– Из России? – как будто удивившись, переспросила молодая девушка. – О, как это далеко! – добавила она.
– Совсем не так далеко, как кажется, потому что я живу в Петербурге, а не где-нибудь в отдаленной глуши.
– И хорошо живется вам в Петербурге? – как-то невольно спросила Клара.
– О, там жить очень хорошо, особенно нам, женщинам, а еще лучше молоденьким, хорошеньким, таким, например, как вы, – отвечала Лихтер, пристально и как-то странно взглянув на Клару.
Молодая девушка, казалось, совершенно равнодушно выслушала этот ответ и, по-видимому, вовсе не заметила устремленного на нее взгляда ее спутницы.
– Да разве и может житься худо в том государстве, которым управляют не мужчины, а женщины. Ведь этого не водится ни здесь, в Польше, ни у нас в Саксонии, – заговорила хитрая женщина.
Клара, не занимавшаяся никогда политикой и незнакомая вовсе с историей России, вопросительно взглянула на Лихтер.
– Да как же, моя дорогая красавица, разве вы этого не знаете? В России после царя Петра, о котором вы уж, конечно, когда-нибудь слышали, царствовала жена его Екатерина, при которой я приехала в Петербург, а после нее правила государством императрица Анна, потом немецкая принцесса, тоже по имени Анна, а теперь там царствует девица Елизавета Петровна, дочь императора Петра.
– Как это странно! – улыбнувшись, заметила Клара.
– О, в России девушка может себе составить отличное положение. Нужно только, чтобы опытная женщина на первых порах руководила ею. Там иностранке вовсе не трудно выйти замуж за самого богатого и самого знатного вельможу. Да вот хоть бы, к примеру сказать, императрица Екатерина: была простая латышская крестьянская девушка без роду, без племени, а потом не только сделалась супругою государя, но и сама управляла государством как самодержавная царица, а теперь на русском престоле сидит ее дочь. Как я всегда жалею, что не приехала в ранней молодости в Россию. Наверно, была бы я теперь знатной дамой, графиней, княгиней, а кто знает, быть может, и еще выше, – вздохнув, проговорила Лихтер.
Рассказы эти заинтересовали Клару.
– А вы, моя красавица, чем занимаетесь в Варшаве? – быстро спросила ее Лихтер.
Клара смешалась и покраснела.
– Чем я занимаюсь? – переспросила она с расстановкой, как бы желая отдалить ответ на этот щекотливый и совершенно неуместный при первом знакомстве вопрос.
– Я спрашиваю вас, чем вы занимаетесь, или, иначе сказать, мне хочется знать, какие есть у вас средства к жизни? Вы мне так полюбились с первого же разу, что я готова была бы помочь вам, чем только могу.
Клара не отвечала ничего, печально опустив свои темные глазки.
– А сердечного дружка у вас нет? – с игривой улыбкой, шутливым полушепотом спросила Дрезденша.
– Нет, – простодушно и твердо ответила девушка, – я никого еще не успела полюбить.
– Не о любви спрашиваю я вас. Любить покуда никого не надобно. Любовь, сказать по правде, сущий вздор, а надобно стараться выйти хорошо замуж, чтобы потом не плакаться на свою горемычную судьбу. Знаете что, мой дружочек, я в России могу вас очень хорошо пристроить. Знакомых у меня в Петербурге множество. Согласитесь ехать туда со мной, и вам приищу там жениха или найду вам место при дворе, если вы не захотите выйти замуж. Впрочем, – добавила Лихтер, – на улице говорить об этом неудобно, а зайдите ко мне хоть ненадолго, я живу здесь близко.
Клара несколько колебалась: ей показались слишком странными такие ласки и такое участие вовсе не знакомой ей женщины, но Дрезденша, схватив ее за руку, почти что силою повела на другую сторону улицы, и вскоре они молча дошли до того дома, где жила Лихтер.
– Да, в Петербурге молоденьким иностранкам живется куда как хорошо, – заговорила Дрезденша, усаживая свою гостью на канапе и присев сама подле нее. – Это, впрочем, и понятно: русские предпочитают их своим соотечественницам, которые так неуклюжи, что не умеют ни стать, ни сесть, ни пошутить, ни полюбезничать. На вопросы отвечают только «да» или «нет». В Петербурге вообще говорят, что с русскими женщинами, хотя бы и красивыми, бывает очень скучно, они вовсе не умеют развеселить мужчину. А позвольте спросить, – добавила Дрезденша, – кто были ваши родители?
– Я их совсем не знаю. Я выросла в чужом доме, у баронессы фон Трейден, которая сперва жила в Дрездене, а потом переехала в Варшаву.
– Сейчас видно, – перебила Дрезденша, – что вы получили воспитание в аристократическом доме. Говорите вы по-французски?
– Да.
– И это недурно, потому что из иностранных языков в петербургском обществе в ходу только этот язык, да и то мало кто знает его. Но вы можете разговаривать в Петербурге по-польски, хоть и с трудом, а все-таки вас там будут понимать. Почему же баронесса фон Трейден взяла вас к себе на воспитание? – продолжала допрашивать Дрезденша.
– Этого я не могу вам сказать. Слышала я только, что сначала платили ей за мое воспитание ежегодно значительную сумму, а потом вдруг перестали.
– А с какого времени?
– Кажется, с тридцать четвертого года.
– С тридцать четвертого года? – переспросила Дрезденша. – Значит, как раз после смерти короля Августа Второго. А знаете что, дружочек мой, – вдруг точно с радостною находчивостью вскрикнула Дрезденша, пристально взглянув на молодую девушку, – ведь вы похожи на покойного короля! Какой он был красавец в молодости!
Клара смешалась, опустив вниз глаза.
– Ах, какой он был красавец в молодости! – повторила Лихтер. – Сколько девиц и замужних дам он свел с ума! Счета им нет! Вы, конечно, замечанием моим обижаться нисколько не можете. Если вы не знаете вовсе ваших родителей, то, разумеется, лучше всего предположить, что вы по крови не какая-нибудь простолюдинка, мещаночка или даже шляхтяночка, а королевская дочь. Да, верно, оно так и есть: и ваша наружность, и ваша осанка, и ваша походка говорят о вашем высоком происхождении.
Девушка смешалась теперь окончательно, но не от стыда, а от появившейся в ней своего рода гордости. Но вместе с тем она подумала о том печальном положении, в каком она находилась, живя по милости помогавшей ей баронессы и не имея в виду ровно ничего.
– Если бы догадки ваши были справедливы, – грустно проговорила она, – то, наверное, я не была бы брошена на произвол судьбы. Отец мой, значит, был очень богатый человек и непременно обеспечил бы меня на всю жизнь.
– Как же! Не таковский был покойный король! Скольких он оставил и сыновей и дочерей в безвестности и нищете. Слышали вы когда-нибудь об Анне Ожельской?
– Что-то слышала, но хорошенько теперь не помню. Да и к чему этот вопрос?
– Да к тому, что ваше положение напоминает мне ее судьбу, только будущность ваша, кажется, не такая, как судьба Анны. А, впрочем, кто знает? Может быть, она будет еще более блестящей. Часто с людьми случается то, что они вовсе не ожидают, а на внезапную перемену вашей участи у вас все-таки есть кое-какие надежды.
Клара с вниманием прислушивалась к словам своей новой знакомки.
– Вот Анна Ожельская была дочь короля от француженки Генриетты Дюваль, замечательной красавицы, на которую смотреть съезжалась в свое время вся Варшава, но король был страшный ветреник и, вскоре расставшись с Генриеттой, позабыл и дочь ее Анну, которая и не думала вовсе, что она королевская дочь. Никто ей не говорил об этом и даже не намекал. Так и прожила она до девятнадцати лет. Был, однако, у Анны брат, граф Рутовский, сын короля от пленной турчанки Фатины. Вот этот-то граф, проведав случайно о существовании Анны, нашел случай представить ее королю, который и признал Анну своею дочерью по ее поразительному сходству с Генриеттой. Король дал ей фамилию Ожельская, построил для нее в Дрездене великолепный дворец, а потом выдал ее замуж за одного герцога. Свадьбу Анны он справил с необыкновенною пышностью. На эту свадьбу съехалось в Дрезден множество гостей.
– Но ведь мое положение нельзя приравнять к положению Анны Ожельской, если бы я была и действительно дочерью короля Августа, – улыбнувшись, заметила Клара. – Нельзя сделать этого потому, что король Август Второй уже умер и, следовательно, не может устроить мою судьбу так, как он устроил при жизни судьбу другой своей дочери.
– Это правда, но все-таки было бы вам очень полезно, если бы вас стали считать в Петербурге дочерью короля польского. Нынешняя русская государыня очень сострадательна, она обратила бы особое внимание на ваше положение и, наверное, не отказалась бы помогать вам. Статься может, она написала бы о вас королю Августу Третьему, которому вы, собственно, приходитесь сестрой. Понимаете? – слегка подмигнув Кларе, проговорила Дрезденша.
Хотя Клара и ничего не отвечала на такие отрадные соображения сметливой Лихтер, но тем не менее она находилась под влиянием приятного для нее тщеславия, слыша, что по наружности ее можно выдать и принять за королевскую дочь.
Со своей стороны, Дрезденша настойчиво стала убеждать Клару, чтобы она ехала с нею в Петербург, и сулила ей в будущем и богатство и знатность, выставляя в противоположность и той и другой то скромное и необеспеченное положение, в каком останется Клара, если будет жить по-прежнему в Варшаве.
Клара, увлеченная рассказами Амалии Максимовны, колебалась недолго. Она приняла предложение Дрезденши, которая взялась быть ей руководительницей в Петербурге, требуя от нее только полного послушания ее наставлениям.
В прошлом столетии являлось во всей Европе множество искателей и искательниц приключений, и выдать в России безвестную девушку за побочную дочь короля польского не представляло никаких особых затруднений, в особенности если сообразить, что впоследствии появилась за границею мнимая дочь Елизаветы Петровны, предъявившая даже притязания на русский императорский престол. Хотя рассказы о первых годах жизни этой смелой самозванки представлялись невероятными, но тем не менее она нашла себе не только сторонников, но и людей значительных, вполне веривших в вымышленное ее происхождение. Тем легче могло быть сделано нечто подобное в отношении Клары, не заявлявшей никаких политических притязаний. Молва о высоком ее происхождении могла казаться вполне правдоподобной, а примешанные к такой молве соображения Дрезденши – вполне основательными: королевская дочь, хотя и побочная и покинутая, все-таки имела бы более значения и представляла бы большую приманку, нежели какая-нибудь заурядная искательница приключений.