Повернув за угол и оказавшись на кухне, Анна увидела источник этой вони. От ужаса у нее перехватило дыхание.
Она закричала, хотя не относилась к тому типу девчонок, которые кричат. Анна многое повидала, испытала много боли. Ее нелегко было напугать. Крик звенел, такой громкий, что она удивилась: неужели он вырвался из ее горла?
Нет.
Она отвернулась от выпотрошенного мужского трупа, прибитого к дверной раме на другой стороне кухни. От ног, с которых срезали плоть. От кожи, содранной со спины и раскрывшейся по обе стороны тела розовыми полупрозрачными крыльями нетопыря.
Отвернулась от всего этого, чтобы увидеть, как на нее с криком несется нечто кошмарное.
Ковер приглушил его шаги, так что она их не слышала, но краем глаза уловила движение.
Сэм надел лицо мужчины, как маску. Желтый двойной подбородок болтался под челюстью — кожа терлась о воротничок школьной формы. Ничто в его крике или движениях, в бешеной энергии, переполняющей тело, не напомнило Анне о ее однокласснике. О мальчике с печальными глазами, любившем грустные песни.
Этот мальчик исчез, остался только Ной. Ной, надевший лицо мертвеца. «Забавно, — подумал он. — Мне не нужно больше притворяться, хотя я в маске».
Она видела его шрамы. Мужчина был мертв. Спектакль окончен.
В руках Сэм сжимал скалку.
Анна оказалась проворной. Она метнулась в кухню, как перепуганный кролик, навстречу зловонию. Он бросился за ней, все еще крича. Один вопль разделился на двоих.
Анна не знала, откуда взялась смелость, но благодарила за нее Бога. Минуту назад она была в ужасе. Увидев труп, Анна подумала, что никогда не сможет подойти к нему, и уж тем более склониться и проползти под ним, словно под влажной простыней на веревке, что она и делала теперь. Поднимаясь, Анна коснулась лбом его кожи.
Кровь мертвеца испачкала ей волосы, и Анна очутилась в коридоре — с другой стороны.
Направо или налево?
Проход справа вел обратно в гостиную, дверь слева, скорее всего, на задний двор. Выход? Анна увидела засовы — на то, чтобы их открыть, уйдет несколько драгоценных секунд. Сэм настигнет ее, когда она снимет первую цепочку. Лучше вернуться в гостиную и попытаться выйти через парадную дверь, если Сэм не закрыл ее, прежде чем подкрасться к подруге.
Стоит попробовать. Может, ей повезет.
Анна бежала, рассекая пропахший гнилью воздух. Коридор выплюнул ее в уже знакомую комнату. Мягкая мебель. Лица на фотографиях, следящие за ней взглядами мертвых рыб.
Дверь.
Анна бросилась к ней огромными шагами, не осознавая, что перестала дышать, и задела бедром столик у лестницы. Телефонная трубка соскочила со стены и упала на стопку газет.
Телефон.
Мобильник лежал у нее в кармане. Она выберется из дома… я это сделаю, черт, верь в себя, подруга… и сразу же наберет 911. Но мысль о полицейских с дубинками и пистолетами не утешила, не придала сил. Перед глазами стояла только дверь с замком и ужасное предчувствие, что она не откроется.
Желания бессильны против железа.
До дверного проема оставалась пара ярдов, когда Анна услышала свист опускающейся скалки. Она развернулась и увидела бегущего к ней Сэма. Два рта кричали, один кошмарнее другого. Анна пригнулась, и скалка ударила в дверь. Девочка метнулась в сторону, по ковру, так же быстро, как выбежала из кухни в гостиную, и подставила Сэму подножку.
Хрюкнув, он рухнул на пол и загородил проход, а затем дернулся в ее сторону, и она взлетела по лестнице. Слова «ТУПИК» и «ВЫХОДА НЕТ» не зажглись в ее голове. Желая сохранить собственную жизнь, она хотела лишь одного — оказаться от своего друга как можно дальше.
Мой друг.
Эта мысль наполнила ее болью. Предательство, нож в спину.
Как бы то ни было, боль придала ей сил. Анна поднималась по лестнице, одной рукой цепляясь за перила, другой — за стену. Лезла вверх, как паук по паутинке, отказываясь оборачиваться, и все равно слышала крики снизу.
— СТОЙ! НЕ НАДО!
Она не остановилась, только стиснула зубы, пытаясь проглотить слезы. Сумрак второго этажа сомкнулся над ней, но зрение ее не подвело. В кресле-качалке у стены сидела пожилая женщина, смотрела на них, царственная и неподвижная. Анна упала у ее ног. Вокруг словно посветлело: Анна была не одна.
— Помогите! — закричала она.
Анна обхватила колени женщины, затрясла ее.
— Пожалуйста!
Запах алкоголя, резкий, как удар хлыста, обрушился на нее. Анну вырвало с такой силой, словно чья-то рука залезла ей в горло и выдернула все внутренности. Над головой зажглась лампочка.
Сэм в кожаной маске стоял у подножия лестницы, его рука лежала на выключателе. Грудь вздымалась, наушники, словно ожерелье из костяшек, болтались на шее.
Анна отпустила колени безмолвной женщины. К ладоням прилипла гнилая серая плоть. Девочка взглянула в маринованные глаза, увидела зияющий рот с отвалившимися губами и отшатнулась — кресло пришло в движение. Труп наклонился вперед, и огромный кусок скальпа — кожа и волосы — соскользнул с черепа и шлепнулся ей на бедро. Ледяной и мокрый, запахом он напомнил Анне отстойник за их домом, который однажды переполнился и затопил двор. В тот день мама плакала, говорила, что беды на них так и сыплются.
Зловоние, привлекающее мух, выворачивающее желудок.
Анна не знала, что делать, куда бежать.
В мозгу вспыхнули слова: «О боже», но скалка обрушилась на голову прежде, чем она смогла их произнести. Анна рухнула на пол, лицом в лужу липкой плоти.
Он стоял над одноклассницей, прерывисто, быстро дыша. Глаза под маской горели.
Впереди что-то мелькнуло.
Мама стояла в коридоре, глядя на них. Одна рука покоилась на спинке кресла, другая — на бедре. На ней было красивое платье, в котором ее похоронили. Волосы струились вокруг головы, словно мама все еще плыла под водой. Она одарила сына улыбкой, полной гордости, похожей на те, что украшали снимки внизу.
Глава 57
В подвале воняло невыносимо, как в обезьяннике. Маршалл сомневался, что — даже если он сможет сбежать, преступников осудят, а дом уцелеет — уборщикам удастся избавиться от запаха крови и страха.
Он провел день, изучая комнату в новом свете, и сначала солнечные лучи показались ему даром божьим, но постепенно Маршалл увидел все трещины и царапины, которые скрывала тьма. Без сомнения, они были оставлены человеческими руками — людьми, втянутыми в Прощение до него. Да, это место населяли призраки. Он читал о материалах, поглощающих звук, вроде дорожек на пластинке, и теперь, когда солнце садилось за горизонт, эта мысль обдала его холодом. Если поставить иглу в трещины этих стен, можно услышать крики.
Его собственный голос скоро присоединится к ним.
В течение дня до него долетали и другие звуки. Телефон разрывался. Он насчитал одиннадцать пропущенных звонков.
Кое-кто не явился на работу.
Эта мысль немного приободрила его. Маршалл улыбнулся, представив труп Напье в комнате наверху. Он никогда не приветствовал насилие, не радовался чужой смерти, читал о ликвидации террористов и не знал, что думать: это было правильно, но Маршалл не мог назвать убийство правосудием. А теперь он сидел, привязанный к креслу, и улыбался при мысли о том, что Напье уже не подойдет к телефону. Мучитель мертв.
Новый звук.
Шаги наверху. Голоса. Глухой стук.
Его сердце замерло, раны зажгло так, словно каждая была ртом, глубже и глубже вгрызающимся в его плоть.
Что-то случилось, и, если подумать, целый день все к этому шло. Пока он наблюдал за ползущим по комнате прямоугольником света, ему стало ясно: эта ночь будет последней. Знание бурлило внутри. Предчувствие висело в воздухе, пульсировало в костях, было таким же реальным, как коричневая лужа у него под ногами.
Это последняя ночь.
Что-то поднималось внутри. Содрогалось в ожидании. Он или сбежит, или умрет. Предвестия этому находились в каждом стоне дома, в шелесте моделей, свисающих с потолка, тихом и нежном, как скорбное воркование голубки.
Возможно, у него все-таки есть шанс.
Грохот приближался, и Маршалл собрал все оставшиеся силы. Энергия наполнила мышцы, но, словно в насмешку, веревки удерживали его на месте.
Давай. Я готов.
Дверь в подвал распахнулась, модели пришли в движение, ловцы снов стали вращаться, лампочка закачалась.
Маршалл смотрел с нарастающим ужасом, как Сэм спускается в комнату, волоча за собой тело девочки. Он завернул ее в простыню, окровавленная голова билась о каждую ступеньку.
Бух.
Бух.
Бух.
Слушать было больно. Маршалл замотал головой.
— О боже, С… Ной, нет.
Совсем юная. Подросток. Руки сложены на груди, ногти выкрашены голубым. Блондинка. Лицо залито кровью.
Нет, она была не простой девочкой. В ней воплотились все девушки, которых Маршалл когда-либо любил в школе. Это была Клэр. Его мать, которая до сих пор любила его и наверняка чувствовала, что сын в ужасной опасности, потому что это долг матерей — слышать крики своих детей. Вьетнамка с раздутыми ногами.
Девочка была всеми, кого он когда-либо любил или жалел.
— Ной, не делай этого, — сказал он. Маршалл чувствовал себя так, словно его ударило молнией. Все болело. Все утратило смысл. Настала последняя ночь.
К добру или к худу, скоро все кончится.
Но теперь казалось, что все только начинается.
Сэм стоял к Маршаллу спиной у подножия лестницы. Девочка скатилась на пол, упав на грязный американский флаг, и ее лицо оказалось у ног Сэма: ступни мальчика обрамляли его буквой V. Подросток развернулся и встретился взглядом с отцом.
Маска. Маршалл замер от ужаса. Он узнал лицо, и его едва не вырвало: желтую кожу изрезали лопнувшие капилляры, дыра рта оказалась настолько огромной, что из вечной улыбки Напье выступил подбородок Ноя.
Маршалл представил, каково это — носить такое на коже. Он не хотел об этом думать, но мысль не удавалось прогнать. Он предположил, что изнутри маска липкая, пропахшая жиром и кровью. Возможно, горячая.