Доктор Шивершев сообщил, что это – последнее задание, которое ему предстояло выполнить для братства в Лондоне. Он собирался уехать в Америку. Решил сменить страну проживания, и ему дали особое разрешение на отъезд. Будучи евреем, он никогда не чувствовал себя до конца своим среди наиболее влиятельных членов братства. Его работу ценили, хвалили, он пользовался уважением, но стать в полной мере одним из них он не смог бы никогда. В каком-то смысле ситуация с Томасом сыграла ему на руку; он получил разрешение на отъезд в награду за преданность и выполнение деликатного поручения.
Кроме того, с некоторых пор доктора Шивершева перестали устраивать перемены в направлении деятельности братства, хоть он никому об этом не говорил. Теперь оно не имело ничего общего с первоначальным предназначением. Братство сбилось с пути, превратилось в непотребную контору, которая занималась добыванием человеческих органов для продажи богатым старикам. Клиентами организации, рассказывал доктор Шивершев, были в основном представители определенной категории английских дворян, увлекавшиеся коллекционированием всяких диковинок – чем новее и чуднее, тем лучше. Это такие люди, у которых уже все есть, но они желают иметь больше, особенно за счет других.
Я подумала о Томасе и о его пристрастии к коллекционированию; вспомнила усохшую голову из Южной Америки, которую он раздобыл лишь для того, чтобы услышать, как я визжу от ужаса. Я тоже была вещью из его коллекции, наряду с одеждой и сигарами, которые он не курил.
– А какую цель изначально ставило перед собой ваше братство? – поинтересовалась я.
– Приобретение знаний! Мы хотели понимать, как функционирует человеческий организм, чтобы более успешно лечить его, если он заболевал. Зачем полагаться в этом на Бога, если он не справляется! – воскликнул Шивершев, при этом глаза его блестели, в голосе звучала истинная страсть. – Почти пятьдесят лет назад появилась первая группа ученых-изгоев, просвещенных естествоиспытателей и астрономов, которых поддерживали свободомыслящие представители аристократии, тайно субсидировавшие их деятельность. Все они хотели исследовать возможности медицины, узнать, насколько простираются эти возможности. Они намеревались изучать человеческий организм без вмешательства со стороны церкви, не считаясь с религиозными и культурно-моральными ограничениями относительно того, что можно делать, а что нельзя.
Мне вспомнилась бабушкина церковь в Рединге (сколько часов я без толку там просидела!), вспомнилась и сама бабушка. Мысль о том, что кто-то может «играть в Бога», роясь в человеческом организме, приводила ее в негодование. Это – одна из многих причин, настроивших ее против моего намерения стать медсестрой.
– Не все одобряют медицинские эксперименты, – продолжал доктор Шивершев, словно читая мои мысли. У него эта тема вызывала огромное воодушевление. – Мы это понимали. Умирали ни в чем неповинные люди, и нам приходилось принимать непростые решения, но мы верили, что делаем это ради прогресса человечества.
«Ни в чем не повинные»? И как это понимать? Они что, реально убивали людей и копались в трупах якобы ради спасения человеческих жизней в будущем? Получается, догадка о том, что мой супруг – хирург – действительно и есть Уайтчепелский убийца, не такая уж дикая. А если это не Томас, может, сам доктор Шивершев? У меня снова участился пульс. Сейчас самое главное – избежать гибели. Доктора Шивершева я не одолею, физически он гораздо сильней меня. Значит, надо уговорить его, чтобы он меня отпустил. Но как?
– Больницы – прекрасные заведения, Сюзанна, но в административном плане – сущий кошмар. Ими руководят бюрократы, которые всюду суют свои носы. На самом деле им ничего не нужно, только бы перекладывать бумажки на столе да карманы набивать, а интересы науки им до фонаря. После работы они уходят домой, спокойно ложатся спать и даже не задумываются о том, какие возможны достижения. В те ранние годы мы совершали прорыв за прорывом, что было бы невозможно в условиях больницы, а сейчас эти завоевания используются в повседневной практике.
Вздохнув, доктор Шивершев бросил пренебрежительный взгляд на висящий труп моего мужа. Шея его начала вытягиваться, язык опух. Я отвернулась.
– Камнем преткновения, как это часто случается, стали деньги. Некоторые члены братства сообразили, что на частных коллекционерах можно неплохо нажиться, и все остальное перестало их интересовать. У богатых коллекционеров вдруг возникла мода на человеческие органы – засушенные сердца, почки в вине, груди девственниц, – и интересы науки были забыты. Вашего супруга это вполне устраивало. В больнице дела у него шли так себе, частных пациентов практически не было. Но азы хирургии он все-таки освоил. Полагаю, у него возникли большие денежные затруднения?
Я кивнула в ответ, сразу подумав про Аббингдейл-Холл, про то, что Томас, скончавшись, утратил право на свое наследство, а значит, мне тоже ничего не достанется. Миссис Уиггс просветила меня на сей счет. Все мои усилия удержаться в этом доме, сохранить свой брак ради безбедного будущего пошли прахом.
– Проблема в том, что он любил поговорить о себе, прихвастнуть и, посещая свои клубы и притоны, давал волю языку. Причем совершенно не учитывал, кому он это рассказывает. Потому и нужно было заткнуть ему рот. Тот человек в «Кафе Руаяль», о котором вы упомянули, с медалями… я сразу догадался, о ком идет речь. Он – довольно значительная фигура в братстве. И когда вы рассказали, что у Ланкастера с ним состоялся разговор, я понял, что вам грозит опасность. Помните, я говорил, что вам нужно спрятаться где-то на время?
– Но раз речь не обо мне, а о моем супруге, почему бы вам просто не отпустить меня? Болтать я не стану – вы же меня знаете.
– Знатный джентльмен покончил с собой, а его жена исчезла… Братство имеет возможность влиять на следствие: у нас большие связи в Министерстве внутренних дел, и с полицией проблем не возникнет. Но для газет история об исчезновении замужней женщины из Челси – материал вполне подходящий. А эти газетчики… Понимаете, мы пока… скажем так, не имеем на них достаточного влияния. И тогда вокруг братства поднимется шумиха, меня обвинят в том, что это я привлек внимание. Могут начаться проверки, а ученые этого не любят…
Доктор Шивершев удостоил меня объяснений, и это вселяло надежду. Дедушка говорил, что даже в самом отчаянном положении человек хватается за соломинку, продолжает надеяться, прямо как я сейчас. Правда, я старалась не выдать своих чувств. Доктор Шивершев неторопливо излагал свои резоны. Значит, буду сидеть и слушать.
– Есть еще одна проблема, – продолжал он. – Это мои друзья, с которыми вы меня видели в «Десяти колоколах». Мужчина, Уолтер, простой человек, мой извозчик, он покинет страну вместе со мной. А вот женщину, Мэри, никогда не выпустят. Ее роль – заманивать людей, источники человеческих органов. Начинала она проституткой – у нее вообще очень пестрое прошлое, как и у всех нас, – но она заслуживает лучшей доли, и я хочу забрать ее с собой. Когда члены братства поймут, что она пропала, они сразу догадаются, что она уехала со мной. Они будут недовольны, хотя, думаю, это их не удивит. Мне придется использовать все свое влияние, завоеванное за годы службы, иначе нам не выжить. Простой проститутке ни за что не позволят уехать из страны. Это, разумеется, чистое лицемерие. Братство гордится тем, что оно свободно от культурной тирании, но, когда речь заходит о женщинах, боюсь, вас по-прежнему считают собственностью мужчин. Теория – это одно, а практика – совсем другое…
Доктор Шивершев глубоко вздохнул и умолк.
Лекция о лицемерии ничего мне не дала, но я ее добросовестно выслушала. Во мне закипало негодование. Я злилась на саму себя за то, что угодила в такой тяжелый переплет, оказалась в безвыходной ситуации, которая была страшнее любой из прежних моих бед. С другой стороны, теперь все встало на свои места.
– В больнице я любезничала с ним, навещала его, когда он оказался на больничной койке, лежал, изображая мученика…
Доктор Шивершев вздрогнул и с интересом посмотрел на меня.
– А, значит, тогда вы сблизились? – он хохотнул. – Между прочим, подозревали, что это Томас устроил тот пожар в больнице?
– Как! Зачем? На Томаса это совсем не похоже. Зачем бы он стал поджигать сам себя?
– С ним там был еще один врач, доктор Ловетт.
– Да, я его знаю. То есть я с ним знакома. Ричард Ловетт был шафером на нашей свадьбе. Томас на руках вынес его из огня.
– Ну, вообще-то… Он был не только шафером Томаса, они вообще были очень близки какое-то время. Вы меня, конечно, понимаете?
Сама того не желая, я покраснела. Похоже на правду, ведь я видела Ловетта в притоне для гомосексуалистов.
– В ту ночь, когда случился пожар, Томас и Ловетт повздорили – полагаю, тот самый случай, когда «милые бранятся». Ловетт был уверен, что перед самым пожаром Томас ударил его по голове. Только что он был в сознании, и вдруг…
– А вы откуда знаете?
– Ловетт – племянник того господина с медалями, с которым вы столкнулись в «Кафе Руаяль». Когда их роман закончился, отвергнутый Ловетт сразу же донес дяде, что Томас ведет себя крайне неосмотрительно. Последней каплей стало появление в газетах статьи о том, что какой-то человек интересовался приобретением свежей матки для своего клиента. Источником этой информации был Томас: видимо, в пьяном виде болтнул лишнего в притоне гомиков. Причем в присутствии…
– …доктора Ричарда Ловетта.
– Именно.
Все, пора действовать, наслушалась. Пока доктор Шивершев говорил, я размышляла. И пришла мне в голову одна идея. Лучик надежды, что теплился во мне, мобилизовал все мои умственные способности.
– Я знаю, вы не хотите меня убивать… – начала я.
– Вы заслуживаете лучшего.
– …к тому же, думаю, я могу вам помочь. – Я посмотрела ему прямо в глаза, убеждаясь, что завладела его вниманием. – А что, если в газетах появится сообщение более сенсационное, чем информация об исчезновении какой-то домохозяйки из Челси? Допустим, станет известно, что убита Мэри? И если будет обнаружен труп, никто не до