Он сглотнул, не мигая. А потом его взгляд расфокусировался.
– Ты отправишься вниз по этой лестнице немедленно, Селина Руссо. Ты забудешь о том, что приходила сюда, и больше не повторишь подобной выходки.
Кости в теле Селины словно завибрировали, когда ноги повлекли ее прочь вопреки желанию. Селина развернулась на месте, и мысли ее заволокло туманом. Она пыталась бороться с этим туманом, пыталась прогнать его, стиснув зубы. А потом опять резко развернулась, приказывая дымке рассеяться.
– Я не обязана тебя слушаться. – Она вызывающе вскинула подбородок. Злость наполнила все ее тело. – И откуда, черт побери, ты знаешь мое имя?
Все вокруг внезапно замерли. Многочисленные пары глаз устремились на нее, никто не двигался, никто не моргал. Как будто Селина внезапно оказалась внутри картины голландского художника, где игра света и тени составляет сюжет, завораживая зрителя.
– Будь я проклят, – пробормотал молодой человек с лисьей ухмылкой, ангельские кудряшки упали ему на лоб. – Она тебя обыграла, Бастьян.
«Бастьян?»
Селина… знала это имя. Не так ли? Она вспомнила высохшую фруктовую кожицу в углу темной аллеи, вспомнила, как кто-то преследовал ее по сумрачной улице, вспомнила ощущение спокойствия от запаха кожи и бергамота.
С яростью во взоре, которая расплавила бы даже камень, прекрасный молодой человек повернул голову, мятая рубашка сползла с плеча, обнажая еще больше бронзовой кожи на его груди.
– Иди к дьяволу, Бун. И ее с собой забери.
За спиной у Селины, на лестнице, раздались чьи-то шаги. Она повернулась и чуть не столкнулась с Майклом, который в тот же самый момент схватил ее за руку. Выглядел он напуганным. Даже боковым зрением Селина заметила, что парень по имени Бастьян в то же время угрожающе опустил подбородок, и на скулах у него заиграли желваки.
Лицо Майкла побледнело от беспокойства.
– Что ты за… – Майкл умолк, не договорив, а его глаза округлились от изумления при виде Бастьяна. Как будто один лишь взгляд на мужчину привел его в полнейшее смятение. Однако в следующую секунду он пришел в себя и произнес: – Просим прощение за беспокойство. Пожалуйста, извините нас. – А потом он взял Селину под руку и повел вниз по лестнице.
Пока они спускались в светлый зал ресторана, наполненный шумом и весельем, Селина не могла с собой совладать и обернулась, чтобы взглянуть через плечо в последний раз.
Юноша по имени Бастьян наблюдал за ними, свесившись через перила, и его глаза сверкали, как два наточенных кинжала.
Бастьян
Время застывает на мгновение. А потом резко тает.
Обвинения начинают сыпаться со всех концов комнаты, точно метеоритный дождь.
– Это Кассамир во всем виноват, – восклицает Одетта, ругательства вокруг смешиваются с ее словами. – Он худший романтик, которого я когда-либо встречала.
Гортензия тычет пальцем в Одетту:
– Ne t’avise pas de le blâmer[79]. Это ты пригласила девчонку и ее ручного пса на ужин. Nous savons que с’était toi![80]
Одетта поворачивается на месте, подол ее пиджака закручивается вокруг нее.
– Я не предлагала ей тащить с собой эту лысую дворняжку в наш дом.
Я молчу, все слова застревают у меня в глотке. Воздух передо мной до сих пор полон ароматом Селины. Я до сих пор не могу избавиться от навязчивой мысли броситься следом за ней. От мысли обнять ее хотя бы на миг. Прогнать ее. Приказать никогда не возвращаться.
Отвращение наполняет грудь, оседая горьким привкусом на языке. Я пытался наложить на Селину чары. Пытался заставить ее уйти против воли.
Я просто эгоистичное чудовище, которым и хотел меня видеть мой дядя.
Мэделин встает между Одеттой и Гортензией в тот самый момент, когда Кассамир появляется на вершине лестницы, выражение его лица кажется спокойным. Ни намека на сожаления.
– Pourquoi voudriez-vous faire une telle chose, Kassamir?[81] – грубо спрашивает Одетта.
– Потому что я не желаю участвовать в вашем обмане, – парирует он со своим резким креольским акцентом. – Эта девушка знает, что ее место здесь. Она поняла это в тот самый миг, как переступила порог. Кто я такой, чтобы убеждать ее в обратном?
Бун сухо смеется:
– Что ж, может, не стоило настолько облегчать ей задачу. Небольшое предупреждение было бы кстати. – Он добавляет громче: – Будьте осторожны, волшебные создания, в вашу сторону направляется богиня хаоса и раздора!
Кассамир хмурится.
– Я не обязан вас ни о чем предупреждать. Как не обязан скрывать от бедной девочки правду, подыгрывая вашей лжи. Я не один из вас. И потому не стану потакать прихотям бессмертных, даже прихотям Никодима, уж он об этом знает. – Его ноздри раздуваются. – А теперь прошу меня извинить, мне нужно заняться рестораном.
Одетта вскидывает руки, точно успокаивая его:
– Мы знаем, что у тебя были самые благие намерения, Кассамир.
– Нет, не благие были, – отвечает он. – И тем не менее я прав, а это единственное, что имеет значение.
Мэделин вздыхает:
– Ты хоть представляешь, какой опасности ты подвергаешь Селину Руссо, вовлекая ее во все это?
– Я не могу предвидеть будущее. На этот счет вам лучше спросить совета Одетты.
Одетта дергает руками в перчатках.
– Как я уже не раз говорила, – замечает она, – я больше не могу видеть будущее, которое относится к Селине. Когда мы изменили ее воспоминания, мы сменили и курс ее судьбы. Нужно время, чтобы ее новый путь стал ясным и четким.
Морщинки недовольства собираются на лбу у Кассамира.
– То, что вы позволили Никодиму сделать с разумом мадемуазель Руссо, нельзя назвать иначе как преступлением. Это и впрямь самая жестокая форма наказания – позволять Себастьяну наблюдать все происходящее. – Никогда прежде я не видел его таким злым. Мои щеки начинают гореть, пока он говорит. Отвращение в груди становится все сильнее. Оно заполняет пустоту вокруг моего сердца, точно горячая вода, пролитая на лед.
– Быть может, вы позабыли, – продолжает Кассамир, – но я работаю с Никодимом уже много десятков лет. Я был здесь, когда он только привез к нам Бастьяна. Я помню, каким грустным и одиноким ребенком был Бастьян. Как сильно он мечтал любить и быть любимым. В нем я видел себя. Мальчишка, у которого отняли все, что было ему знакомо. Все, что он любил. Он потерял всех, кто был ему дорог. Неужели он должен теперь потерять и эту юную девушку? Я не буду…
– Мадемуазель Руссо сама попросила меня забрать воспоминания, которые могли причинить ей боль, друг мой, – звенит голос с другого конца зала.
Кассамир выпрямляется, но не отводит взгляда, даже когда перед ним появляется стройная фигура моего дяди.
– Ей не оставили выбора, – говорит он. – Заставили принять решение, практически приставив револьвер к виску. Вы воспользовались ее слабостью, Никодим. Это было неверное решение.
Я наблюдаю, как мой дядя проходит по комнате, как наши гости расступаются перед ним, точно морские воды перед Моисеем. Слова по-прежнему застревают у меня в горле, хотя я понимаю, что мне следует защитить своих братьев и сестер – и дядю – в ответ на обвинения Кассамира.
Но я не могу. Не могу даже думать о чем-либо, кроме вопроса Селины, все еще звучащего в моей голове.
«Почему мне больно видеть, как ты ее целуешь?»
Она не должна была спрашивать подобное. Ей должно быть все равно, кто я такой и что делаю со своей жизнью. Никодим – самый могущественный вампир из всех, кого я знаю. Если он наложил чары на воспоминания Селины, она не должна беспокоиться ни о чем, связанном со мной.
Как эта смертная девчонка смогла побороть темную магию?
И хотя я погружен в раздумья, я прекрасно вижу, что мои братья и сестры косятся на меня, точно увидели пороховую бочку, которая вот-вот взорвется. Арджун с Гортензией то и дело бросают на меня взгляды. Одетта маячит неподалеку, точно оса в элегантном наряде, Джей остановился у меня за спиной. Мэделин молча наблюдает, но сочувствие в ее глазах лишь усиливает мою боль.
Я прекрасно понимаю, что они делают. Они ждут, когда я отреагирую, когда начну действовать. Ждут, что я разозлюсь так, что начну нападать и брызгать ядом на каждого, кто встанет у меня на пути.
Несколько недель назад я сделал именно так. Однако теперь я отказываюсь быть рабом своей злости. Я не сдамся в объятия демона внутри меня.
То, что я чувствую, это вовсе не гнев. Это холодная, непреходящая тоска. Тот вид тоски, который я уже переживал, будучи мальчишкой, когда понял, что мать не придет пожелать мне доброго утра и не споет мне колыбельную на ночь; когда я понял, что мой отец предпочел бессмертную силу, рискнув впасть в безумие, вместо одной смертной жизни со своим сыном; когда я понял, что моя сестра никогда больше не вернется, а ее тело сгорело дотла в пожаре, который начался из-за меня.
Чувство полнейшего одиночества. Чувство, когда ты ничего ни для кого не значишь, когда ты просто помеха, лишняя деталь.
Знаю, я важен тем, кто вокруг меня. Однако это не то же самое. Никогда не будет тем же самым. Все здесь служат моему дяде, потому что это их долг. Потому что они верны своему создателю. Вероятно, они и правда научились меня по-своему любить, однако они никогда не принимали этого решения самостоятельно и осознанно.
Селина же любила меня, потому что хотела меня любить. Она видела нечто большее, чем единственного наследника Никодима Сен-Жермена. Видела что-то помимо денег, власти и манящей загадочности.
Она видела меня.
Отвращение внутри обращается печалью. Смелость и твердость характера дали Селине силы уйти – выбрать жизнь вдали от этого мира темной магии и опасных существ.
Нет. Я не чувствую гнева. Мое отчаяние куда сильнее, чем гнев.
Хотелось бы и мне просто развернуться и уйти от этой жизни. Но для меня уже слишком поздно.