– Тебе не нужно сказать своей семье, куда ты идешь? – спросил я.
– Не. Если кто-то кого-то и утопит, то это буду я. – Она окинула меня взглядом и улыбнулась.
Мы оба спустились с крыльца и пошли по рыхлой асфальтированной дороге ее района. Каждый дом находился в акрах друг от друга.
– Как поживаешь? – спросила она, пока мы шли по обочине дороги.
– Хорошо. Прекрасно. Каким мне еще быть? – огрызнулся я.
– Я просто пыталась начать вежливую беседу. – Она медленно повернулась ко мне с забавным взглядом на лице.
– Мы никогда не были вежливыми друг с другом, зачем разрушать идеальную тенденцию?
Она снова одарила меня взглядом. Почему я нервничал? Я взрослый мужчина.
– Как насчет того, чтобы мы перешли сразу к делу? – Я скрестил руки за спиной. – Ты должна мне влюбленность.
– Что, прости?
– Нина, – уточнил я. – Ты бросила «Чайку». Твоя замена не очень хорошо справляется.
Лукас звонил мне без перерыва, умоляя попробовать найти звезду для его пьесы. Пенни плохо справлялась. Может, «умолял» не совсем подходящее слово. Но он, правда, один раз позвонил. Случайно, но позвонил. И когда я спросил его, как справляется Пенни, он ответил: «Ох, ну, театральный критик из Vulture на днях описал ее как «обладающая харизмой вросшего ногтя». В целом, я бы сказал, могло бы быть лучше».
– С каких пор ты волнуешься за «Калипсо Холл»? – Уиннифред снова сузила глаза.
– Конечно, я волнуюсь. Это семейный бизнес.
– Ты хотел продать его.
– Еще больше причин, почему мне нужно, чтобы театр хорошо функционировал и приносил деньги.
– И все же ты даже не вложил в него цента, хотя место разваливается.
– Следующий хозяин все восстановит. – Что за сумасшедшая женщина? К чему она клонила?
– Мне жаль, – сказала она, скрестив руки на груди, ускоряясь. – Я понимаю, у моих действий есть последствия, большие, но у меня не было выбора. Мне было не по себе. Я не могла остаться в Нью-Йорке после того, что мы узнали.
– Ты неплохо выросла за последние несколько месяцев, – заметил я.
– Это и правда так, – проговорила она. – Как и ты, между прочим.
Наша вечная проблема, Пол и Грейс, была озвучена, и теперь настала хорошая возможность поднять тему беременности, видео моей матери и предательства. Но я не буду. Это никак не поможет мне сейчас. Я здесь, чтобы вернуть ее обратно в Нью-Йорк, а не напомнить, почему она сбежала.
– Тьма – это все, что я знаю, – коротко ответил я. – И все же ты не видела, чтобы я бросал обязанности на ветер, просто потому, что я в плохом настроении.
– Это не плохое настроение. – Ее тон изменился, появилась более ясная резкость в голосе. – Я не могла смириться с мыслью, что нужно оставаться в этой квартире.
– Почему ты ничего не сказала? Мы бы нашли тебе подходящее жилье в Манхэттене. – Я пнул небольшой камень сбоку дороги.
– Дело не только в квартире. – Она покачала головой. – А в моем будущем.
– У тебя не будет никакого будущего, если ты сейчас же не вернешься в Нью-Йорк! – Я встал как вкопанный в нескольких сотнях метров от реки, о которой она говорила. Я кричал. Какого черта я кричал? Не думаю, что я когда-либо кричал за всю свою взрослую жизнь. Нет. Зачеркните это. В детстве я тоже не повышал голоса. Это слишком просто.
Я повернулся к ней и впервые за несколько месяцев, нет, лет, я был жутко и сильно взбешен.
– Я поеду обратно домой через пять часов, и я ожидаю, что ты поедешь со мной. У тебя контракт с «Калипсо Холл» на год. Мне плевать на твое психическое состояние, как никому нет дела и до моего. Договоры должны выполняться.
– Или что? – Ее лицо напряглось. От милашки Уинни Эшкрофт не осталось и следа. Может, она никогда и не была набором невинности и овсяного печенья, как верили люди вокруг. Или, может, она просто росла прямо передо мной и теперь не хотела, чтобы ею кто-либо командовал. Пол. Мир. Я.
– Или… – Я наклонился вперед, легкая улыбка тронула мои губы. – Я засужу тебя, и тебе все равно придется вернуться.
Секунду назад я не думал, что можно было ненавидеть себя еще больше, чем есть. Но я глубоко ошибался. Потому что выражение лица Уиннифред вызвало у меня желание вывернуть все мои внутренности и потом съесть их. Впервые то, что я расстроил кого-то, что-то значило для меня.
Она открывала рот. Потом закрывала. И снова открывала.
– То есть ты хочешь сказать, что после всего, что мы вместе прошли, ты собираешься засудить меня, потому что я сбежала из города и твоему театру приходится терпеть временную актрису для роли, на которую прослушивались где-то две тысячи женщин?
– Да.
– Тебе настолько плевать на все, что случилось со мной, с тобой? – Она вглядывалась в мои глаза. Она ничего там не найдет. Я достиг мастерства в искусстве не показывать эмоции еще десятилетия назад. – О боже. – Она сделала шаг назад, качая головой и грустно смеясь. – Тебе правда все равно, ведь так?
Я ничего не говорил. Почему я в этой истории был плохим героем?
Это она уехала не попрощавшись.
Это она отказалась от роли.
– Ты сдалась, – мягко ответил я. – Какой был смысл всего этого расследования? Наших встреч? Поиска правды? Если ты отказываешься остаться и сражаться за то, за чем приехала в Нью-Йорк? Ты просто убежала обратно к маме и папе. К радуге и пирогам. В то место, которое ты чертовски хорошо знаешь и слишком маленькое для тебя. Слишком скучное для тебя. Слишком неправильное для тебя.
– Наши потребности меняются с возрастом. – Она вскинула руки в воздух. – Это нормально – довольствоваться комфортом!
– Ужасно довольствоваться хоть чем-то, – выдавил я. – Комфорт – это последнее, что должна чувствовать амбициозная, талантливая двадцатилетняя женщина. Ты не должна находиться даже в радиусе сотен миль от комфорта.
Она смотрела на меня с глубочайшим разочарованием.
– Я не вернусь, – наконец сказала она.
– Конечно, вернешься. Ты закончишь свою работу, а потом уедешь. Не волнуйся, я буду рад оплатить тебе обратный билет в Чертвилль. – Я оглянулся вокруг, хмурясь.
– Может, ты никогда не поймешь, и это нормально. У каждого человека свой путь. Но я должна была сделать это еще несколько месяцев назад. Приехать сюда, разобраться в мыслях, во всем, что со мной случилось. Мне жаль, я проигнорировала свои обязанности. Я знаю, это нечестно по отношению к Лукасу, другим актерам и к тебе. Я хотела бы вернуться в прошлое и не соглашаться на эту роль. – Она поджала губы и закрыла глаза.
Поверить не могу, что я чувствовал себя расстроенным. Я никогда ничего не чувствовал из-за действий другого человека. Все эти годы я учил себя не верить в людей. Мне хотелось кричать на нее. Сказать, что это нечестно.
– Все равно по большей части я взяла ее, чтобы приблизиться к тебе. Но я не могу вернуться. Не сейчас. Может, даже никогда. Пришло время ставить себя на первое место. Несмотря на цену. – Она вздохнула, глядя на свои шлепки, которые теперь были покрыты пылью.
И так, на обочине проселочной дороги и впервые за всю жизнь меня бросила девушка.
Она развернулась и ушла, оставляя меня в желтом облаке пыли.
Глава 27. Уинни
Следующим утром я пошла к местному акушеру-гинекологу и сдала большое количество анализов. Мама и Джорджи были рядом и поддерживали меня. Еще они собирались после больницы затащить меня в Коттонтаун на поздний завтрак и небольшую шопинг-терапию, чтобы я не думала о результатах, которые должны прийти в течение четырех недель.
– Мне нужно кое-что тебе рассказать, – проговорила Джорджи, когда мы просматривали платья. Она раздвинула между нами вешалки, словно в помещении для исповеди, и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
– Я знаю, что это ты украла и испортила любимое платье бабушки, которое она сшила мне на выпускной, – бесстрастно проговорила я, смотря на цену милого желтого сарафана.
– Ох, Уинни, я буду до последнего вздоха отрицать, что я как-то причастна к порче этого платья. Я не про это. Мне нужно рассказать тебе кое-что, на что у меня никогда не хватало смелости. Мама знает. Лиззи тоже. – Она покачала головой.
– Ладно… – Я подняла взгляд на нее. – Продолжай, – попросила я. Она нервно сглотнула.
– Пол. – Она облизнула губы. – В ночь, когда вы поженились… Он сильно напился… Он попытался поцеловать меня. Сразу после церемонии. Он не принуждал и не набросился на меня, ничего из этого, но попытался. Я оттолкнула его и сделала выговор. А потом побежала к маме и рассказала ей все.
Я продолжала смотреть на нее, но ничего не говорила. А что еще тут скажешь? Я верила Джорджи. Поверила бы ей и раньше, если бы она рассказала. Видимо, поэтому мама запретила ей говорить.
– Что она сказала тогда? – спросила я. Меня больше волновало, как моя семья отреагировала на это, чем Пол. Я и так уже знала, что он сволочь.
Мама ушла за холодным кофе с дополнительными сливками для нас.
– Она сказала посмотреть, что будет. Что, возможно, он был на нервах. Но если это случится снова, мы определенно должны тебе рассказать.
Вот почему моя семья не говорила о Поле после похорон. Они видели его сущность сквозь маску хорошего парня. Он им не нравился. У них, по крайней мере, были серьезные сомнения.
– Ты же не злишься? – спросила Джорджи, состроив самое милое выражение лица, на которое была способна.
– Нет. Но в следующий раз рассказывай мне обо всем. Мне хотелось бы знать, – я улыбнулась.
На следующий день Джорджи потащила меня на два занятия по пилатесу, через день Лиззи настаивала, чтобы я помогла ей с обустройством новой детской комнаты.
Я вернулась в мое существование до Пола, примеряя его, как старое платье с выпускного. Легко, но все же странно было снова жить прежней жизнью. Мои дни – водоворот из светских звонков, домашних обедов, вечеринок на заднем дворе и неторопливых прогулок вдоль реки.
Через три недели после возвращения в Малберри-Крик я решила, что у меня было слишком много свободного времени. Я записалась работать волонтером в трех городах к северу от Ред-Спрингс, на границе с Кентукки, в качестве театрального режиссера в постановке «Ромео и Джульетты», поставленной группой молодых людей из малообеспеченных семей.