Видение исчезло, он вновь оказался в подвале.
Один взгляд на шрамы мальчика изменил все — эту комнату, этот дом. Самые страшные предчувствия Маршалла оправдались: эти стены возведены на костях, фундамент пропитан кровью, здесь никогда не стихали крики.
Я в подвале гребаной психушки. О господи. Похоронен. Похоронен заживо.
В мавзолее.
Я покойник.
Мальчик прижал футболку к груди. Наушники от айпода тянулись по полу, пока он, сгорбившись, шел через комнату. Отец метнулся к нему — быстро, словно змея.
— Нет! — закричал Маршалл. — Не бей его больше!
Отец схватил подростка за резинку штанов, сбил его с ног. Мальчик упал на спину, закрывая лицо руками. От нового порыва ветра лампочка закачалась еще сильнее. Комната стала красной, синей, зеленой, желтой.
— Иди наверх, ублюдок, — зарычал мужчина, тыча пальцем в хилую грудь мальчика. — Иди к своей мамочке и скажи ей, какой ты недоделок. Не можешь покормить с ложечки чужака. Опарыш.
— Х-хватит, — сказал Маршалл.
— Расскажи ей, какого идиота она высрала. Не забудь. Опарыш. Опарыш.
Маршалл смотрел, как они обменивались взглядами — дышали в такт, впитывая вонь друг друга. Он видел сходство в долговязых фигурах, широких плечах, узких бедрах. У них были одинаковые брови и, конечно, глаза.
— Ты идешь, Сэм? Или собираешься корчиться здесь, как опарыш?
Имя казалось таким простым, таким невинным. Его зовут Сэм. Маршалл сглотнул. Он хотел обратиться к мальчику, подбодрить его…
(Ты здесь не единственный пленник. Мы справимся. Господи, я надеюсь на это…)
…но не смог даже пискнуть. Заговорить — значило бросить вызов отцу, а Маршалл не знал, какими будут последствия.
«Возможно, так будет лучше, — сказал тихий, гадкий голосок в голове Маршалла. — Быстрая смерть».
Мальчик бросился вверх по ступеням и захлопнул за собой дверь, оставив смятую футболку на полу.
Маршалл смотрел, как мужчина выпрямляется, стряхивает с колен пыль, приглаживает волосы толстыми пальцами — жест, означавший, что все случившееся было простым, обыденным делом.
— Дети, — сказал он и засмеялся, словно думал, что Маршалл знает, каково это — ненавидеть собственных отпрысков с такой силой. — Нытики. Все одинаковые.
Он легкой походкой, как человек, которому не о чем тревожиться, подошел к Маршаллу.
— Не смог покормить незнакомца с ложечки. Вот опарыш. — Он презрительно пнул разбитую миску. Улыбка покрыла его лицо сетью морщин. Он казался вырезанным из дерева, а может, из камня. — Секундочку.
Мужчина скрылся под лестницей, вернулся с выцветшим шезлонгом и разложил его. Пластик заскрипел под его весом.
— Я велю пацану принести тебе еще еды. — Его голос был спокойным, почти магнетическим, хотя глубоко внутри таилась сила, от которой Маршаллу захотелось сжаться в комок. — Но не сейчас.
Его интонации отличались от тех, что Маршалл слышал в городе, но, будучи австралийцем, не мог определить акцент.
Наверное, южный.
Мужчина изучал Маршалла, положив руки на колени. Его зрачки влажно блестели. Какое-то время он сидел неподвижно, как паук, но наконец подался вперед и заговорил:
— Я расскажу, что тебя ждет, и тебе это не понравится. Ты будешь в ужасе, и мне жаль. — Он сложил ладони, как бы говоря: «Ничем не могу помочь», прочистил горло и продолжил: — Я — Гай Напье. Я бы пожал тебе руку, но… Ты понял.
Снова эта улыбка, эти морщины.
— А я бы хотел пожать тебе руку, даже если ты мне не веришь. Черт возьми, судя по тому, как ты на меня смотришь, — нет. Но, должен сказать, будет лучше, если ты поверишь мне, Маршалл.
Он знает мое имя.
— Ты здесь умрешь, — сказал мужчина.
Монотонно произнесенная фраза накрыла Маршалла, будто тень от тучи.
— Я знаю о тебе все, поэтому будет честно, если и ты узнаешь, кто я. Видишь ли, я порядочный человек, Маршалл Дикинс, — сказал он с ноткой самодовольства. — Кроме того, хочу тебя поблагодарить. Вот именно! Спасибо тебе. Ты явился, чтобы помочь мне с… думаю, это можно назвать миссией. Да, это слово не хуже других. Моя миссия. Я понимаю, что ты не собирался становиться частью Прощения, но так уж получилось. За это я тебе благодарен, Маршалл. Ты даже не представляешь насколько.
Трубы в стенах застонали. Что-то метнулось в тени.
— Думаю, тебе любопытно, что все это значит. Кое-что мы узнаем позже. Кое-что ты и сам поймешь. Все просто! Но я честный человек, а значит, покажу тебе на примере. Чтобы ты знал: я не шучу.
Гай Напье содрогнулся, затем расслабился и вздохнул.
— Маршалл, ты — часть великого ритуала Прощения. Я — его творец, а ты — моя жертва. Не первая и, я надеюсь, не последняя. Ха! Нам не дано знать, да? Но я поработаю с тобой так, словно ты — последний. Приложу все усилия. Должен признать, Маршалл, ты явился неожиданно. Блин! Я мечтал об этом, но никогда не думал, что это случится. Не надеялся. Мы обсудим это позже. Уверен, тебе будет интересно, и, как честный человек, я открою тебе правду, хотя о многом ты предпочел бы не знать. Истина разобьет тебе сердце. Но опять же, в этом-то вся суть.
Напье улыбался ему секунд десять, затем дернулся, весь — зубы и морщины, одна рука легла на грудь, поглаживая майку. Новая судорога.
— Он услышит твой зов, Маршалл, твою сирену. Точно услышит.
Напье побарабанил пальцами по колену и замер, обмяк в шезлонге. Когда он снова заговорил, его глаза были закрыты, а лицо устремлено к потолку:
— Он отвернулся от меня, забыл мое имя. У Него есть на это право, Маршалл. Я сам сжег мосты, признаю. Но Он не сможет игнорировать тебя.
Напье поднялся на ноги, сложил шезлонг, прислонил его к стене, действуя умело и отрешенно, затем пересек комнату и остановился у матраса слева от лестницы, недалеко от места, где Сэм снял футболку и показал им свое «дерево». Напье схватился за матрас и отодвинул его вправо — колючая проволока наверху натянулась. Осколки витражного стекла отлетели от стены, брызнули на цементный пол.
Маршалл увидел дверь.
Он попытался сглотнуть. Не вышло. Маршалл думал, что влаги в организме совсем не осталось, даже чтобы вспотеть.
Напье казался таким высоким и неуклюжим — с бычьей шеей и пивным животом, распиравшим майку. Улыбнувшись Маршаллу, он толкнул дверь. Она открылась, и в пурпурный воздух поднялось облачко пыли. Напье щелкнул костяшками и запел:
— Как же больно, поверьте, как страшно признать, время стерло мой Эндсвилль — в самом сердце США…
Он шагнул в соседнюю комнату, растворился во тьме.
Дом стонал на ветру. Колючая проволока, обвивающая матрасы, подрагивала.
Маршалл попытался стряхнуть шок и снова задергался в путах. Веревки не поддались. Он выпрямился, когда на пороге комнаты снова появился Напье. Похититель двигался спиной вперед, и разглядеть то, что он за собой тащил, не получалось.
— …здесь тоска и болезнь ждут за каждым углом, старых улиц изгиб не узнает никто — мир безумных бродяг, что презрели закон…
Гай Напье приподнял и втащил в комнату инвалидную коляску. Она зацепилась за порог, и ему пришлось повозиться, чтобы ее освободить. Рукоятки оплетал скотч, к колесу деревянным колышком была прибита карта — королева червей. Она щелкала о спицы.
Щелк-щелк-щелк-щелк.
— …пусть шар-баба танцует со мной, этот город мне больше не дом.
— О боже. — Слова сорвались с губ Маршалла, когда Напье развернул коляску одним движением запястий. Карта оторвалась, спикировала на пол и легла лицом вниз. Подвал наполнил запах немытого тела и экскрементов.
Маршалл не мог сказать наверняка, сколько лет этому бедняге, но густые волосы на голове и крепкие мышцы подсказывали, что обнаженному человеку, привязанному к коляске, вряд ли больше двадцати пяти. Он выглядел старше из-за покрывавших тело пурпурных синяков. Правая рука оканчивалась почерневшим обрубком — вероятно, его прижгли. Ножи разных размеров торчали у человека из груди под странными углами, их рукоятки дрожали с каждым хриплым, протяжным вздохом. Губы мужчине отрезали. Два зуба вырвали. Из верхней десны торчал гвоздь — шляпка упиралась в окровавленные ноздри. Сосков, век и кожи на лбу не было: их срезали, быстро и неумело. На животе и бедрах блестели скрепки, превращая кожу в кошмарную мозаику. Последняя ужасающая деталь: голову обнаженного человека, который, вероятно, был куда моложе, чем показалось на первый взгляд, оплетал венец из колючей проволоки.
Маршалл видел все и в то же время ничего не видел.
Перед глазами возникали отдельные образы. Бесстрастные, беззвучные кадры. Какой-то грайндхаус. Что-то запрещенное, преданное забвению, и не зря.
— Как я уже говорил, — начал Напье, — мы тебя не ждали. Еще не закончили с этим парнем. Думаю, ты бы хотел с ним познакомиться. Его зовут Брайан. Ему двадцать два. Вот бы мне его годы!
Двадцать два. Возраст отпечатался в мозгу Маршалла.
Фильм продолжался.
— Мы подобрали Брайана совсем недавно, среди ночи, на мосту неподалеку отсюда. Излюбленное местечко для парочек. А еще едва не схватили его подружку. Она японка, да, Брайан? Маршалл, говорю тебе, они пускают в страну кого ни попадя, даже австралийцев. К несчастью, она сбежала. Удрала, как крыса по трубе. Это случилось… неделю назад? Может, позже. Время в этом подвале течет по-другому, не так ли, Брайан?
Новая судорога.
— Извини, Маршалл. Брайан не слишком разговорчив. Я вырезал его язык. Съел его. Горькота.
Напье улыбнулся, каждая его морщинка и вена казались дорогами в никуда. Его лицо — хищный тупик, тоннель, глотающий людей, обрывающий их жизни, крадущий будущее. Лицо вдоводела.
— Простите, — бросил он, упруго шагая к ступенькам. — Скоро вернусь. Не пытайтесь сбежать, слышите?
Сказав это, Напье скрылся под лестницей.
Глава 39
Брайан забыл, что значит жить без боли и связно мыслить. Он еще помнил, как когда-то — совсем недавно — был счастлив и гордился собой. Но эти дни миновали, и воспоминания звенели у него в голове, как монетки в копилке. А может, он это все придумал. Трудно сказать.