Да! Иди. Спаси себя и того мужчину внизу.
Анна гадала, как давно он был привязан к креслу. Она понятия не имела, знал ли бедняга об этом, но выглядел он как скелет со сгнившей плотью. Когда он дышал, она слышала, как в груди клокотала болезнь. Глаза воспалились. Стоило ему открыть рот — попросить ее привести помощь, — запахло мочой и рвотой, болезнью, несмотря на то что он был далеко.
Я могла оказаться на его месте?
Анна представила, как веревки оплетают ее руки и ноги, врезаются в шею. Вообразила нож в боку и рану, сшитую степлером. Ни еды, ни места, чтобы сходить в туалет. Анна представила все это и возблагодарила Бога за то, что он придал ей сил, за то, что она нашла мачете под лестницей.
Поднимайся, мисс Гарленд. Встань и найди гребаный телефон.
Но прежде чем это сделать, Анна бросила последний взгляд на труп в дверном проеме. Не могла ничего с собой поделать. Содранная кожа, пришпиленная ржавыми гвоздями по обе стороны двери, вздымалась, как паруса, грудная клетка была разбита, большие ровные зубы синели в сумраке — последнее, что она увидела.
Пальцы сомкнулись у нее на лодыжках. Она заскользила по полу, слишком испуганная, чтобы кричать. Рука Анны ударилась обо что-то маленькое и холодное — ее мобильник отлетел за пределы досягаемости.
Отец с ней во тьме, дышит ей в самое ухо, быстро, как в те ночи, когда приходил к дочери, совсем маленькой. В ночи, когда мама спала, иногда с сигаретой, зажатой между кончиками пальцев, и пеплом на форме. Анна не могла этого видеть, но знала, как и тогда: отец улыбается.
Глава 59
Маршалл понятия не имел, как долго смотрел на мальчика. Время превратилось в нефтяную пленку на поверхности океана — субстанцию неопределенную и бесформенную, и все же очень опасную. Минуты могли оказаться часами, приливом, что струится сквозь годы.
Глаза мальчика утратили блеск, рот приоткрылся.
Бух.
Бух.
БУХ.
Казалось, будто кто-то бросил на ступени подвала шар для боулинга. Каждый удар впивался в плоть Маршалла, в его мозг.
Он перевел взгляд с трупа на полу на размытое пятно, которое, подпрыгивая, летело по лестнице. Нечто ударилось о последнюю ступеньку и, перевернувшись, замерло. Маршалл увидел потрясенные, все еще моргающие глаза, светлые волосы.
Он дернулся. В комнате потемнело, запахло потом и грязью.
Верхняя половина головы девочки завалилась набок. Нижняя челюсть и шея отсутствовали — из чистого среза текла кровь, из ушей сочилось серое вещество. Девочка смотрела на Маршалла.
— Нет, — просто сказал он. Это не могло быть правдой. — Нет. Нет.
Дверь в подвал открылась полностью. Грязный ботинок шагнул за порог.
Маршалл увидел толстяка в дверном проеме. Голый торс мужчины прикрывал мясницкий фартук, заляпанный кровью — некоторые пятна были ярче других, — волосатое брюхо свисало с боков жирными складками, руки-окорока испачкала грязь. На толстяке были брюки, в которых он раньше, без сомнения, ходил в церковь. Лицо скрывал противогаз времен Второй мировой.
Толстяк спускался в комнату.
Маршалл мог только наблюдать за его приближением, отведя взгляд от головы девочки. Ботинки загромыхали по цементу, перешагнули через Сэма. Дыхание громко клокотало под маской, и по рукам Маршалла побежали мурашки. Пятно мочи расплылось по простыне, закрывающей гениталии.
Толстяк сжимал в руках топор. На деревянной рукоятке было выжжено: «Усмиритель». С выщербленного лезвия капала кровь, оставляя на полу алую дорожку. Стекла противогаза, похожие на глаза жука, изучали комнату. Мужчина перебрасывал топор из одной руки в другую короткими, нервными движениями. Бочкообразная грудь вздымалась и опадала, пластиковый фартук скрипел.
Дыхание. Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Маршалл не хотел, но начал дышать в такт с толстяком. Их вздохи слились, создали странную близость.
Муж и жена, Маршалл и Клэр. Медвежонок Клэр. Вместе в постели, а между ними — Ной. Лунный свет заливает их тела. Окно открыто, штора вздымается, как парус. Пальцы горячего австралийского воздуха гладят их, пока они спят. Все, кроме Маршалла. Он слушает дыхание своих любимых — двойное эхо, вечное и прекрасное.
Толстяк глядел на него, застыв в паре футов от кресла. Маршаллу нечего было сказать, он не мог сбежать и просто смотрел, как топор взлетел и разбил болтающуюся на потолке лампочку. Комната погрузилась во тьму.
Глава 60
День Джо Бернетта начался нормально, а закончился так, как он и представить себе не мог. Человек с «Усмирителем» и в противогазе имел мало общего с утренним Джо. С тех пор мужчина мутировал. Честно говоря, он менялся уже давно, даже слишком давно. Причиной послужил Напье: он указал ему путь.
Все началось с первого убийства. С той девушки.
Архитектора. Они следили за ней несколько недель, а потом, когда настала условленная ночь, спрятались у нее под кроватью. Джо тогда еще не был таким толстым. Она кричала, истекала кровью, как и предсказывал Напье. Это не облегчало задачу.
Джо поклялся, что никогда больше этого не сделает.
Путь уводил дальше, во времена до Прощения, в ночь, когда Напье пришел к нему, пьяный, и попросил продать четырех цыплят. Джо узнал, что с ними стало, хотя и не сразу.
Да, Джо мог стать другим. Он изменился.
Он помнил дни, когда его жена не была прикована к постели, хрипя и пачкая подгузники. Джо приспособился (мутировал) и справился с этим. Жизнь мог изменить один звонок из полиции, один разговор с пьяницей. Перемены пугающие, непрошенные, но это его не останавливало. Нельзя расти без боли, как нельзя обмануть собственные руки. Этому Джо научил артрит.
Он заботился о жене, о свиньях и гидропонной установке в дальнем сарае, а затем уже — о себе. Как фермер, Джо всегда ставил скотину на первое место. Такой подход к жизни вполне устраивал его отца. Ему он тоже подойдет. Но по ночам, когда Джо оставался наедине с мыслями и болью в костяшках, он злился, что стал смотреть на жену как на одно из своих животных. Он ухаживал за ней, как за урожаем. Вечная битва без возможности победить.
Но оно того стоило.
Убийство девушки, избавление от трупов — он делал все это ради Марлин. Прощение — величайшее испытание в его жизни, хуже звонка…
(Джо? У нас тут авария. Просто ужасная. Джо, твоя жена разбилась. )
…который все изменил. Можно сказать, что его вера в Прощение стала сильнее веры в Бога, отнявшего у Марлин способность ходить и говорить.
— Он не сможет больше игнорировать крики Его детей, Джо, — говорил Напье, когда воля Джо ослабла. — Чем громче они кричат, тем Ему больнее. Скоро Господь узнает наши имена.
Джо ему верил.
Приняв душ и побрившись новой бритвой, купленной в супермаркете Снокуолми на Рэйлроад-Авеню-Саут-Ист, он работал по дому, смотрел «Шоу Джерри Спрингера», глотая апельсиновый сок прямо из пакета, прикончил остатки позавчерашнего ужина. Джо не считал себя поваром, готовить любила Марлин. Он не помнил, когда в последний раз нормально ел.
Джо бросил контейнер из «Тапервер» засыхать в раковине и поднялся по лестнице в комнату Марлин. Она лежала на кровати. Мертвая. Четверг, значит, медсестра не появится до субботы: он не мог платить ей каждый день. Сегодня вахта Джо. Только его.
Марлин такая холодная.
Джо забрался в кровать и прижался к жене, как во времена их молодости, когда он еще не набрал вес. Коснулся ее волос, только чтобы понять: в них тоже нет жизни. Бог забрал ее.
Свиньи остались без ужина.
Он поцеловал жену на прощание и потопал вниз. Посмотрел на висящий на стене крест, сорвал его, вынес из дома и зашвырнул в лес. «Что я наделал!» — закричал внутренний голос. Джо вернулся к загону, отодвинул засов, выпустил свиней. Он смотрел, как они исчезают среди деревьев — на тропе, которая приведет их к оврагу, куда стекает талая вода с горы Си. На дне покоятся машины, от которых он избавлялся. Свиньи, что не пошли в лес, стояли у дороги, жалкие и потерянные.
Джо надел принадлежавший матери противогаз, стекла затуманились от слез. Всхлипы были громкими, но маска смягчала их, и они странным образом успокаивали, словно Джо спрятался от всего мира в тайной гавани, где никто его не найдет.
Но это оказалось неправдой. Безопасных мест больше не было. Все умирали. Джо поклялся, что если Бог не услышал (или хуже — проигнорировал) крики, которые они вырвали у жертв, то, черт побери, ему придется обратить внимание на действия, которые Джо собирался совершить.
Щелчок. Шипение.
Первая сигарета за долгое время — поблажка, которую Джо мог себе позволить.
Кровь на пальцах.
В лучших брюках и фартуке мясника, Джо подъехал к «Заправке и продуктам Кена» — магазинчику в пяти минутах от дома. Здесь по доступным ценам продавали молоко, приправы, спиртное и бензин. Еще — тайком — сигареты и порножурналы.
Когда Джо вошел, за прилавком стояла сорокапятилетняя кудрявая женщина. Он рассек ее топором, как перезрелый фрукт. Женщина залила все вокруг кровью, и ее крики были ужасны, но совершенно необходимы.
Об этом следовало помнить. Всегда.
Мужчина в кепке «Моряков Сиэтла» встретил свою смерть, пока женщина еще дергалась. Джо позаботился об этом: убил его прямо под камерой наблюдения.
Голова кружилась в никотиновом облаке. Он закашлялся. Черт, вкус что надо.
Джо вспомнил, как они с женой однажды курили в кино. Тогда они только начали встречаться. Она была прекрасна: плавные изгибы, чудесные волосы. Ему нравилось, что она всегда могла его рассмешить, даже когда ставила на место, как и положено. Джо не помнил, как назывался фильм. Что-то про пришельцев. Марлин такое любила.
Он сидел на пустыре за домом, где прошло его детство. Теперь дом был пуст. Можно сказать, что земля, отравленная ядом, в свою очередь отравила здание. Никто не хотел жить в доме с видом на пустошь. Дети говорили, что эта земля проклята.
Мать не разрешала ему выходить наружу без противогаза. Почва под ногами дымилась. Пыль поднималась с земли, как встающие из могил духи. Однажды он нашел птицу со сломанным крылом — в пепле рядом с местом аварии. Убил ее, а потом заплакал.