Бун подходит к нам.
– Если Бастьян будет держаться в тени, – говорит он, – то я не вижу ничего плохого в том, чтобы он понаблюдал за ней издалека.
Джей сердито косится на него. Я пользуюсь моментом и шмыгаю в переулок между двумя зданиями. Когда Джей и Бун спешат следом, я опускаю шляпу ниже на глаза и продолжаю наблюдать, как Селина и Майкл идут по улице Руаяль.
Поначалу я чувствую вовсе не злость. Нет, это особый вид боли, скорее, своего рода одинокая боль. Боль, приправленная жестокой иронией. Много лет тому назад на балу я украл поцелуй у девчонки, которая нравилась Майклу. Что ж, полагаю, я заслуживаю того, чтобы теперь стоять и беспомощно наблюдать за тем, как он крадет сердце той единственной, кого я любил.
Майкл разговаривает с Селиной так, словно они двое знают какой-то секрет. В ответ она улыбается, и даже издалека я вижу, как его взгляд загорается от этой улыбки. Он склоняется к ней ближе, и демоническая часть меня бунтует, требуя разрешения разорвать его на части, как старый плащ, кусок за куском. Тот самый демон, который почти что убил Камбиона на болоте. Тот самый, которого мой дядя хочет контролировать, и ему все равно, что я желаю раз и навсегда избавиться от этого монстра, который поселился в том месте, где когда-то была моя душа.
Пальцы Майкла дергаются, когда он пытается справиться с невысказанной эмоцией.
Лишь глупец стал бы отрицать очевидное.
Майкл Гримальди влюбился в Селину Руссо. Это видно по каждому слову, которое он произносит; по каждому взгляду, который он бросает в ее сторону; по наклону его головы.
Я проглатываю свой гнев, но сухожилия в моих костяшках все равно напряжены.
Несмотря на то что я создан из ненависти, мне нельзя давать ей волю.
Мне нужно избавиться от своей злости. Избавиться от того, чем я стал. Найти этого Бессмертного разрушителя Сюнана, чье имя не дает мне покоя с того самого момента, как я услышал его в мыслях Камбиона.
Бессмертный разрушитель. Единственный, кто способен избавить меня от вампирской сущности и снова сделать смертным человеком. Сама мысль о подобной возможности меня воодушевляет, как воодушевляла некогда и мою мать.
Иронично, что я до сих пор верю в подобные чудеса.
Майкл и Селина проходят мимо нас по другой стороне улицы. В ту самую секунду, когда Селина оказывается напротив меня, она отчего-то замирает и покачивается, словно вот-вот потеряет сознание. И я осознаю, что сдвинулся с места, выйдя на свет, словно мотылек, привлеченный смертельно опасным пламенем фонаря, когда Джей хватает меня за плечо, утягивая обратно во мрак.
– Себастьян. – Хотя голос Джея звучит твердо, я слышу сочувствие в интонации, с которой он произносит мое имя.
Мне плевать. Я отталкиваю его, пока он не оказывается вынужден применить силу.
Что-то не так с Селиной. Я вижу это по глазам Майкла. Вижу по тому, как он поддерживает ее, словно она какой-то нежный цветок. Но я прекрасно знаю, что Селина сочла бы подобное отношение к себе неприемлемым, если бы с ней все было в порядке.
Я делаю вдох через нос. Выдыхаю через рот, но мышцы груди все равно напрягаются под сдерживающей меня железной хваткой Джея. Селина говорит Майклу, что хочет вернуться домой. Я поворачиваюсь, чтобы пойти следом, забыв обо всем.
Теперь и Бун хватает меня за плечо.
– Я прослежу, чтобы она добралась до дома в целости и сохранности, – говорит он, сжимая мою руку сильнее. – А тебе лучше остаться здесь с Джеем.
Я понимаю, что он прав. Однако, вместо того чтобы согласиться, я разворачиваюсь, мои ноздри раздуваются от гнева: эмоций.
– Да провалиться мне на месте, если…
– Это не предложение, Себастьян, – прерывает меня Бун. – Ни за что тебе нельзя знать, где сейчас живет Селина. И дело совсем не в том, что нужно тебе. Дело в ее безопасности. – Он хмурится. – Ради бога, хоть раз подумай головой, а не сердцем. Она тебя больше не помнит. Ты больше не часть ее мира. Что ты надеешься дать ей теперь, помимо боли и отчаяния?
Гнев горчит у меня в глотке. Я ничего не отвечаю, лишь злобно смотрю на него, и собственное отчаяние сдавливает мне горло.
– Не тебе ее теперь защищать, Бастьян, – спокойно продолжает Бун. – Если она тебе не безразлична, позволь ей жить и любить тех, кто принадлежит ее миру.
Боль внутри меня теперь настолько сильна, что я не могу выдавить ни слова в ответ. Сжимаю кулаки так яростно, что кровь отливает от пальцев. Как бы я ни жаждал того, чтобы слова Буна были ложью, я понимаю, что он прав. Теперь я не имею права на чувства, если дело касается Селины Руссо. Она сама попросила забыть меня и стереть все мои воспоминания о ней. Эгоистично с моей стороны желать чего-то иного. Она отказалась от своих воспоминаний, чтобы спасти меня. Я обязан уважать ее решение.
Однако одно чувство – чувство жажды уничтожить весь мир – раздирает меня изнутри. Если этот Сюнан действительно существует, я найду его. Я найду его и заставлю обратить меня обратно в смертного человека. И неважно, чего это будет мне стоить.
– Я ненавижу Братство даже больше, чем ненавидишь его ты сам, – говорит Джей, его глаза чернеют. – Однако Майкл Гримальди будет ее оберегать. А мы всегда будем следить за ней. Не переживай по этому поводу.
Даже когда я киваю, сглатывая привкус желчи во рту, мне хочется броситься за ней вопреки их просьбам вести себя разумнее. Я хочу предстать перед Селиной и сказать ей все, что чувствую. Хочу разорвать Майкла на куски голыми руками.
Хочу. Хочу. Хочу.
Эмили
Волк, чей голос низко рокотал, говорил в считаных миллиметрах от уха Эмили.
Его слова звенели в ее голове, как звон колокольчика, выводя ее из себя, однако она не реагировала. У нее нет времени злиться. Нет времени вершить сейчас возмездие. Однако ей принадлежал огонь синего пламени – чистый, не идущий на компромиссы.
Когда шпион Эмили покинул маленький темный сад, где они встретились, она выпрямилась и начала расхаживать взад-вперед.
Ее брат выжил. Себастьян Сен-Жермен жив.
Волк, который шпионил для нее (он слушал и передавал ей сплетни, гуляющие среди магического населения города), только что сообщил ей, что Бастьяна видели прошлой ночью прогуливающимся вдоль улицы Руаяль с непринужденным видом, будто ничего необычного с ним не приключилось – как будто на него не нападал вампир, как будто тот не вырвал ему глотку всего шесть недель назад.
Эмили в недоверии замерла и посмотрела на усеянное звездами ночное небо. Справа от нее возвышался голый кипарис, верхние ветки которого усеивал испанский мох.
Несмотря на то что многим людям нравился жуткий вид этого мха, у Эмили он вызывал лишь отвращение с самого детства. Испанский мох – сорняк. Если от него вовремя не избавляться, он может целиком покрыть ветки даже самого здорового дерева, постепенно высасывая из него жизнь.
Эмили посмеялась про себя и продолжила расхаживать.
Себастьян точно этот сорняк. Сколько бы раз судьба ни пыталась вырвать его с корнями или уморить голодом без солнца, он продолжал цвести. Он продолжал высасывать жизнь из всего вокруг, даже из членов собственной семьи и своей первой возлюбленной.
Эмили прикоснулась к топорщащему кожу шраму от ожога на ключице. Ожог после пожара, который тоже начался из-за ее брата двенадцать лет назад, когда ее человеческая жизнь подошла к неожиданному концу. Бог знает, как это случилось. Эмили полагала теперь, что это неважно. Маленькие мальчишки играют с огнем, и, когда они это делают, другие люди гибнут в пожарах.
Когда Эмили в тот день осознала, что ее младший брат оказался в ловушке на верхнем этаже горящего здания, именно она бросилась сквозь толпу мужчин и женщин, пытающихся затушить огонь. Парень из числа пожарных пытался ее остановить, однако пятнадцатилетней Эмили было плевать на собственную безопасность. Она даже не думала о возможных последствиях.
Ее маленький брат мог погибнуть. Она не могла допустить подобного.
После мучительных поисков она обнаружила шестилетнего Бастьяна прячущимся в шкафу на третьем этаже. Она побежала по лестнице, сжимая его в объятиях, но не успела, поняв, что ступени и поручни уже объяты пламенем. В последней, отчаянной попытке его спасти, она вытолкнула брата в окно, задыхаясь от дыма. Он упал точно на простыню, натянутую спасателями внизу. Бастьян чудом не пострадал, хотя и потерял сознание, наглотавшись дыма. А в следующий миг оконная рама рухнула, не позволив Эмили спастись тем же путем. Однако она успела увидеть своего дядю Никодима, угрюмо смотрящего на нее снизу, сжимавшего свою любимую трость.
А потом Эмили оказалась в огненной тюрьме. Она отпрянула в угол, ее глаза начали слезиться, а волосы тлеть от жара. Когда язык пламени коснулся ее платья, оно загорелось еще до того, как она успела закричать. Огонь жалил ее кожу, ослеплял сознание, заставлял сердце нестись галопом в отчаянной попытке спастись.
Страх полностью завладел Эмили. Она сделала глубокий вдох, позволяя ему опалить ей легкие, и взмолилась о спасении.
Она не видела силуэтов в огне до тех пор, пока не оказалось слишком поздно. Она решила, что это ангелы, отправленные за ее душой. Ибо ни один человек не способен двигаться подобным образом – так грациозно и быстро, несмотря на пламя, танцующее словно в Аду.
Когда она очнулась, то была на грани смерти, все ее тело ныло от нестерпимой боли.
– Эмили, – позвал ее хриплый голос. – У тебя мало времени.
Она с трудом открыла глаза.
– Ты умираешь, но я могу спасти тебя, – продолжил голос. – Я могу дать тебя силы, способные обмануть смерть.
– Д-дядя?
– Нет. Я не тот трус, который стоял в стороне и наблюдал, как ты умираешь мучительной смертью. Однако я здесь, чтобы дать тебе то, что ты хотела получить от него. То, что он отказался тебе даровать. – Мужчина наклонился, и его губы оказались у ее уха: – Силы, способные побороть слабости. Тебе нужно лишь кивнуть.
Эмили не нужно было времени на раздумья. Ожоги покрывали все ее тело. Любое, даже самое незначительное движение отдавалось нестерпимой болью, но она все-таки заставила себя кивнуть. Мужчина укусил ее за руку, и от боли, волной прокатившейся по венам, она потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то уже была оборотнем. Ей пришлось отказаться от всех своих привычек и нужд, забыть все, чего она добилась в прошлой жизни.