С приближением мужских голосов сердце в груди загрохотало еще громче. Лестница, ведущая на чердак, заскрипела под тяжестью мужа и его коллеги. Потом – тишина, поворот ключа в замке, и я оцепенела: сердце замерло, я затаила дыхание, даже пот на теле застыл. Я так крепко стискивала в ладони ключ, что с отпечатка, который на ней остался, пожалуй, можно было бы сделать еще один дубликат. Другой рукой я зажала рот, стараясь дышать ровно и бесшумно.
– Как! Здесь нет газового освещения? – воскликнул доктор Шивершев возбужденным голосом. Я была рада, что доставила ему неудобство.
– Подожди, я сейчас, – ответил Томас.
Вернулся он с зажженной свечой, и при ее свете я разглядела, что в юбке, под которой я спряталась, имеется прореха, а под ней – только прозрачная нижняя юбка. Через нее я различала мутные силуэты, но была уверена, что она скрывает блеск моих глаз. Томас подошел к манекену. Лица я не видела, но знала, что это он. Он держал свечу высоко и водил ею слева направо. Доктор Шивершев, в черном пальто и котелке, с медицинским саквояжем в руке, устало следовал за ним.
– Роберт, если она сбежала, всем нам конец. Так и знай, – произнес Томас.
– Что ты ей рассказал? – спросил доктор Шивершев.
– Да ничего, ничего конкретного, но, поверишь ли, она далеко не дура.
– Зачем вообще нужно было что-то говорить? Ты поставил под угрозу всех в этом доме.
– А ты попробовал бы пожить с ней! Она вечно лезла с расспросами, я не мог постоянно отмалчиваться.
– Надо иметь воображение – или хотя бы время от времени появляться дома, – сухо заметил доктор Шивершев. – Кто еще здесь живет?
– Больше никого нет. Вся прислуга уволилась. Осталась только миссис Уиггс, но я не знаю, куда она подевалась. Боже мой, вот незадача. Что же делать? Что делать, Роберт? Это не женщина, а сущий кошмар.
– Томас, сначала решаем неотложные проблемы. Поставь-ка свечу на стол. Нельзя терять самообладание. Главное, не поддаваться панике. – Голос у доктора Шивершева был такой же, как тогда, когда он осматривал мой язык.
Он поставил на пол свой саквояж, руками в черных перчатках открыл его, вытащил что-то похожее на кусок веревки или толстого шнура – и вдруг сделал резкий выпад вперед. Взрыв энергии. Шум отчаянной борьбы, шарканье каблуков об пол, напряжение всех сил, до изнеможения. Я попробовала выглянуть в прореху, но драка происходила слишком близко от меня, так что манекен шатался и мне пришлось его поддерживать. В какой-то момент ноги Томаса оказались под юбкой манекена, он чуть не лягнул меня.
Затем я услышала хриплый присвист, судорожные вздохи, как при удушье. Это продолжалось нестерпимо долго, а потом наступила тишина. Доктор Шивершев разжал руки, и тело Томаса с глухим стуком свалилось на пол. Вот и всё. Мой муж-мучитель был мертв. Меня трясло так сильно, что, должно быть, и манекен дрожал вместе со мной.
Доктор Шивершев копошился в своем саквояже. Вскоре я увидела, что тело Томаса рывками поднимается вверх, как флаг на мачте, и вот его ноги повисли в воздухе. Начищенные черные ботинки болтались всего в нескольких футах от моего лица. Доктор Шивершев тяжело дышал, словно старый пес. Он подтащил один из стульев, поставил его рядом с телом Томаса, сел, нагнулся вперед, протяжно выдохнул, вытер пот со лба. Посидел несколько минут, пока дыхание не успокоилось.
– Ну, а теперь, миссис Ланкастер, можете вылезать.
– Вы наследили, – объяснил он, как будто для того, чтобы в следующий раз я учла свои ошибки. – Как олень. Ваши следы ведут прямо сюда. Вы не пострадали?
Он осмотрелся. Голуби спокойно ворковали, ничуть не смущаясь тем, что их новый сосед покачивался, свисая со стропил. Мы оба проследили, как на ненужный комод с неблагозвучным «шлеп» плюхнулся помет, что уронила одна из птичек.
– Очаровательное местечко, – произнес доктор Шивершев.
Дыхание его выровнялось, он снова полез в свой саквояж. В доме больше никого не было, соответственно то, что он доставал, предназначалось для меня. Он вытащил длинный серебряный нож и принялся его вытирать, хоть тот и без того блестел в свете свечи.
Я сидела на полу, обхватив руками поднятые к груди колени. Доктор Шивершев оставался на стуле, глаза его сияли, как воксхоллское стекло[21]. Я понимала, у меня считаные минуты на то, чтобы поторговаться за свою жизнь, – ровно столько, сколько ему требуется, чтобы собраться с мыслями. Значит, медлить нельзя. Ноги моего мертвого супруга покачивались между нами, словно метроном, – наглядное напоминание о том, что мое время истекает.
– Вы пришли меня убить? – прямо спросила я.
Доктор Шивершев кивнул.
– Я могу сделать это быстро, – сказал он. – Больно не будет. – Голос его полнился сочувствием, словно он сообщал о гибели любимого питомца.
Я утратила самообладание. Вся затряслась, задрожала. Дышать стало трудно. Позабыв про гордость и достоинство, я разревелась. Умоляла не убивать меня, а он смотрел поверх моей головы куда-то вдаль. Я никогда не считала себя храброй.
– Отпустите меня. Вы же знаете, я умею хранить тайны. О Мейбл я никому словом не обмолвилась, а вот вы рассказали Томасу о моей матери. – Я сама удивилась, как быстро рассвирепела, увидев, что слезы не действуют.
– Ничего я ему про вас не говорил, – гулким эхом разнесся по чердаку голос доктора Шивершева. Невероятно. Человек, только что убивший моего мужа, оскорбился, что его обозвали сплетником. – Я сдержал слово, – отчеканил он. – И всегда держу…
Доктор Шивершев до блеска натер свой нож и, тыча им в мою сторону, продолжал:
– Ваш муж – отмечу, что вы сделали крайне неудачный выбор, – все знал. Его экономка разыскала одну женщину из Никола, и та рассказала ей про маленькую кареглазую девочку, которая орала как резаная, не желая вылезать из-под кровати, где она сидела в луже собственной мочи; ее пришлось тащить оттуда за ноги. Я уже говорил, что мы с вашим доктором Ланкастером закадычными собутыльниками никогда не были, стали встречаться только недавно, да и то по делу.
Он поднял глаза на покачивающееся тело Томаса. Я старалась не смотреть на труп, но, когда все же взглянула, увидела, что глаза у моего мужа выпучены, как у лягушки, язык торчит изо рта. Столь уродливая смерть – неслыханное унижение для человека, который при жизни весьма щепетильно относился к своей внешности.
– А как же тот экспонат – матка с эмбрионом в сосуде? Я видела его здесь, на чердаке, в ту ночь, когда меня столкнули с лестницы, а потом, придя к вам на прием, смотрю, он уже стоит у вас на полке, в вашей коллекции.
– Поэтому вы пропустили следующий прием?
– У меня не осталось никого, кому я могла бы доверять.
– А я ведь ради вас внес изменения в график приема. С кем еще вы поделились своими предположениями?
– Да с кем же мне делиться? – покачала я головой, поражаясь нелепости той ситуации, в которую угодила. – Я думала, что матку вырезали у Мейбл. Она не написала мне, потому что умерла. И получается, что я сама отправила ее к вам на смерть.
– Ею занималась моя коллега, румынка, столь же опытный хирург, как и я. А подобные процедуры она проводит даже еще более умело. Да вы ее знаете: это моя экономка, Ирина. Она сообщила, что ваша подруга ушла от нее живой, никаких проблем не возникло.
– Однако мне она так и не написала, – заметила я.
– Девица получила, что хотела. Зачем писать-то? Вот честное слово, Сюзанна, достали вы меня со своими дикими измышлениями и своим болтливым супругом. Вы, конечно, не сумасшедшая. Немного запутались, это да. Но никак не сумасшедшая. Меня направили сюда, чтобы разобраться с ним, а заодно со всеми, кого я найду в доме. Знаете, Сюзанна, я толком не сплю уже несколько дней.
Труп Томаса наконец перестал качаться. Я опасалась, что доктор Шивершев говорит мне все это, дает объяснения, чтобы не мучиться чувством вины, которое его накроет, когда он меня убьет. Можно подумать, я с радостью позволю себя убить, если буду понимать его мотивы, которые он мне излагает. Размышляя, как бы мне избежать неминуемого конца, я слушала его не перебивая.
Доктор Шивершев и Томас состояли в одной и той же организации, причем сначала не знали об этом. Доктора Шивершева привлекли к работе много лет назад, а Томасу предложили присоединиться к тайному братству ученых совсем недавно. Он был, можно сказать, стажером, рядовым в иерархической структуре организации. Братство представляло собой сообщество избранных; они во всем помогали друг другу, поклялись хранить верность своим товарищам и высокой цели. В основе этой цели была истинная свобода. Член братства мог быть кем угодно по собственному усмотрению: законы, применимые в отношении обычных людей, на избранных не распространялись; никакие религиозные и морализаторские учения в организации не принимались. Но злоупотреблять этими отношениями взаимного доверия и товарищества запрещалось. Пусть члены братства считали себя свободными от традиционных норм и устоев, но каждый был обязан содержать в порядке свой дом, вести себя благоразумно и осмотрительно. Именно эти два правила Томас, как выяснилось, соблюдать не мог.
Матку с эмбрионом, которую раздобыл Томас, он использовал для того, чтобы задобрить Шивершева, намереваясь попросить его об одолжении.
Он без конца жаловался всем подряд, как трудно ему живется с «женой-простолюдинкой». Она его окрутила с одной целью – чтобы выбиться в люди, рассказывал он коллегам; ему нужно от нее освободиться. В общем, сетуя на свою горькую участь при отсутствии авторитета среди членов организации, Томас прослыл нытиком и занудой. Он попросил братство поручить доктору Шивершеву, который стал личным врачом его супруги, помочь ему признать жену душевнобольной, чтобы на законных основаниях упрятать ее в психиатрическую лечебницу.
И такое поручение доктору Шивершеву дали, но на самом деле ему было велено разобраться с Томасом. Тот стал обузой для организации. Он был непредсказуем, ненадежен, а самое главное – теперь представлял опасность для братства: слишком много болтал, словно попугай или несмышленый ребенок. Кто-то слышал, как он рассказывал о сообществе избранных посторонним; хирургом он был нерадивым, не обладал должным профессионализмом и щепетильностью в работе, кои требовались от преданных членов братства. В результате было принято решение избавиться от него, а заодно и от его вздорной супруги. А для этого прежде нужно было удалить из дома всю прислугу, чтобы обеспечить соответствие улик мотивам преступления. Все должно было выглядеть так, будто Томас убил жену, а затем повесился, не выдержав тяжести унизительных финансовых и профессиональных проблем.