За годы, проведенные в Бридже, Маршалл видел, как вещи ржавели, а дороги разрастались метастазами. Стройплощадки множились, маленькие фирмы закрывались. Все это в порядке вещей.
Ноя должны были похоронить на кладбище за католической церковью, рядом с начальной школой. Могилу вырыли рядом с плитой деда Маршалла. Когда пыль осела, два могильщика, сидевшие с сигаретами на багажнике мини-экскаватора, покачали головами.
— Жуткая история, — сказал один.
— Не говори, — ответил другой.
Бобби и Мэвис жили в доме номер 29 по Рассел-стрит — одноэтажном и обшитом сайдингом коттедже на полпути к вершине холма в центре Бриджа. На улицах было полно разноцветных машин, пестрых от капель дождя. Облака висели над головой — в любую минуту мог хлынуть ливень.
Люди несли запеканки и открытки с соболезнованиями. Все, как один, бросали тревожные взгляды на полицейские машины.
— Темное дело, — сказала пожилая подруга семьи. Она принесла цветы из своего сада.
Люди стекались к ним потоком, оставляя зонты в одном из двух ведер, поставленных перед входной дверью. В прихожей расстелили пленку, чтобы уберечь ковры от грязных следов. Масляный обогреватель в гостиной исправно отгонял сквозняк каждый раз, когда кто-нибудь входил в дом.
Мэвис Дикинс сидела на кухне в тесном кругу друзей, одетых в черное. Они держались за руки. Ее муж, Бобби, был в гостиной — полноватый мужчина с выпирающим животом. Непослушные волосы, двойной подбородок — его лицо казалось созданным для смеха, но компания была неподходящей. Как и большинство мужчин его возраста, Бобби давно выбрал в доме «свое» кресло. Оно стояло в углу, поближе к обогревателю. Сегодня он уступил его сыну.
С тех пор, как Ной умер, минуло пять дней. Маршаллу пришлось отвечать на вопросы журналистов, социальных работников, полицейских. Их дом в Сиднее следователи перевернули вверх дном, разыскивая хоть что-то, что могло подтвердить их вину. Из компьютера вынули жесткий диск. Следственная группа, медики и психотерапевты изучили его вдоль и поперек и подвергли родителей перекрестному допросу. Старк объяснил Маршаллу, что с ними не станут работать консультанты: социальные работники не помогают родителям, если тех подозревают в жестокости к ребенку, повлекшей за собой смерть. Ему было очень жаль. Он сказал, что верит в их невиновность.
Маршалл вышел из комнаты, протолкнувшись сквозь толпу. Люди провожали его взглядами, на их лицах тревога сменялась жалостью. Он проскользнул в ванную и запер дверь.
Маршалл опустил сиденье унитаза и сел, сгорбившись. Суставы ныли, как и виски. Он не ел тридцать часов и чувствовал, как под рубашкой выступают ребра. Костяшки посинели. Маршалл ободрал их, пробив дыру в стене спальни.
Клэр почувствовала руки незнакомцев на коже и дернулась от отвращения. Куда бы она ни повернулась, повсюду за ней следили большие, влажные глаза. Старики с речью, замедленной инсультом, ковыляли за ней по пятам. Она вышла через заднюю дверь, надеясь оказаться в Канаде, где ванкуверский холод остудил бы ее гнев и рядом стояла бы мать — сильная и несгибаемая.
Вместо этого она увидела заросший задний двор своих свекров. Незнакомых людей в облаках сигаретного дыма. Жалкие бельевые веревки.
— Клэр?
Она повернулась на голос, вытирая слезы. Перед глазами все расплывалось от долгих часов плача. Неясная тень шагнула к ней, и тонкие азиатские черты прояснились. Ее коллега, Бенни. В руке он держал красный конверт, украшенный изящной золотой надписью. Внутри лежали сто долларов. Бенни объяснил ей однажды за кофе и кипой инвестиционных документов, что китайцы не дарят цветы на похоронах. Бутоны увядают, напоминая о том, как хрупка жизнь. Деньги помогают куда больше.
Клэр бросилась к нему и упала в его объятия.
Оба заплакали.
— Я не знаю, что сказать, — проговорил он.
Она тоже не знала.
Маршалл встал за кафедру и развернул пару листов. Его пальцы коснулись полированного дерева — он изумился, насколько оно холодное.
Сотни лиц смотрели на него. Кашель, вспышка камеры.
Бумаги в руках казались тяжелыми. Взглянув на них, он увидел, что пот разъел слова — чернила расплылись пятнами. Маршалл приказал себе говорить ровно и ясно, не плакать. Он не хотел, чтобы все эти люди видели его слабость. Не хотел их жалости. Ни сейчас, ни потом.
Маршалл уставился на первое слово и ощутил его тяжесть, почувствовал себя маленьким и ничтожным. Он начал говорить, слыша биение собственного сердца. Маршалл знал, что произносит речь, но только отрывки достигали его ушей.
— Спасибо всем, кто сегодня с нами… Мы польщены вашим вниманием… Людей из «Поминальной голубой ленты» мы тоже хотим поблагодарить. Эта организация украсила голубыми ленточками наш город — в память о Ное. Мне сказали, что так же поступили по всей Австралии…
Сегодня мы хороним нашего мальчика. Как и все родители, мы надеялись, что наш сын… Я вижу, как вас много, и это убеждает нас с Клэр, что Ной остался в ваших сердцах, что он изменил ваши жизни. Теперь мы видим, что он обладал этим талантом…
Мы все еще пытаемся понять, почему наш мальчик так рано покинул нас. Но мы находим мужество, сознавая, что, как и Ной, мы любимы. Любимы, даже если не понимаем этого…
Ной, ты появился, когда мы были слишком молоды, ты ввел нас во взрослую жизнь. Сделал нас сильными и верными. Мы благодарны тебе за это…
Сынок, когда тебе будет одиноко, мы будем рядом с тобой. Как ты навсегда останешься в наших сердцах, так мы не покинем тебя…
Мы тебя любим…
Глава 16
«Нет зрелища печальнее, чем детский гроб», — думал Старк, глядя, как крышка из красного дерева скрывается за краем могилы. В горле пересохло, и детектив с трудом сглотнул. Блокнот, тяжелый, как наковальня, оттягивал нагрудный карман, а ручка казалась скальпелем, пригодным, чтобы рассекать уже кровоточащие раны и причинять людям новую боль, которой они не заслужили.
Старк слишком долго был детективом. Он повидал всякое. Давным-давно ему стало ясно, что раскрытие тайны преступления лишь формальность. В конце долгого дня только две вещи имели значение: вина и невиновность. Ему не требовался вердикт судмедэкспертов или присяжных, чтобы вынести приговор по этому делу. Конечно, подозревать — естественно, но столь же естественно для опытного детектива полагаться на интуицию. На инстинкт. Проницательность — краеугольный камень его профессии.
Ненавижу эту работу.
Толпа скорбящих — в черном, с бледными лицами — дышала вокруг него, роясь, как стая воробьев в воздухе. Где-то в центре затерялись родители мертвого ребенка. Кто-то плакал, кто-то смеялся. Люди разговаривали, репортеры местных новостей садились в фургоны и уезжали.
Звон колокола разносился над зимним пейзажем.
Глаза Симоны болели. Она не спала прошлой ночью и даже хотела пропустить похороны. В два ночи начала придумывать причины, чтобы не пойти.
Я не знаю его семьи. Видела Клэр всего пару раз. Я даже не представляю, как выглядел Ной.
Но она знала Маршалла и беспокоилась о нем. В последние дни Симона гораздо больше времени проводила с ним в монтажной, чем со своим парнем Тимом.
Она помнила, каким был Маршалл, когда они виделись в последний раз. Шутил. Был собой. Помнила его жалобы по поводу видео с детских праздников, восторг от редкого издания Роберта Блоха. Они и не подозревали, что через несколько часов его сын умрет.
И как он умрет.
Симона содрогнулась.
Она закончила монтаж в четыре утра, записала видео на диск и убрала его в фирменный футляр. Закрыла офис и прошла по темному коридору. Оказавшись в квартире, Симона легла на кровать, положила очки на грудь. По потолку бежали лучи от фар проезжавших машин. Увлажнитель воздуха гудел на столе.
Она решила, что пойдет на похороны, и повернулась на бок, все еще не в силах заснуть.
Тим не пошел с ней, потому что готовился к выпускному экзамену, так что на поминки Симона пришла одна. Она встала в дальнем углу актового зала, потея и мучаясь в куртке. В руке — чашка чая, диск — в пластиковой сумке на плече. Их тяжесть придавала ей сил, защищала ее.
Где-то в пять утра она включила ноутбук и стала гуглить имя Маршалла. Нашла несколько случайных упоминаний на корпоративных сайтах и в связи с короткометражками. Симона читала без особого интереса, голубой свет экрана падал на ее лицо. Через несколько минут она стала искать имя Ноя. Ссылок было слишком много, так что она сузила зону поиска, исключив недавние статьи о его «чрезвычайно подозрительной» и «трагической» смерти.
«Австралия», — напечатала она.
«Ребенок».
Симона подключила наушники и стала слушать музыку, надеясь, что это ее усыпит. Не сработало.
Она добавила слова «школа» и «Сидней».
Симона прокрутила страницу до сайта местной школы, и слова отразились в грязных стеклах ее очков. Прямо под заголовком желтым подсвечивалось имя «Ной Дикинс», так что Симона навела на него курсор и кликнула — звук оказался таким громким, что пробился сквозь музыку.
Сайт был немудреным. На заднем плане переливались яркие нарисованные падающие звездочки.
«Какая, черт возьми, связь между ночным небом и школой?» — хмыкнула Симона.
Название школы и месяц сверкали на баннере в духе клипарта. От него несло любительством, и она предположила, что сайт создал не в меру рьяный родитель или один из учеников. Фотографии здания и школьного двора, статуй и случайных улыбающихся лиц располагались над надписями «Главная», «История», «Контакты», «Новости», «Ссылки».
Симона нажала Ctrl+F и стала искать имя Ноя. Ничего.
Она зашла на страницу новостей и обнаружила ссылку на прошлые номера школьной газеты и журнала, статьи и новости о грядущих благотворительных мероприятиях. Перейдя на закладку газет и журнала, Симона уставилась на песочные часы, что переворачивались в центре экрана. И вот они исчезли.
Ctrl+F.
В строке поиска она напечатала имя и нажала Enter.