Трудная работа.
Спрос на свинину был выше, чем когда-либо: все хотели мяса животных, выращенных традиционным способом, но частные фермы на маленьких участках отходили в прошлое. Оставаться на плаву было трудно, особенно если учесть дополнительные затраты. Со всех сторон на Джо наступали конкуренты, не говоря уже о том, что бекон и стейки можно было купить в «Уолмарте».
Помощников он не нанимал не из-за гордости, а потому что не позволяли финансы. Помогали пособия по инвалидности, деньги за сдачу дома жены, социальные льготы. Когда выплаты задерживались, он зарабатывал нишевой торговлей: продавал яйца, фрукты, марихуану. Было непросто, но он привык к этому так же, как привык дважды в день менять жене подгузники вместо того, чтобы ходить с ней в «Твидс» — есть картофель фри.
Бюрократические проволочки больше не беспокоили его. Это радовало. В конце концов, он заботился о жене и решал проблемы со страховкой уже девять лет. Трижды в неделю приходила медсестра. Она брала немного: Джо вполне мог с этим справиться. Но боль донимала его. Все дело в холоде.
— Черт возьми, — обратился он к Марлин, пустым взглядом смотревшей на него… или сквозь него? Джо не знал. — Вот что я скажу. День тянется так, словно никогда не закончится, но, будь я проклят, годы летят. Что скажешь, Марлин?
Она не ответила.
Девять лет назад, в воскресенье, Марлин возвращалась с городской ярмарки в Сиэтле. Кузов ее пикапа ломился от саженцев и цветочных семян. На Марлин была красная блуза из «Сирс», которую Джо купил ей на прошлое Рождество, и джинсы с высокой талией.
Проблески воспоминаний пугали его. Фрагменты, которые не добавляли к картине ничего нового и ничего не объясняли.
Никто так и не смог сказать, почему она потеряла управление. За ночь до происшествия шел дождь, это могло сыграть какую-то роль, но Джо знал, что Марлин всегда водила прекрасно. Так что перекладывать ответственность на скользкую дорогу казалось ему лживым. Слова не спасли ее и не облегчили его сон.
Машина все равно съехала с шоссе и врезалась в телефонный столб. Часы Марлин сломались и застыли, показывая четыре двадцать три — время аварии. Ту самую секунду.
Всего лишь еще одна деталь.
Смириться с болью и ухаживать за парализованной женой стало для него величайшим испытанием. Дело было даже не в том, что она больше никогда не скажет, что любит его, не займется с ним сексом. Рана оказалась глубже. Вся его жизнь полетела к чертям — финансово, эмоционально, физически. Когда Марлин врезалась в дерево, разбилась не только она.
Это правда, Бог сурово с ним обошелся, но Джо знал с самого начала, что у него нет выбора — только играть в Его игру. Это, однако, не мешало ему жульничать. Если он рисковал, то по-крупному.
Прощение.
Он выбрался из кресла и потянулся. Его тень упала на дальнюю стену — приземистое, квадратное пятно заслонило фотографии. Он пригладил редеющие волосы и увидел на пальцах перхоть.
— Ох, черт возьми. Только посмотри, Марлин. Я извожу шампуни и мыло, а эта гадость так и не уходит.
Он вздохнул и подобрал опустевшую миску, ложка лязгнула о край.
В такие дни Джо жалел, что бросил курить. Чего бы он не отдал за пачку «Кэмел»!
Джо взглянул на жену. Когда-то она была красоткой, а теперь по лицу, рукам и ногам разбежались пигментные пятна. Это какой-то бред. Когда они познакомились в семьдесят втором на дне рождения кузины в Снокуолми, Джо первым делом заметил ноги Марлин.
Длинные. Загорелые. Такие, как ему нравилось.
Теперь они превратились в кости, обтянутые кожей, и из-за огромных старческих пятен казались картой мира, сумрачных континентов которого он никогда не увидит.
Джо родился и вырос в Норт-Бенде. Его первый дом стоял на Аплэндс-Вэй-Саут-Ист — на окраине города. Он жил там, пока отец не перевез их на Уэст-Парк-стрит, рядом с ныне заброшенными железнодорожными путями. Позади их первого дома простиралось поле, на котором Джо любил играть, полное цветов, пчел и колибри.
Однажды, когда он вернулся домой из школы, мать встретила его в конце подъездной дорожки в противогазе, который ее собственный отец купил во время Второй мировой войны. При виде жуткой маски, скрывающей ее лицо, Джо содрогнулся. Она изменила голос матери.
Мать загнала его внутрь, заперла дверь и сказала, что он не будет выходить на улицу два дня. После этого — только в противогазе.
— В поле упал фермерский самолет, — сказала она, хватаясь за сердце. — Повсюду пестициды. Так что на улицу только в противогазе, слышишь, Джо? Нарушишь это правило, и мы с отцом взгреем тебя хорошенько.
Джо послушался. На четвертый день он отважился выйти наружу. В противогазе.
Цветы и трава увяли, высохли. Осталась мертвая пустошь. Он видел трупы змей. Под ногами хрустел ковер из насекомых. Синяя птичка лежала на боку, рядом с местом аварии, все еще живая, но со сломанными крыльями. Ее тельце раздулось от химикатов. Один глаз смотрел на него, отражая солнце, клюв открывался и закрывался: она задыхалась. Плача, Джо наступил на нее. Стекла противогаза затуманились от всхлипов.
Поле так и осталось мертвым. Навсегда.
Как и ноги Марлин. Плоть напиталась смертельным ядом. Всякий раз, когда Джо смотрел на скелетообразную нижнюю часть ее туловища, он вспоминал о матери в противогазе.
Глаза под стеклами широко распахнуты. Голос кажется хриплым из-за резины.
Джо положил миску в раковину и выглянул в заднее окно. Во дворе располагались два загона. Первый представлял собой маленькую лачугу для забоя, которую он теперь использовал гораздо реже, чем раньше. Обычно Джо забивал скот на ферме побольше, в самом Сиэтле. Внутри лачуги, без сомнения, лязгали друг о друга подвешенные к потолку крюки.
Там так много ножей.
Второй загон служил курятником. Завтра утром Джо осмотрит его, чтобы собрать яйца, — он ждал большого приплода. В этом году у него хорошие несушки, лучше, чем в прошлом. Деньги пригодятся.
За загонами находился свинарник под открытым небом, полный навоза и взрыхленной копытами грязи. За ограждением жили семнадцать свиней, дававшие слишком много работы для одинокого мужчины с другими приоритетами.
Но дела не ждали.
Из двух этажей его дома жена занимала верхний: там легче было убираться. Первый этаж пропах землей, пол стал черным от грязи. Джо не хотел, чтобы Марлин ею дышала.
Рядом с кухней была свободная комната. Унаследовав дом от матери Марлин, они думали устроить детскую рядом со второй ванной, а эту комнату использовать для отдыха: вечером в ней было слишком много света и дети не смогли бы заснуть. За семь лет до аварии Марлин узнала, что бесплодна. Комната внизу, рядом с кухней, превратилась в кладовую для инструментов и счетов.
Так было до Прощения.
Когда Джо принял свою роль, он убрал оттуда ковер и выложил пол плиткой, ведь ее легче мыть. Установил ванну и резервуар со сливом, ведущим наружу, к внешнему наземному водостоку. В задней части комнаты поставил дверь с тремя засовами, которая выходила на мощеную дорожку. У дальней стены стояла холодильная установка.
Джо вошел в комнату.
В ванне лежала девушка.
Ей едва ли было больше двадцати лет. Может, даже меньше того. В конце концов, это не имело значения: важным был лишь сам факт молодости. Они должны были быть невинными. Грех словно плесень: чем дольше живет, тем чернее становится. Заражает все вокруг. Всегда.
Бог все видит.
Джо на это надеялся.
Девушка была мертва. Одну руку отрезали, но Джо не имел к этому отношения. Рука лежала рядом с телом в ванне, посиневшая и словно искусственная. Лицо девушки содрали, груди тоже, хотя детали того, как именно это произошло, Джо были неизвестны.
После первого убийства — женщины-архитектора — Джо больше не участвовал в ритуалах Прощения, только помогал: держал жертв в плену или избавлялся от тел. Ему не хватало духу. Он с трудом забивал собственных свиней, что уж говорить о людях? Разделывать мясо — это одно, но смотреть, как жизнь по капле уходит из тела, наблюдать за муками и корчами…
Нет. Он не мог.
Его обязанности и без того оказались достаточно греховными.
Раны покрывали каждый дюйм ее тела. Джо мог бы часами любоваться аккуратными отверстиями на ее запястье, шрамами на лбу, но его ждал труд. В конце концов, все это предназначалось не для его глаз.
Джо начал вытаскивать девушку из ванны, но уронил. Она рухнула на пол, истекая кровью и зеленоватым дерьмом. Ее привезли шесть часов назад.
Под холодильной установкой располагался металлический стол с пилами — ручной и электрической. Сегодня Джо устал и решил воспользоваться ими. Лучше включить электрическую и позволить лезвию сделать свое дело. Все, что требовалось, — приложить достаточно усилий. За последний год он значительно прибавил в весе, не говоря уж о том, что изначально не отличался худобой. Но он справится.
Джо скинул одежду на кухонный пол и оставил ее греться в лучах вечернего солнца. Он вернулся в выложенную плиткой комнату и перевернул девушку на живот, чтобы не смотреть на то, что осталось от ее лица.
Он отстранился от происходящего, ушел в себя. Так случалось всегда. Снова и снова. Это уже третья жертва. Две девушки и мальчик. Пол больше не имел значения, все они стали лишь холодной плотью. Джо подключил пилу к удлинителю и разрезал тело на части — кровь забрызгала ему лицо. Раньше он работал в материнском противогазе. Но не теперь.
Разрубить кости было труднее всего. Рано или поздно приходилось откладывать нож, зажимать конечности между кирпичами и дробить кости кувалдой.
Опускалась тьма — впитывала грехи, набухала.
Джо выключил флуоресцентные лампы и потащил первую из двух тачек к двери. В тусклом лунном свете он нагрузил их — куски мяса тяжело ударялись о металл. Джо вернулся назад, открыл шкафчик над раковиной и вытащил одноразовый бумажный комбинезон. Он облачился в него после того, как стер с тела большую часть крови старыми газетами. Комбинезон застегивался до самой шеи, и Джо уже чувствовал, как кровь, которую он упустил, пропи