеры, жилось чуть легче. Ну а поскольку Лиз неплохо сохранилась для своего возраста, гораздо лучше, чем многие ее ровесницы, почему бы ей не попробовать найти себе кого поприличнее? Кэтрин и сама бы попытала счастья, будь у нее такие зубы и желание.

Спрашивать Лиз, что у нее на уме, не имело смысла. В том, что касалось этой женщины, Кэтрин четко усвоила: нельзя верить ни одному слову из ее уст, и к тому же она часто забывала подробности своего вранья. Ложь ее была безобидной. Никому вреда не приносила. Кэтрин и раньше знавала девчонок, подобных Лиз. Порой красивые выдумки облегчали жизнь. Лиз по натуре не была скверной. Разве что невезучей, не самой мудрой, но никак не скверной. Что бы она ни затеяла, Кэтрин надеялась, что у нее все получится как надо.

* * *

Израэль возвращался домой из синагоги, шел с опущенной головой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он понимал, что припозднился. С каждой минутой, проведенной среди своего народа, в обстановке дружелюбия и комфорта, он все больше подвергал себя риску по пути домой. Но как же не хотелось покидать благожелательные лица, атмосферу тепла и непринужденного общения, тем более приятную после того, как целыми днями только и делаешь, что наживаешь себе головную боль, пытаясь понять чужеродные звуки, которые произносят чужеродные рты. Лондон хоть и перенаселенный город, а чувствуешь себя здесь как на необитаемом острове.

Было далеко за полночь, когда он вышел на Коммершл-стрит – широкую светлую улицу, относительно безопасную, потому что здесь толпился народ, хотя по большей части не его роду-племени. К сожалению, он выделялся в толпе. Своими кудрями, чертами лица, одеждой… Все это были указатели, маяки для тех, кто ненавидел таких, как он. Они не были знакомы с ним, не знали, что Израэль не представляет угрозы, но смотрели на него враждебно, со злостью. Их неприязнь он всегда принимал на свой счет и, силясь понять чужую речь, часто думал, что, возможно, его спутали с каким-нибудь негодяем, совершившим нечто ужасное. Теперь он избегал всякого общения с ними. Язык у них сам по себе был чудно́й, так еще одни и те же слова разные люди произносили по-разному.

У него участилось дыхание. Легкие не успевали насыщаться воздухом из-за того, что, нервничая, он взял слишком быстрый темп. Торопливо шагал, держа руки в карманах. Глаз от тротуара не поднимал. Свернул на Бернер-стрит, в кромешный мрак. Да, уже очень поздно. Нужно было уйти гораздо раньше. Впредь он будет строже контролировать себя. Слишком темно, слишком страшно.

Впереди Израэль увидел два черных силуэта – мужчины и женщины, как ему показалось. В груди отпустило, когда он понял, что это парочка: раз есть женщина, значит, они не так опасны. Когда он подошел к ним ближе, мужчина вдруг напал на женщину – схватил ее за плечо и швырнул перед собой на тротуар. Женщина закричала. Трижды издала вопль. Пронзительный, душераздирающий. На ее крик никто не прибежал. На улице были только они двое и Израэль, но он словно прирос к земле. В ушах раздавался бешеный стук его сердца. «Беги!» – понукал его внутренний голос, но он не мог сдвинуться с места. В конце концов ему все же удалось перейти через дорогу, но чувствовал он себя отвратительно. Он понимал, что должен помочь женщине, однако ему всегда твердили, чтобы он не вмешивался в чужие ссоры, потому что крайним неминуемо сделают его.

Израэль ускорил шаг. Все его органы чувств были настроены на тех двоих. Женщина пыталась подняться. Из темноты выступил еще один силуэт. У Израэля сердце едва не выскочило из груди. Он метнулся с тротуара на дорогу. Тот человек вышел на свет, чтобы закурить трубку. Израэль был уверен, что он смотрит на него. Сам он уже почти бежал. На ходу обернулся посмотреть, что там творится, и похолодел. Мужчина преследовал его, что-то кричал. С уверенностью он не мог бы сказать, но ему послышалось что-то вроде «Липский». Фамилия еврея, которого повесили за убийство в минувшем году. Этого было достаточно. Израэль припустил со всех ног, помчался не останавливаясь. Легкие, казалось, вот-вот заполыхают огнем, ноги от усталости подкашивались, но он не позволял себе передышки. Спотыкался, оступался, но бежал, пока не приник к двери своего дома.


Кейт Многоликая

– Как тебя зовут? – спросил дежурный покачивающуюся женщину.

Стоя между двумя полицейскими, которые поддерживали ее, она была похожа на плохо набитое огородное пугало. Констебль Робинсон с трудом поставил ее на ноги, но потом она выскользнула из его рук и, приземлившись в куче мусора на тротуаре, зашлась диким смехом. Он был вынужден позвать на помощь констебля Симмонса, и вдвоем они буквально волоком притащили ее в полицейский участок Бишопсгейта.

Женщине, наверно, было лет сорок пять. Внешне – изможденная тощая пигалица. Лицо уродливо перекошенное, словно от частых побоев его костная структура деформировалась. Под глазами темнели круги, но сами мелкие черты были довольно правильными. Вероятно, некогда она была красива. Безобразие, думал констебль Робинсон, до чего эти женщины доводят себя алкоголем и дурным поведением. Сам он строго придерживался трезвого образа жизни.

– Я спросил, как тебя зовут? – чуть громче повторил свой вопрос дежурный.

На этот раз женщина вроде как попыталась сфокусировать на нем зрение. Вытянула вперед покачивающуюся голову и, прищурившись, вперилась в него напряженным взглядом, словно для того, чтобы прийти в себя, заставить глаза выполнять свое предназначение. Либо собралась рыгать.

– Никак, – огрызнулась она.

Констебли Симмонс и Робинсон закатили глаза.

– Там что, никто не назвал вам ее имя? Вы-то сами узнаете ее?

– Слова никто не сказал, но это не значит, что они с ней не знакомы. Я ее первый раз вижу. Их там тысячи, всех не упомнишь. И все на одно лицо, – ответил констебль Робинсон.

– Можно отвести ее в камеру? – спросил констебль Симмонс. – Она же на ногах не стоит.

– Как угодно. Действуйте.

* * *

Костлявая женщина икала и хихикала, пока ее вели по гулкому коридору. Сегодня вечером в полицейском участке Бишопсгейта задержанных было не много. Всего несколько пьяниц, занимавших другие камеры.

Конечно, она знала, как ее зовут! Кэтрин Эддоуз. Коротко – Кейт. Вообще-то, за многие годы она сменила немало имен. Они появлялись и исчезали вместе с мужчинами, которые у нее были, или с причинами, вынуждавшими ее зваться так или иначе. Жизнь Кейт состояла из контрастов, взлетов и падений; золотой середине в ней не было места. Постоянство Кейт было не свойственно ни в чем – ни в деньгах, ни в работе, ни в любви. Либо крайняя нужда, либо изобилие; стабильное умеренное существование – не для нее.

Кейт уже начинала трезветь, но ей импонировала идея поспать несколько часов в теплой сухой камере. Она не помнила, что заставило ее напиться до чертиков, хотя это было не так уж давно. Все тело ломило от усталости: предыдущую ночь она провела в каком-то сарае на Трол-стрит. Вообще-то, она предпочитала ночевать под звездным небом, но только не теперь, ведь по улицам бродит маньяк-убийца, все только о нем и говорят. Мысль об убийце засела у нее в голове.

В камере Кейт легла на спину и вскоре захрапела. Все равно через пару часов она начнет ворочаться. Кейт плохо переносила заточение в четырех стенах. Это неизменно порождало воспоминания – самые худшие – о том времени, когда она горбатилась на оловоплавильном заводе в адской бездне «Черной страны»[18], где от чанов с кислотой жгло глаза и саднило горло. Даже теперь она словно наяву слышала бряцанье и скрежет изготавливаемых цепей, задыхалась от ядовитого дыма, клубами вырывавшегося из печей, в которых обжигали кирпичи, до сих пор в ушах звучал лязг листов стали, что рабочие тащили по земле, и монотонный скрип вращающихся железных колес. Разумеется, она поступила правильно, что решилась испытывать судьбу на студеных улицах Лондона, где можно наслаждаться свободой, музыкой, танцами. Лучше уж ночевать под открытым небом, чем во чреве имперской преисподней, хоть там и тепло. Нет уж, спасибочки.

* * *

В десять часов мистер Халл, надзиратель в полицейском участке Бишопсгейта, заглянул в камеру «миссис Никак». Та лежала на спине и храпела как свинья; носки ее башмаков смотрели прямо в потолок. Он продолжал навещать ее через определенные интервалы времени и позже услышал, что она поет в камере. С удивлением он отметил, что голос у нее неплохой. Мистер Халл посмотрел на часы: четверть первого ночи.

Он откинул люк на двери, наблюдая за задержанной. Теперь она сидела спиной к стене и болтала ногами, свесив их на пол.

– Когда меня выпустят? – спросила женщина, потирая глаза, как маленькая девчушка, хотя, судя по морщинам, она была далеко не юна.