Трибунал. Настоятель винит обоих… но я не хотела. Не хотела вторгаться к Деймону в разум и доставать оттуда скрытые болезненные воспоминания. Сердце прониклось сочувствием к морально сломленному в самом начале своего пути дознавателю. Совсем юнцом он пережил нечто, что не все старики даже за долгую жизнь видят хотя бы краем глаза. Но было что-то еще. Что-то глубинное и очень страшное. Сокрытое Деймоном от самого себя. Даже мой разъяренный разум не смог пробиться к кошмарам из темных глубин подсознания.
Говорят, корни всей людской жестокости идут из детства или юности. Из того, с чем пришлось когда-то столкнуться. От чего надломилась неокрепшая психика, не выдержав потрясения. Если в этот момент не остановить процесс разрушения личности, она продолжит все дальше искажаться и менять ви́дение мира.
Деймон… не был таким изувером с рождения своего. В страшные дни прошлого нечто ужасное искалечило его рассудок, навсегда оставив в нем незаживающий шрам, подобно тому, что он прятал под мастерски созданной татуировкой ворона, чьи черные размашистые крылья скрывали истерзанную душу от врагов и ближних. Тех, кому не полагалось знать всей правды.
– Обширные повреждения. Это плохо. Бил же вроде аккуратно, а как размотало… Спокойно. – Гаал хоть и позволил себе удивиться, но быстро собрался с мыслями. – Тебе повезло, ты жива. Может, хоть сейчас расскажешь, какого лешего ты сразу не пошла с рапортом к Настоятелю, дуреха? Не факт, что после официального доклада он отослал бы тебя куда подальше. Впрочем, не отвечай. Я понял, что ты вперед логики родилась. К главному на поклон идти страшно, а вот к маньяку под нож – самое то!
– Ты думаешь, Настоятель бы мне поверил после всей ереси, которую Деймон по клану распускал? – возмутилась я и вздрогнула, почувствовав чуть выше ранения щиплющее прикосновение чего-то холодного и острого. С каждым движением руки Гаала оно становилось все неприятнее и болезненнее.
– Не мельтеши! – строго приказал медик. – Дай вычистить спокойно, пока до потрохов не просочилось. Хрень эта аномальная основательно пожгла мягкие ткани. Органы не задеты, это хорошо. Не хватало нам разрывов с перитонитом. Ох, послал же Обелиск на мою голову… Курт, подколи на два пальца выше.
– Еще? Я уже засандалил как себе. Какого рожна оно чувствуется? – удивился брат, но что-то сделал. Неприятные ощущения исчезли, хотя странное присутствие чего-то инородного в теле не утихло.
– А такого рожна, – попыталась я заболтать себя и отвлечься от мерзкого движения какого-то инструмента в глубине живота, – что адреналин из надпочечников чуть в штаны не хлестанул, когда Деймон меня пырнул. Кто ж знал, что он вконец поехал головой?
– Я говорил, что нехрен с ним связываться. Честь у нее, достоинство… Танцевать не мешает, безумная ты наша? Теперь молись, чудо, чтоб я успел с Настоятелем пообщаться прежде, чем он прикажет вас обоих к стенке поставить к чертям собачьим! Сказать по правде, про вас обоих такие слухи ходят, что я… Да любил я изощренно это все! В душе не знаю, что теперь делать. Надейтесь, что я что-то придумаю, пока ты тут заживать будешь.
Резкая внезапная боль, будто проклятый нож дознавателя опять вонзился в плоть, заставила меня вскрикнуть и напрячь мышцы. Снова защипало. Я витиевато выругалась.
– Да не ори, Зона тебя вразуми! Я своих мыслей не слышу, – прикрикнул Гаал. – Брат, еще полтора куба послойно. Что ж за дрянь он на свой клинок намазал?.. Идешь, блин, как меж аномалий, а дорожка, мать ее, все не кончается. И вот стоило оно того?
– Курт, будь другом, – простонала я, прикусывая губы, – хоть ты донеси ему, что я ни сном, ни духом, что так все выйдет… Ай, Зона сохрани! Да что за…
– А вот и конец раневого канала. Скоро зашивать будем помаленьку. Немного осталось, так что потерпи. Можем пока «за жизнь» пообщаться. Я все еще на тебя несколько в обиде. – Курт поднял голову, одарив меня из-за ширмы тяжелым взглядом.
– За пауков? – нашлись силы улыбнуться, несмотря на всю бедственность положения.
– За них самых. Еще и в лазарете этот серпентарий развела. Каждый раз в нужнике теперь оборачиваюсь, – буркнул медик.
– Серпентарий – это про рептилий говорят, – сквозь зубы проворчал Гаал.
– Да чхать я хотел! – ругнулся Курт. – Вот скажи, раз ты к любому в мозги залезть можешь, небось и подковерные тайны самого Настоятеля и его ученой братии знаешь? Далече там наша победа над всеми еретиками? Раз уж ты в такое попадалово вляпалась…
– Курт! – прикрикнул Гаал. В животе что-то сдвинулось с неприятной тупой болью. – На гауптвахту захотел? Мне и так в серьезных вещах работать не с кем.
– Молчу. Норна, глубокий вдох на счет «три»! Раз… два…
Неизвестно как, но удалось обмануть мозг, резко вдохнув и на пару секунд задержав дыхание. Чувство болезненного прокола и скольжения нити передалось по нервам как-то размыто, дойдя до мозга в состоянии «легкий дискомфорт».
– Еще раз! – скомандовал брат. – Умничка, и крайний… Раз, два… Молодец. Выдыхай, самое страшное позади. Эх, хотелось бы на самом деле так думать. Может, Гаал и уломает Настоятеля на «поговорить», но ничего гарантировать не могу. Задорно он Деймону в репу прописал! За дело, значится. Ни разу не видел командира таким лютым. Может, теперь до него и не достучаться.
– Мы закончили. – Звякнули отброшенные в лоток инструменты. Гаал снял запачканные кровью перчатки. На миг показалось, что пятна слегка светились. – Ну как, живая? Можешь не отвечать, вижу, что порядок. Без обид, в работе я всегда такой суровый. Хирургия требует сосредоточенности и порядка, чтобы не упустить ничего жизнеугрожающего.
– Да я понимаю, брат, – согласилась я. Чувствительность тела постепенно возвращалась, живот снова начал неприятно ныть. Радовало, что боль уже была не такая пронзающая, а скорее напоминала какой-то смутно знакомый дискомфорт.
Несколько дней в лазарете я провела в ежечасных молитвах, на эмоциях смешивая священные тексты с проклятиями на собственную голову. Наивная дура! Поверила двум мутантам, понадеялась на благодать Зоны и невероятную силу! Из грязи в князи захотела без последствий. Так не бывает. За все в жизни приходится расплачиваться. Иногда даже собственной головой. Обелиск милостивый, как допустил Ты грехопадение? Ужели остались в душе моей ростки порока, что, как ядовитый плющ, расползлись и исказили суть ее?
Нет, как бы ни хотелось переложить вину на кого-то другого: на Зону, Обелиск или двух пропащих мутантов, – решение я принимала добровольно. Не слушая Матушку, не выучив уроков Виты… Не понимая, куда ведет тропка, устланная благими намерениями.
В чьих-то шагах за дверью, тихих разговорах медиков, стуке дождя по стеклу мне слышалось приближение неотвратимого наказания за грех гордыни и наивное вмешательство в запретные тайны.
Одиночество сжигало изнутри сильнее кислоты клинка. Разум кипел, бурля в собственных панических мыслях. Никто из ближних, даже замечая это, не пытался что-то изменить. И без того молчаливый Гаал совсем закрылся в себе. Курт тоже не сообщал ничего определенного. Лишь один раз на безумно короткие полчаса забежал Гарм. Новости, принесенные им, назвать хорошими не поворачивался язык.
Настоятель лютовал. Теперь многие человеческие ошибки, присущие любому смертному, могли караться излишне сурово. Так же жестко пресекались и все неположенные разговоры, особенно касавшиеся дней недавних.
Сестра Лилит, окончательно разругавшись с Гармом, бесследно исчезла. Группа, отправленная на поиски ее отряда, ничего не обнаружила, сигнал КПК не пеленговался. Позже ребята, что шли с ней, к счастью, вернулись, но не могли объяснить ничего внятного про таинственную пропажу командира. Нейротехники несколько раз проверяли солдат на последствия пси-воздействия или контузий, однако ничего не находили. И все это наводило на самые мрачные подозрения.
Лучше всех себя ощущал, пожалуй, только Деймон. Переругиваясь с охраной, активно занимался поддержанием своей физической формы и очищением души молитвами. Внешне он не испытывал никаких угрызений совести. Откуда им взяться у того, кто на все сто убежден в своей правоте и класть хотел на иное мнение?
Выслушав тревожную исповедь, вырвавшуюся из моей души, Гарм даже бровью не повел.
– Расслабься, – отмахнулся он, спокойно улыбнувшись. – «Вышкой» тут и не пахнет. В конце концов, оба остались живы. Настоятель так-то отходчивый. Это он для вида бушует, чтоб остальные берега не путали. Максимум, может, прикажет Аресу нагайкой вас оприходовать перед строем да закинет стеречь какую-нибудь глухомань в разных концах Зоны, чтоб ваши буйны головушки лишний раз меж собой снова не столкнулись.
– Вот умеешь ты… поддержать, – съязвила я. – Пусть твои слова будут правдой. От душеспасительных бесед с занесением еще никто не умирал.
Наконец спустя несколько дней заключения Гаал решил, что можно снять надоевшие швы со слегка возвышающегося над кожей розового шрама. Я почти успела обрадоваться долгожданной выписке, если бы не одно обстоятельство…
Непривычно мрачный и молчаливый Курт принес свежий комплект формы без каких бы то ни было знаков различия. Тусклый свет из коридора заслонила высокая фигура в тяжелой броне с метками на наплечниках.
– Это… то, что я думаю?
– Боюсь, что да, – тихо ответил Гаал. – Я сделал все, что мог. Теперь слово за тобой. Держись спокойно. Будь вежлива и соблюдай порядок, даже если Деймона проберет оскорблять сам Обелиск последними словами. Приговор будет справедливым – иначе невозможно. Настоятель милостив, а я буду рядом до конца, что бы ни случилось.
– Спасибо… наставник… – Я повисла на плечах медика. – Ты спас мне жизнь однажды и делаешь это снова. Видит Зона, я рассчитаюсь за все долги!
– Обязательно. Ты, может быть, и наивное дитя, сотворившее лишнее по глупости, но уж точно не еретичка. Будь сильной, и тебе воздастся.
Дождавшись окончания сборов, Гаал вывел меня под руку в коридор. В руке личного стража Настоятеля звякнули наручники.