– Не очень, – признался я. – Видишь ли, у нас, Корбинов, есть проклятие. Даже два, если быть точнее. Одно из них – всегда стараться превзойти последнего человека, который унаследовал империю.
– Значит, ты хочешь стать лучше своего отца, даже если он не здесь, чтобы увидеть это. Поняла. Очень логично. А второе? – Она наклонила голову набок.
– Мы всегда влюбляемся не в тех женщин. На самом деле, все последние семь поколений мужчин в моей семье разводились с женами. – Усмехнувшись, я привалился спиной к зеркалу.
– Это действительно грустно.
– Я мог бы придумать более грустные причины, чтобы помучить твой разум.
– Уверена, еще как можешь, – она слабо улыбнулась. – Тебе нравится мучить людей, не так ли?
– Меня просто это не сильно заботит, – небрежно сказал я. – В отличие от тебя, кого волнует слишком многое. Благотворительность, волонтерская работа, печенье, улыбки. Тебе нужно пожить чуть больше для себя и чуть меньше для других.
Она уставилась на меня, но ничего не говорила. Я задел ее и знал, что она об этом подумает, когда мы разойдемся. Тем не менее у нас была еще пара минут, чтобы поговорить.
– Так скажи мне, чем ты увлечена, Уиннифред?
– По большому счету, театром. Еще когда я была маленькой, сцена стала для меня возможностью сбежать. – Она потерла подбородок – нервное движение, которое не могла скрыть.
– От чего ты сбежала?
– То, от чего все бегут. – Она провела пальцем по рамке зеркала лифта, чтобы чем-то занять руки. – В основном от реальности.
Лифт открылся. Она быстро выскочила.
– Что было не так с реальностью Уиннифред, когда она росла? – Я словно собака с костью. Я несся за ней по всему лобби, устраивая зрелище, но мне все равно. Мне и завтра будет все равно. Я никогда не беспокоился о мнении окружающих. Это Грейс оно всегда волновало.
– Ну, если тебе правда хочется знать, то я ненавидела быть провинциальной девочкой с большими стремлениями, которая прекрасно знала, что такие люди, как ты, всегда будут у меня на пути, высмеивать меня и унижать при любом удобном случае. Мне хотелось верить, что я способна на что-то большее, но мир не всегда позволял мне.
Я остановился на тротуаре в тот же момент, когда подъехало черное такси. Теперь я понял. Вот почему Уинни так сильно обижалась на меня. Я совмещал в себе все, чего она боялась и из-за чего чувствовала себя неуверенно. И я дразнил ее этим с того самого момента, как мы встретились.
Может, поэтому и меня возмущало то, что она собой представляет. Легкая и непринужденная жизнь. В то время как гнаться за деньгами и престижем, затаив дыхание, безвкусно и не почетно.
Она открыла заднюю дверь машины.
Мне хотелось последовать за ней. Украсть еще один поцелуй, пока все хорошо. Возможно, даже признаться ей, что единственная причина, по которой я издевался над ней в Италии, заключалась в ее соблазнительности, чрезмерной сексуальности, и я ненавидел ее за это.
Но в чем смысл? Уиннифред слишком поглощена своей любовью к покойному мужу. Даже если бы она и не была до сих пор увлечена им, я всегда желал только одну женщину. Желание хотеть другую казалось чуждым; в отличие от езды на велосипеде это не тот навык, которым вы можете пренебречь и потом все вспомнить.
– О, и кстати. – Она кинула на меня последний взгляд, сжимая дверь. – Этот поцелуй. Четыре из десяти. Может, поэтому Грейс тебе изменила. Ты плохо целуешься.
Она опустила голову и исчезла внутри автомобиля, прежде чем закрыть дверь. Машина отъезжает обратно в пробку, оставляя облаком клубки дыма.
Я посмеялся сам с собой, покачав головой.
Простушка – забавная на десять из десяти.
Глава 16. Уинни
Тогда
Это была моя первая поездка в Италию, вообще куда-либо за пределами Америки, поэтому даже древнее казалось мне новым. Старинные пастельные здания стояли вплотную друг к другу, словно красочные вкусы мороженого. Желтое августовское солнце рисовало античной кистью этот пейзаж.
Все в Италии было меньше: комнаты, дороги, машины, магазинчики. Еда тоже была другой. Сыр и мясное ассорти ощущались ярче и контрастнее на вкус.
Пол с красным носом и сильно покрытый веснушками от жары прижал меня к перилам балкона нашего отеля. Его руки обвились вокруг моей талии, его стояк упирался мне в живот. Я откусила сочный кусочек персика, который держала, пока он поднимался поцелуями к моей шее, слизывая остатки нектара.
– Так вкусно… Так захватывающе… – бормотал он, опуская голову ниже в ложбинку на груди. Я была в том же бордовом платье, что и на выпускном. Хотя больше мне не приходилось считать каждую монету, пользоваться деньгами Пола для покупки дорогих платьев казалось мне не совсем правильным. Даже когда он просил меня об этом время от времени.
– Это очень вкусный персик, – проговорила я, целуя его ухо и притворяясь невинной.
– Я говорю о женщине, на которой женился. До сих пор щипаю себя каждое утро, когда вижу тебя рядом. Как мне так повезло? – Пол отстранился с улыбкой, которая заставляла сердце замирать и которую я так любила: дерзкая, застенчивая и добрая.
Где-то неподалеку громко играла музыка в одном из домов, выходящих окнами на набережную. Классическое произведение на фортепиано. Я обняла мужа. Персик выпал из моей руки. Я глубоко поцеловала его, и это было идеально. Сладко и желанно, с обещанием продолжить. Через пару минут мы поднимемся наверх в ресторан, и Пол примерит на себя свою роль. Член мужского клуба. Равнодушный к сексистским шуткам, самодовольный и сдержанный.
– Давай переместимся в спальню. У нас есть еще время до ужина. – Пол первый, кто отстранился. Его голубые глаза нашли мои.
Мой желудок сжался.
Просто скажи это, Уинни. Нет в этом ничего постыдного.
– Никак нельзя, ковбой. Тетя Прокладка в городе, и она привезла с собой дальних родственников, Чувствительную Грудь и Прыщавый Подбородок. – Я поцеловала кончик его носа.
– У тебя месячные? – его улыбка исчезла. Его руки, держащие меня, стали жесткими и холодными. Я говорила себе, что не должна обижаться или даже злиться. Он просто расстраивался, как и я. Все в порядке. Разве мне нравилось, если бы Пол был, как муж Лиззи, Брайан? Прежде чем у них появилась Кеннеди, моя племянница, они пытались три года. Брайан всегда был очень равнодушный, когда у Лиззи начинались месячные. Он просто гладил ее по голове и говорил ей, что все будет хорошо.
– Да. – Я сцарапнула прыщ на подбородке. – Когда мы летели сюда. Я не хотела…
Говорить тебе.
Расстраивать тебя.
Чтобы ты смотрел на меня так, как сейчас, будто я завалила какой-то тест.
Огорчение было невысказанным. Достоинство Пола не давало ему сказать что-то бестактное. И все же я могла почувствовать это по тому, как он прикасался ко мне в дни и недели после того, как я говорила про месячные. Расстояние, которое он создавал между нами. Между нашими сердцами.
– Знаешь, – он подошел к маленькому столику на балконе и открыл бутылку минеральной воды, – если ты правда не можешь забеременеть естественным путем, то нужно сказать об этом своему врачу. Я не против подрочить в стакан. Ты же знаешь, я современный парень, – он кинул мне очаровательную улыбку через плечо. – Но нам нужно сдвинуться с мертвой точки, куколка. Мама не скрывает, что хочет стать бабушкой. И видит бог, Роберт не собирается радовать ее подобным.
Роберт – его брат, и он был самопровозглашенным холостяком на веки вечные. В моем горле застрял ком размером с Миссисипи. Я пыталась проглотить его, чтобы сморгнуть жжение в глазах.
– Мой доктор говорит, что я еще молода, что можно пробовать еще как минимум четыре месяца, прежде чем мы обсудим следующие шаги.
– Ну, тогда, может быть, пора поменять доктора? – Пол ободряюще улыбнулся, делая глоток своего напитка. Дело было не в том, что он сказал, и не в том, как он это сказал. Но что-то было не так каждый раз, когда мы поднимали вопрос беременности. В конце концов, это я сказала Полу на нашем третьем свидании, что не хочу терять время. Что я хочу большую семью и была бы рада начать работать над этим прямо сейчас. Он казался очарованным этой идеей. Наш период ухаживания был быстрым и насыщенным. Он попросил меня выйти за него еще до того, как мы съехались, и казался радостным, когда я попросила устроить свадьбу в Малберри-Крике.
Он был идеальным. Противоположностью всех моих страхов, которые появились, когда я приехала в Нью-Йорк и встречалась с парнями. Пол не был мальчиком, он был мужчиной. Он знал, чего хотел: четверых, может быть, пятерых детей, белый заборчик, дом в Вестчестере. Большой, с белыми колоннами, черными ставнями и розарием. Он хотел мальчиков. Желательно спортивных. Я все еще помнила, как он помешался, когда впервые услышал, что папу в колледже гоняли в бейсболе, а Лиззи была национально признанной гимнасткой.
– Нужно любить твои гены, Уинни. Мы воспитаем одаренных детей вместе.
Пол и я начали пытаться завести ребенка в первую ночь нашего медового месяца. И каждую последующую неделю. Шли месяцы, но нам все еще не везло.
– Я подумаю об этом. – Я повернулась к нему спиной, смотря на Средиземное море. На самом деле я не собиралась об этом думать. Мне нравился доктор Нам. И еще я ему доверяла. Я не хотела принимать лекарства и начинать проходить ЭКО, пока это не станет действительно необходимым. И я ненавидела чувство удушающего давления от осознания того, что, ложась со мной в постель, у мужа только одно намерение – оплодотворение.
С другой стороны, у меня всегда были нерегулярные месячные. Они проходили тяжело, иногда болезненно. Я всегда списывала это на стресс из-за школы, работы или прослушиваний. Может, Пол был прав. Может, дело было еще в чем-то.
– Ты сделаешь это, – голос Пола за моей спиной звучал решительно. – О, и помни, что сказал мой друг Чак.
Его друг Чак, с которым он играл в гольф, был специалистом-перинатологом[10]