а житье в прилегавшей к упомянутой першпективе улице, которая и ныне носит название Офицерской. Большая часть офицеров Измайловского полка в ту пору, к которой относится наш рассказ, были из немцев. Мало того, во время регентства герцога Курляндского предполагалось иметь в этом полку личный состав офицерства исключительно из одних только немцев. Так как Измайловским офицерам приходилось ежедневно ходить на полковой двор для экзерциций, то они были очень довольны, когда на перепутье в полк, в одном из скромных переулков, прилегавших к першпективе, открылся небольшой и чистый трактирчик, где они сходились между собою, могли пообедать, выпить пива, побеседовать и поиграть в карты, в шахматы или на бильярде в своем товарищеском кружке. По следам первоначальных посетителей этого трактира, измайловских немцев, стали заходить и заезжие туда их товарищи из русских, а также и офицеры других полков, безразлично как немцы, так и русские, и в конце сороковых годов прошлого столетия новооткрытый трактирчик стал пользоваться среди петербургской гвардейской молодежи лестною известностью как заведение, где не только можно сытно и опрятно поесть, но и провести приятно время в кругу товарищей и знакомых.
II
Число молодых посетителей этого трактира возрастало все более и более, так как в нем явилась для молодежи новая приманка. Сметливая хозяйка хорошо разочла силу такой приманки. В трактире ее появилось в качестве прислужниц несколько молоденьких и хорошеньких немочек, не только опрятно, но и щеголевато одетых по немецкой моде. Эти молоденькие девушки держали себя не как заурядные служанки, но было заметно, что им были даны хозяйкою особые наказы, а именно не только проворно и вежливо служить, но еще и стараться нравиться посетителям без различия их возраста. Вследствие таких наказов девушки-немки усердно и торопливо прислуживали гостям, но, когда эти последние начинали разговаривать с ними, а тем еще более, когда они от самых простых, самых невинных шуток или разговоров переходили к любезностям, то немочки стыдливо улыбались, опускали вниз глаза и принимались жеманиться. Это, разумеется, еще более подзадоривало молодых посетителей. Когда же они намеревались взять какую-нибудь девушку за талию, то такая, считая себя оскорбленною, отталкивала невежливого посетителя и быстро с гневными словами убегала из комнаты. Вслед за тем являлась сама хозяйка. Она вела за руку обиженную посетителем девушку, у которой из глаз выступали слезы, а сама с гневным выражением на лице обращалась к невежливому посетителю с выговором, замечая ему, что он должен вести себя в ее заведении прилично и не позволять себе такого обращения, какое может оскорбить честную и невинную девушку, – жалобщица в это время, прихныкивая, утирала концом фартука заплаканные глаза.
Посетители обыкновенно спешили извиниться перед «мадамой», и она от строгого тона постепенно переходила к мягкому и дружескому разговору и уже ласково просила посетителя не затрагивать ее хорошеньких служанок, так как в противном случае она вынуждена будет отказать им, не желая, чтобы в ее заведении, о котором идет в Петербурге такая добрая молва, происходили какие-либо неприличия или соблазны.
Обыкновенно такие столкновения оканчивались самым миролюбивым образом. Обвиненный посетитель спешил вознаградить чем-нибудь сделанный им промах и требовал в дополнение к прежним яствам и питиям кусок ветчины или пару сосисок с картофелем, который в ту пору считался в Петербурге большою редкостью и как привозный из-за границы плод ценился очень высоко. Вдобавок к тому, выходя из трактира, он давал прислуживавшей ему девушке на кофе небольшую серебряную монету вместо огромных тогдашних медных алтынов. При следующем посещении девушка относилась к знакомому уже ей гостю более снисходительно, встречала его приветливо и уже не была так стыдлива, как еще несколько дней перед этим, но, улыбаясь, отвечала на его вопросы, а потом мало-помалу позволяла не только взять за талию, но и поцеловать себя.
Такая хотя и притворная скромность нравилась в особенности русским посетителям трактира, не привыкшим к таким приемам женского кокетства, и им приходилось завидовать немцам, так как эти последние могли свободно объясняться и шутить с миловидными немочками, которые стали уже подседать около столов к обычным посетителям и сами принимались любезничать с ними. Короче сказать, дела содержательницы трактирчика шли с каждым днем все лучше и лучше и получаемые ею еженедельные выручки заметно увеличивались.
III
Хозяйка этого заведения Амалия, а по отчеству в России Максимовна, Лихтер была известна в Петербурге под несложным прозвищем «Дрезденша». Такую кличку она получила по месту своего рождения и прежнего местопребывания в городе Дрездене, о котором она любила всегда говорить – с немцами, разумеется, по-немецки, а с русскими – по-русски, объясняясь с этими последними хотя и на исковерканном, но все-таки очень понятном русском языке. Амалия Максимовна восторгалась Дрезденом, считая его самым развеселым городом. Она отчасти была права в своих восторгах, так как около той поры едва ли где во всей Европе была такая веселая и разнообразная жизнь, какую вели в Дрездене, столице курфюрстов саксонских, уже в двух нисходящих поколениях преемственно сидевших на королевском польском престоле. Оба Августа, отец и сын – короли курфюрсты – любили веселую, шумную и роскошную жизнь и заносили из Варшавы в свой наследственный город немало тогдашних польских обычаев, способствовавших общественному оживлению Дрездена.
В свою очередь и Дрезденша стала переносить в Петербург из своего родного города небывалые еще у нас разнообразия по увеселительной части. Когда она привлекла уже достаточное число посетителей, то перебралась в другой, бывший по соседству с ее трактирчиком, большой дом и отделала в нем обширную залу с возвышенною эстрадою, на которую в один прекрасный день вошло несколько молодых и хорошеньких девушек. Одни из них сели на стулья, поставленные на эстраде около арф, а другие, стоя на эстраде, принялись распевать то в одиночку, то хором разные немецкие песенки, то веселые, то грустные. Собравшаяся в этот день у Дрезденши молодежь пришла в восторг от неожиданно появившихся миловидных певиц, в особенности когда заметили, что певицы не прочь были делать глазки посетителям и держали себя с первого же разу так развязно, что, смеясь, слушали высказываемые им любезности и не стеснялись нисколько в обращении с мужчинами. Разумеется, что и здесь русские оставались позади немцев, так как певицы оказались тоже немками, и русским нельзя было объясняться и любезничать с ними.
Кроме пения и игры на арфах Дрезденша угостила своих посетителей еще и другою музыкою. Одна из девиц села за клавикорды и стала хорошо играть на них. Аплодисментов не только у нас, но даже и во Франции в ту пору не было еще в заводе, и потому в зале у Дрезденши слышался только громкий говор похвал и одобрения, дополнявшийся пристукиванием ногами и стульями, доходившим по временам до исступления.
Через несколько дней после первого появления арфисток и певиц Дрезденша приготовила для своих гостей еще и другую новинку. В пять часов вечера отворились двери ее большой залы, и она пригласила своих посетителей на танцы. Вошедшие в залу посетители увидели там сидевших около стен на стульях или ходивших, взявшись под руку, молодых женщин и девиц. Эти гостьи Дрезденпш были одеты не только хорошо, но, можно сказать, великолепно: в фижмах и шелковых робронах с модною прическою волос, осыпанных пудрою. Короче, по внешности они не уступали самым изящным петербургским дамам того времени. Сама Дрезденша, разодетая так нарядно, как она никогда не одевалась прежде, явилась теперь уж не содержательницею трактира, но чрезвычайно любезною и предупредительною хозяйкой. Она подводила молодых людей к бывшим в зале гостям, знакомила их между собою и приглашала танцевать. Гостьи Дрезденши оказались не только очень хорошенькими, но и чрезвычайно бойкими особами. Они не жеманились нисколько и свободно разговаривали с гостями, причем оказалось, что между ними некоторые говорили по-французски, что должно было облегчить знакомство, так как в то время французский язык стал входить в употребление среди молодого поколения. Однако большинство этих красоток говорили по-немецки, и потому Дрезденша служила при первом знакомстве переводчицей для тех посетителей, которые не умели говорить по-немецки, передавая очень часто не то, что говорил кавалер или дама, но то, что могло поскорее сблизить их между собою.
Познакомив взаимно дам и кавалеров, Дрезденша кивнула головою по направлению в один из углов залы, и находившиеся там два старых немца музыканта – один скрипач, а другой флейтист, заиграли вальс, а один из немцев, подхватив хозяйку, пошел вальсировать с нею. Вальс, или по-старинному валец, был тогдашний истинно немецкий танец, чрезвычайно медленного темпа, причем кавалер не обхватывал, как ныне, свою даму за талию, а держал ее обеими руками за бока.
Примеру Дрезденши последовали кавалеры, впрочем, весьма немногие, собственно, только немцы, так как танцевальное искусство было еще слишком слабо распространено между русскою молодежью, даже и военною. Хозяйка подходила к не танцевавшим кавалерам и уговаривала их пуститься в танцы, уверяя, что бывшие в зале девицы скоро научат танцевать вальс не умеющих упражняться в этом танце. В свою очередь и дамы предлагали кавалерам свои услуги по части обучения. Иных принялась учить сама Дрезденша, общество оживилось и развеселилось, и посетители расторопной немки заговорили между собою, что на вечеринке у Амалии Максимовны гораздо веселее, нежели на званых петербургских балах и вечерах, которые отличались непомерною чопорностью, а также молчаливостью и неразвязностью русских дам и девиц.
IV
Происходившие в доме Дрезденши пение, музыка и танцы обратили этот дом в такое увеселительное заведение, какого до этих пор в Петербурге вовсе не существовало. Амалия Максимовна умела с большою для себя прибылью пользоваться этим новым заведением. Она назначила плату за посещение и добавочный взнос за обучение танцам. Прилив молодежи сделался огромный, разумеется, сообразно с тогдашним населением Петербурга, а вечера оканчивались ужином и более или менее невоздержной выпивкой; от всего этого хозяйка получала особые дополнительные доходы. Не обходились собрания у Дрезденши и без похождений романического свойства. Посетительницы вечеров, бывавших у Дрезденши, нередко уезжали от нее с кавалерами. Амалия Максимовна все более и более приглашала новых дам, полудевиц и девиц из Риги, Дрездена и Варшавы, а по временам стали у нее появляться и русские девушки, на первых порах застенчивые и робкие, но мало-помалу приобретавшие ту ловкость и ту развязность, какими, но только в большей степени, отличались первоначальные и иностранные гостьи.