– Только порой? – Беспокойство исказило черты Майкла. – Значит, бывают времена, когда тебе хочется все вспомнить, несмотря на то что это бы означало пережить те ужасы вновь?
Селина подумывала сказать ему, как она презирала окружающих за то, что те вечно пытаются оградить ее от правды, пусть даже это и жуткая правда. Но она не была уверена, что Майкл ее поймет. Он не казался ей человеком, который может увидеть красоту в чем-то темном и мрачном, как умела видеть ее Селина. Он скорее казался человеком, который всегда тянется к свету.
– Мне кажется, что я очень много всего упускаю, что мне недостает части самой себя, – сказала она вместо этого. – Из-за этого я чувствую себя… разбитой. Как будто никогда больше не стану целой, сколько бы ни пыталась.
Майкл перестал шагать, повернулся к ней и взял обе ее ладони в свои. Медленно и осторожно он поднес их к своим губам и оставил на ее коже нежный поцелуй.
– Ты не разбита, Селина. Совсем нет. – Он сделал паузу. – И если для тебя так важно все вспомнить, быть может, нам следует поговорить с кем-нибудь об этом.
– С другим врачом?
– Я все разузнаю. – Уверенность появилась на лице Майкла, как будто он точно знал, с кем следует поговорить.
И хотя Селина сомневалась, что это что-то изменит, его уверенность немного ее успокоила. Майкл успокаивал ее с того самого дня, как она очнулась в больнице два месяца назад. Ее страхи по-прежнему с ней, как и всегда, однако, когда Майкл был рядом, она, по крайней мере, не чувствовала себя потерянной.
Отчасти Селине хотелось бежать сломя голову от подобных сантиментов. Она ведь не всегда была такой. Ей ведь не всегда нужен был кто-то поблизости, чтобы чувствовать себя в безопасности. Потеряв мать в раннем возрасте, Селина научилась ценить независимость. Теперь же она горевала о ее утрате.
– Хотелось бы мне, чтобы мы оба знали ответы на все вопросы, – пробормотала Селина, глядя на их сомкнутые руки. – Хотелось бы мне узнать правду о том, что случилось с твоим кузеном.
– А мне хотелось бы, чтобы то, что с тобой произошло, не происходило бы, – сказал Майкл. – Хотел бы я изменить прошлое.
Когда Селина подняла глаза, то поняла, что он наблюдает за ней с каким-то новым теплом во взгляде. Он вел себя так осторожно последние несколько недель. Майкл не напирал на нее, не вынуждал ответить взаимностью на его очевидные чувства и не заставлял Селину чувствовать себя не в своей тарелке.
Однако сегодня вечером что-то изменилось. Селина видела это по его взгляду. В его глазах появилась искра, которой раньше не было.
Не сводя с нее глаз, Майкл наклонился вперед.
– Надеюсь, я всегда смогу быть рядом, чтобы защищать тебя. Если… ты мне позволишь.
Селина сглотнула. Любая юная девушка была бы вне себя от радости, если бы Майкл Гримальди сражался за ее внимание. Если любовь и впрямь была выбором, может, Селина могла бы выбрать любовь к нему, как Пиппа выбрала любовь к Фобосу.
Может, ей стоит оставить свои волшебные сказки там, где они были всегда, – в книгах.
Майкл прикоснулся губами к ее лбу. Затем к кончику ее носа. Затем (джентльмен, как и всегда) он с подчеркнутой медлительностью придвинулся еще ближе к Селине, давая ей возможность остановить его, запретить ему делать то, что, она знала, он мечтает уже давно.
Она не сказала ему нет. У нее не было причин говорить ему нет.
Майкл поцеловал ее, закрыв глаза. Его губы оказались мягкими. Теплыми. Нежными. Селина потянулась к нему. Она ждала, когда ее глаза тоже сомкнутся. Но они не сомкнулись. Ее мозг продолжал работать, даже когда Майкл обнял ее, заключив в свои объятия.
Этот поцелуй казался слишком долгим.
В мыслях Селины появилась непрошеная картинка. Другого поцелуя. Того, когда время будто бы остановилось лишь для того, чтобы понестись вперед быстрее, чем прежде. Когда один-единственный поцелуй казался ей одновременно секундой и целой жизнью. Вечностью и мгновением.
Она заставила себя зажмурить глаза как раз в тот момент, когда Майкл отстранился. Он оставил напоследок еще одни легкий поцелуй на ее губах и сделал шаг назад. Селина ему улыбнулась, хотя в голове у нее царил хаос.
Как будто пустота в ее памяти отражалась, как в зеркале, в ее сердце.
Бастьян
Обычно по вечерам я вонзаю клыки в горло своей жертвы, и тогда ничего больше не имеет значения. Тогда ненадолго мне кажется, будто остальной мир погрузился в забвение. Я больше не создание ночи, отчаянно желающее вернуть себе утерянную человечность. Больше нет никакого Братства. Нет Найджела.
Нет Джея.
Однако сегодня не обычный вечер. Наши планы, составленные и готовые к воплощению после встречи с правительницей Сильван Уайль два дня назад, далеки от того, чтобы называться обычными. Наша ловушка готова. Цель – один из нас.
Тут не будет приятной победы.
Я делаю новый глоток, и мысли моей жертвы заполняют мой разум, как стопка фотографий, оживающая при быстром пролистывании. Как я и подозревал, этот мужчина жил постыдной жизнью. Я выбрал его именно по этой причине, заметив вчера после заката. Я следил за ним несколько часов, желая узнать, сможет ли он оправдать себя в моих глазах.
Чем быстрее его воспоминания кружатся в моих мыслях, тем больше во мне уверенности, что я сделал правильный выбор.
Годами моя жертва подводила мальчишек-сирот и бездомных детей к ужасной судьбе. Моряки на причалах называют это «шанхайство». Он предлагал своим жертвам еду и напитки с опиумом, ждал, пока те погрузятся в наркотический сон. Когда же мальчишки просыпались, то оказывались в открытом море. Их вынуждали работать на кораблях и драить палубы до полного истощения, а он тем временем получал деньги за их тяжелый труд.
Многие утверждают, что это просто еще одна форма рабства. Не возьмусь судить. Несмотря на цвет кожи, мне всегда сопутствовала удача. Рассказы Кассамира (которого тридцать лет назад забрали у родителей и продали на другую плантацию далеко от Нового Орлеана) едва ли передают всю боль его утраты.
Кассамир больше не видел своих родителей, даже когда закончилась война.
Я размышляю обо всем этом, пока пью все больше и больше, придерживая свою жертву за плечи. Думаю о тех мальчишках и девчонках, которые, скорее всего, тоже никогда не вернутся домой и не увидят своих родных. Неважно, что кто-то из них был сиротой. Каждый ребенок заслуживает места, где будет чувствовать себя в безопасности.
Чем больше я пью, тем более размытыми становятся воспоминания мужчины. Они темнеют и блекнут, словно внезапно на них упала тень. Пока я наблюдаю, как проходит порочная жизнь этого человека, моя хватка становится все свирепее. Мои руки тянутся от его плеч к голове. Я чувствую, как его пульс замедляется.
– Бастьян, – раздается голос Буна за моей спиной, в нем звучит предостережение. – Он умирает.
Я игнорирую его слова и продолжаю пить. Руки мужчины, которые несколько последних минут безвольно болтались по бокам, начинают трястись. Он пытается меня ударить, но я тону – тону в жестокостях, которые он совершал. Тону в его спасении.
– Себастьян, – предупреждение теперь принадлежит Джею, который подскакивает ко мне и хватает меня за предплечье. – Уже достаточно. – Его пальцы впиваются мне в руку.
Я убираю клыки от шеи мужчины. А потом, в тот самый момент, когда Джей ослабляет хватку, я отдергиваю руку и сворачиваю своей жертве шею.
Кровь течет по моему подбородку. Я встречаю взгляд Джея. Мое выражение лица такое же, как у него. Я выгляжу смертоносно. Демон. Белки глаз пропали. Кончики ушей заострились. Клыки испачканы кровью и блестят.
Темная часть меня – бездушная часть меня – наслаждается этим мгновением.
Не говоря ни слова, Джей делает жест, призывая следовать за ним. Я тащу тело своей жертвы по крышам города, пока мы не доходим до кладбища бедняков, я оставляю его в пустом мавзолее, где его тело будет много месяцев иссыхать под палящим луизианским солнцем.
Уровень грунтовых вод в городе очень высокий. Слишком высокий, чтобы хоронить мертвых в земле. Этот урок усвоили еще первые колонисты, когда гробы с мертвыми начало вымывать из-под земли во время крупных гроз и ливней, и гниющие трупы наполняли улицы. Когда католическая церковь установила свою власть над Новым Орлеаном, они поняли, что нужно что-то делать. Святой Престол запрещает сжигание мертвых. Однако они дали особое разрешение нашему городу-полумесяцу. Гробы с мертвыми размещают в кирпичных мавзолеях над землей. В тропической жаре и летнем зное подобные покои превращаются в настоящие печи. В течение года тела медленно ссыхаются и в буквальном смысле сгорают, пока не остается ничего, кроме пепла. Через год и один день кирпичи вокруг входа убирают, и пепел бывших обитателей хоронят за caveau[106] склепа. И таким образом много поколений одной семьи могут быть похоронены в одном месте.
Не найти места лучше, чтобы спрятать тело жертвы.
Нет места лучше, чтобы устроить ловушку.
– До сих пор не понимаю, чем тебе так нравится это место, – говорю я Буну.
Он, Джей и я стоим бок о бок в переулке у самого известного публичного дома в Новом Орлеане. Его фасад выглядит довольно простым. Без всяких украшений и лепнины. Даже внешние стены выкрашены в непримечательный и скучный серый оттенок. Здание выглядит странно среди остальных – светло-розовых, ярко-зеленых и бледно-голубых.
Джей хмурится, когда Бун стучит в дверь, отбивая определенный ритм костяшками пальцев.
– Я не собираюсь сопровождать тебя в заведениях подобного рода, – ворчит он.
– Вечный монах, – подшучивает над ним Бун задорным тоном.
Он хорошо играет свою роль. Я и не ожидал от него меньшего. Именно поэтому его и выбрали.
– И не понимаю, с чего бы мне захотелось платить за внимание женщины, – продолжает Джей.
– Но разве не именно так все всегда и происходит? – Бун выгибает брови. – Мальчику нужна жена. Его мама и папа хотят, чтобы женитьба принесла семье еще больше богатств и почета. Поэтому они находят ему девочку с хорошим приданым или родословной. – Он щелкает пальцами. – Или ты против, только когда женщина диктует условия?