Падшие люди — страница 57 из 61

– Мэри, проверь, плотно ли занавешено окно, – велел ей доктор Шивершев. – Любопытные глаза нам ни к чему.

– Я уже несколько раз проверяла.

– Проверь еще раз, не сочти за труд!

Я откинула крышку сундука, вытащила все тряпки, которыми мы обложили миссис Уиггс. Мэри принялась сжигать их в камине. Одну за одной, неторопливо. Иначе пламя взметнулось бы вверх и сожгло каминную полку. Она сидела, смотрела на огонь и напевала свою дурацкую песню.

Мы с доктором Шивершевым переложили миссис Уиггс на кровать. Он взял нож и разрезал на ней платье по всей длине тела, словно проводил вскрытие. Нижнюю сорочку оставил на ней, и слава богу: видеть ее голой мне не хотелось. Можете считать меня ханжой, но мне казалось, что для миссис Уиггс это было бы вдвойне оскорбительно. Да, миссис Уиггс я ненавидела, но подвергать ее унижению не желала. Ее вещи я передала Мэри, та сожгла их, одну за другой.

Тело миссис Уиггс сильнее окоченело с тех пор, как мы поместили ее в сундук, что немного облегчало нам работу. Прежде она была как тряпичная кукла, но теперь кровь осела в тазобедренной части, отчего с одного бока образовались лиловые и багровые пятна. Переместить труп и придать ему соответствующее положение не составило особого труда; требовалось произвести лишь кое-какие манипуляции. Вообще-то, эта процедура мало отличалась от той, что мы проделывали в больнице, когда уносили умерших – неодушевленные объекты. Если выживу, молча пообещала я себе, непременно побалую себя муками совести.

Мы положили миссис Уиггс на середину кровати. Плечи ее были расправлены, но тело немного искривлено влево, потому что в сундуке она находилась в скрюченном положении. Голова покоилась на левой щеке.

– Так, Сюзанна, вы у нас эксперт по уайтчепелским убийствам, учитывая ваш особый интерес к ним, – заметил доктор Шивершев. – Ваши предложения?

– Убийство должно быть жестоким. Но сперва следует перерезать горло, слева направо. Он всегда с этого начинает, – сказала я.

Доктор Шивершев коленями встал на кровать, поднял миссис Уиггс и посадил так, что она спиной прижималась к его ногам. Затем левой рукой взял за подбородок и правой ножом полоснул по горлу. Его взгляд был приклеен к деревянной перегородке, отделявшей эту комнату от соседней. Беспристрастное выражение обрюзгшего лица миссис Уиггс не изменилось, но из шеи вытекла лишь тоненькая струйка крови.

– Порез должен быть глубокий, до шейных позвонков, – указала я. – Чтобы крови было больше.

– Кровь мы соберем и размажем вручную. Будь она жива, кровь хлынула бы из нее и вытекла на кровать сбоку. Придется это воссоздать, – рассудил доктор Шивершев.

Он вскрыл миссис Уиггс, вспорол от живота вверх. Я старалась не терять самообладание. Нельзя допустить, чтобы мне стало дурно. Никак нельзя, это мне не поможет. Я представила, что нахожусь в больнице, ассистирую врачу, – я делала это неоднократно. Наблюдала, как доктор Шивершев опустошает брюшную полость в соответствии с моими описаниями, что я вычитала в газетах, во всех подробностях изложивших, как именно были выпотрошены предыдущие жертвы.

– Подождите, – остановила его я. – Надрезы получаются слишком аккуратные, как во время операции. Потрошитель резал со злостью, да еще и торопился. Он яростно кромсал свои жертвы. Нужно, чтоб было… небрежно, не надо стараться.

– Понял, – кивнул он, – давайте снабдим ваши драгоценные газеты грязными подробностями.

Он принялся отрезать груди, пилил, как мясо. У меня увлажнились щеки, и я тоже подумывала о том, чтобы запеть. Но когда он бросил груди на тумбочку, я стала мысленно читать «Отче наш». Думала, что молюсь про себя.

– Что вы сказали? – доктор Шивершев поднял на меня глаза. Руки его были по локоть в крови.

– Ничего. Просто молюсь.

– Поздновато спохватились.

Он оставил рваные раны на ее руках, точно таких форм, какие описывали газеты. У меня закружилась голова. Я вспомнила дедушку, и мне подумалось, что головокружение – признак того, что моя душа покидает тело наряду со всем хорошим, что мне досталось от него, или оно просто вызвано ужасным смрадом гари от сжигаемой одежды.

Доктор Шивершев по-прежнему резал искусно. Работа должна быть грубее, напомнила я ему. Издав досадливый возглас, он рассек ткани шеи до самой кости. Кровь сочилась тонкой струйкой, а не хлестала. Мэри все это время смотрела на огонь, раскачиваясь взад-вперед. Языки пламени с треском взмывали вверх, грозясь поджечь стену, что находилась над ними. Доктор Шивершев удалил матку с почками и положил – вместе с одной грудью – под голову. Другую грудь он бросил к правой ноге, печень положил между ступнями, кишки – с правой стороны от тела, селезенку – с левой. Мэри продолжала петь, своим тонким голоском пронизывая все мое существо.

– Тебе обязательно так заунывно петь? Твое пение наверняка так же раздражает соседей, как и меня, – обратилась я к ней.

– Я не знаю, что еще делать, – ответила она.

Доктор Шивершев кровью обрызгал правую сторону стены – якобы она била фонтаном из артерии. Потом сел, посмотрел на свои окровавленные руки, отер лоб чистым участком рукава. На его рубашке алела кровь. Он бросил нож на тумбочку, взял другой – с длинным серебристым лезвием. Тот самый, которым собирался зарезать меня на чердаке. Теперь он держал его за лезвие, рукояткой протягивая мне.

– Теперь ваша очередь.

– Не могу, – замотала я головой. – Я сестра милосердия, а не хирург.

– Берите нож. Я хочу поменять инструмент, мне нужна ваша помощь, – сказал он.

– Почему я? Мы же готовим побег для Мэри, пусть она и помогает.

Мэри издала недовольный возглас, снова отвернулась к огню и прошептала:

– Я же говорила, что она всех нас погубит.

– Мэри – не медик, – объяснил доктор Шивершев. – Я обещал отпустить вас в обмен на содействие. Сейчас мне нужна ваша помощь. Я должен быть уверен, что могу вам доверять, а для этого ваше соучастие должно быть более деятельным. Мы должны быть повязаны кровью. Сюзанна, не стройте из себя беспомощную девчушку. Эта роль вам не подходит. Давай, бери нож, – велел он. – А ты, Мэри, продолжай петь.

Я смотрела на нож, перебирая в уме разные варианты. Можно закричать, убежать, разбить окно и выскочить через него во двор, а там по осколкам нырнуть в узкий проход. Впрочем, нож можно и взять. Что уж тут такого? Миссис Уиггс не первая, кто погиб от моей руки. Наверно, поэтому я и способна делать то, что делаю. Бабушка была права: в основе своей я порочна, во мне бродит зло, в кровь подмешан деготь.

Я посмотрела на грязные руки доктора Шивершева, вымазанные в крови и месиве из вспоротого трупа, который некогда был миссис Уиггс. Потом достала из его саквояжа кусок ткани и, держа ее на ладонях, протянула к нему руки. Он положил в них нож, с которого я стерла кровь миссис Уиггс.

Я подала доктору Шивершеву нож, на который он показал, и встала рядом. Мы стали обсуждать, что делать дальше, и пришли к мнению, что было бы благоразумно отрезать миссис Уиггс нос, щеки, брови и уши. Он сделал надрезы на лице от губ до самого подбородка, а я предложила, чтобы он исполосовал ей рот, как у Кэтрин Эддоуз, о чем в красках расписали газеты.

Я всегда думала, что в существе своем я – человек добрый, но, наверно, ни один изувер не считает себя плохим. Наблюдая, как мой врач увечит женщину, которая расчесывала меня и выражала озабоченность по поводу того, что я не имею визиток, я поняла, что доброй быть никак не могу. У меня от природы черная душа, я готова абсолютно на все, лишь бы спасти свою шкуру. Отсиживаться под кроватью, отравить одну старуху, ударить ножом другую и допустить, чтобы их изуродовали после смерти. Я еще не ощущала всей тяжести своих преступлений, но думала о том, когда они придавят меня своим грузом.

Мысленно я смирилась с этим, а потом мы с доктором Шивершевым решили, что надо искромсать до кости правое бедро. С левого он тоже содрал кожу и мышцы до самого колена. По нашим прикидкам, между Мэри и миссис Уиггс разница в возрасте составляла около двадцати лет. Труп следовало обезобразить настолько, чтобы его не отличили от тела двадцатисемилетней женщины. Напоследок доктор Шивершев стал резать и колоть труп во все места без разбора, так что не оставил на нем ни одного нетронутого клочка.

Когда он закончил, мы извлекли сердце и отдали его Мэри. Та трясущимися руками завернула его в кусок ткани и упаковала в газету.

– Это на заказ. Мэри отдаст, – объяснил доктор Шивершев. – Кому-то понадобилось сердце юной девственницы. Боюсь, им придется довольствоваться сердцем миссис Уиггс.

К тому времени, когда дело было сделано, то, что осталось от миссис Уиггс, выглядело так, будто труп пропустили через мясорубку. Оба в крови с головы до ног, мы отошли от кровати. Поскольку миссис Уиггс мы резали уже мертвую, кровь из ее тела в основном стекла под кровать и собралась там на полу в вязкие лужицы.

– Подождите, – сказала я. И затем уложила ее ноги так, как, в моем представлении, должны лежать ноги проститутки. Широко раздвинула их, имитируя позу шлюхи самого низкого пошиба. Я никого не хотела оскорбить или обидеть, и уж тем более еще сильнее унизить и без того поруганное достоинство миссис Уиггс. Просто стремилась создать впечатляющую драматичную картину. Чтобы хоть как-то искупить вину за бесцеремонное обращение с останками миссис Уиггс, я уложила ее руки точно так, как лежали руки моей матери в момент ее смерти: левая, согнутая в локте, перекинута поперек туловища; правая – изящная – тихо-мирно покоилась на матрасе.

По указанию Шивершева я разделась до нижней сорочки. Мэри разрезала мою грязную одежду на лоскуты и сожгла в камине. С собой, как мне было велено, я принесла собственное платье. Должно быть, доктор Шивершев знал, как это будет разыграно, с той самой минуты, когда я озвучила ему свою идею на чердаке. Мэри болтала, пока я раздевалась. Речь ее была богата на разнообразные слова. Хрупкая, грациозная женщина, внешне и в манерах она была лишена грубоватости, присущей другим жертвам Потрошителя, если верить газетам. Мне она сообщила, что одно время жила в Париже и немного говорила по-французски, но ей там не очень нравилось, поэтому она вернулась и пытается здесь устроить свою жизнь.