— Нас бы не поймали, если бы не Хозяин леса. Его слушают даже деревья. Он еще придет за тобой, Лук. Ему нужен тот нож. Когда ты отжег ногу тому некуманза, нож дал знать о себе. Он остался от прошлых богов. Помнишь мать деревьев? Прошлых богов давно нет, на их месте давно Пустота и слуги Пустоты, вроде того же Хозяина леса, но от богов что-то осталось, хотя бы этот нож. И Хозяин не успокоится, пока не вернет его.
— Я понял, — прошептал Лук и положил Хасми в лодку.
Харка уже трясло мелкой дрожью.
— Я уж думал, не дождусь, — признался он.
— Займись Хасми, — приказал Лук. — Сделай все, что ты должен сделать. Но сейчас правь к пристани.
— Ты уверен? — вовсе потерял голос Харк.
— Подожди. — Первый остановил ладью у борта лодки. — Послушай меня, парень. Послушай меня. Признаюсь, мысли о тысяче золотых монет не оставляли меня ни на секунду. Но вот теперь я скажу тебе кое-что. Но не потому, что завтра у нас будет праздник, не потому, что единственный раз мы построим дробилку для одного негодяя, а просто так. Ты, парень, стоишь дороже тысячи золотых монет. Много дороже. Прощай.
Ладьи вольных исчезли во мраке. Хасми легла на приготовленное ложе, затихла и даже задышала, как дышит спящий. Харк опустил весла в воду, медленно, тихо подал лодку к пристани.
— Огниво не забыл? — спросил он, когда Лук вылез на доски мостков.
— Нет, — кивнул Лук и исчез во мраке.
На ярмарочной площади стояла такая же непроглядная тьма. Огни горели только на гребне стены. С тех пор как у столбов появился ловчий Пустоты, на ночь стали закрывать ворота. Да не просто опускать решетку, как делали всегда, а сводить вместе створки и запирать так, словно город находился в осаде. Чувствовал ли Лук страх? Наверное, но он и не думал отыскивать его в себе. Слишком больших усилий требовало унять ту дрожь, которая началась после боя с Хуртой и все еще владела его телом. И все-таки до помоста Лук добрался бесшумно. А потом, не останавливаясь, беспрерывно выговаривая одними губами: «Простите меня, простите меня, простите меня», поочередно вскарабкался на четыре столба и снял с них трупы. Когда он уложил их на помост, его руки дрожали. Не от усталости. Слишком сильно он досадовал на самого себя. Но слез не было.
Затем Лук снял с бочки с маслом крышку, поймал плавающий на ее поверхности ковш и облил маслом дрова. Выдернул пробку и дал остальному маслу вытечь на площадную пыль, впитаться в землю, уйти и под дрова, что были припасены рядом. После этого Лук сунул руку за пазуху, нащупал глинку, еще раз с удивлением убедился, что она цела, выудил огниво и пук сухой щепы и завивающихся кольцами тонких стружек. Ими Харк растапливал угли для копчения сомиков. Огниво било хорошо, искры высекало снопом, не подводило никогда. Но в этот раз рука Лука дрогнула.
Искра оказалась слабой, щелчок, кажется, разнесся по площади от стены до слободки, и Ваппиджа проснулся. Он не издал ни звука, но видимый только Луку силуэт оцепеневшего чудовища вдруг стал силуэтом чудовища замершего. И едва дрогнул лежавший рядом с ним зверь.
«А что, — вдруг подумал Лук. — Ведь Харава ясно дал понять, что с этим ловчим справиться можно. Еще бы только знать как». И он щелкнул огнивом второй раз.
Языки пламени побежали по щепкам, по маслу, по дровам, и в тот же миг над головой Лука выросла тень. Ваппиджа прыгнул. Он прыгнул не вставая, прыгнул в сторону маленького наглеца и должен был либо раздавить его, либо прихлопнуть ударом огромных рук через долю секунды, потому что бежать было некуда. Но Лук сделал то единственное, что спасло его от участи быть раздавленным в лепешку. Он подался вперед, под летящую тень, в огонь, и оказался за спиной чудовища, которое на мгновение потеряло его из вида. После схватки у матери деревьев Лук уже знал, что может его меч, и рубанул по короткому загривку, который толщиной мог бы сравниться с его туловищем, не мешкая.
Ваппиджа взревел, пошатнулся, схватил себя за голову, пытаясь удержать ее на плечах, но тут же захлебнулся, осип и повалился на спину в пламя. Лук успел шагнуть в сторону, сбрасывая с себя занимающуюся пламенем куртку. И тут рядом с ним с остервенелым шипением на бок упал зверь Ваппиджи. Он все еще оставался лошадью, хотя его пасть уже наполнилась острыми зубами и грива начала обращаться в лохмотья пепельной кожи, но копыта все еще оставались копытами, и именно они скользнули по разлитому на земле и не успевшему заняться пламенем маслу и опрокинули зверя под ноги Луку.
Он воткнул меч в бок зверю мгновенно, но выдернуть не успел. Зверь взвыл точно так же, как выл секунду назад его хозяин, вскочил на ноги, и Луку не осталось ничего другого, как ухватиться за остатки его гривы и за огромное седло.
Зверь скакал несколько часов. Рукоять меча торчала у него в боку, но дотянуться до нее Лук не мог. Он стискивал слабеющими ногами мерзкую плоть твари из Пустоты, держался за луку седла и чувствовал, что стремительная гонка постепенно превращает его внутренности в кашу, а кости в пыль. Когда небо на востоке начало алеть, Лук понял, что обезумевший зверь, который уже отталкивался от земли не копытами, а лапами, рано или поздно принесет его к приятелям Ваппиджи. Он мог бы спрыгнуть с него, рискуя свернуть шею, но все еще помнил о мече, да и не знал, что будет делать, если зверь развернется и нападет на спешившегося седока, и, когда под лапами бывшего коня захлюпало болото, дотянулся до сапога и вытащил каменный нож.
От удара голова зверя раскололась как орех, наполненный пламенем, и, уже летя кубарем в тину и грязь, Лук все еще пытался отсчитывать шаги, чтобы наверняка найти и меч, и нож.
— Значит, здесь все и случилось? — мертвенным голосом произнес Квен.
— Точно так, — закашлялся старшина проездной башни, который, как и все стражники, стоявшие в дозоре у северной стены, не должен был забыть происшедшего до конца своих дней. Но сейчас Квена интересовали не подробности ночной схватки, которую из-за вспыхнувшего пламени в подробностях разглядели многие стражники, а то, что случилось в смотрительном доме. Согласно докладу одного из ловчих Далугаеш ушел вместе с бабой из клана Смерти в него и исчез там. Квен послал туда старшину проездной башни, а когда тот вернулся с выпученными глазами, пошел внутрь сам. Ловчие, которые провели всю ночь в засаде на храмовой площади, бродили по дому с обескураженными и испуганными лицами. Во дворе дома стояла пустая клетка и лежала с обломками меча в руках мертвая Хурта.
— Что там? — спросил Квен, посмотрев на галерею двора.
— Все мертвы, — пролепетал старшина. — Более двадцати человек. Убиты почти все смотрители Хилана.
— И Тепу? — нахмурился Квен.
— И он, — поморщился старшина, словно главный смотритель Хилана был застигнут им не только в мертвом, но и постыдном состоянии.
— И ни звука? — спросил Квен.
— Ни звука, — вздохнул старшина и посмотрел на одного из ловчих, который развел руками. — Нет, мечи звенели, но ловчие подумали, что Далугаеш решил проучить эту бабу.
— Вижу, проучил. — Квен подошел к трупу Хурты. Глаза ее были открыты, обломки зазубренного меча стиснуты в руках.
— Одного Далугаеша нет, — повторил старшина. — Исчез. И девка пропала из клетки. И кто перебил смотрителей, неизвестно. На стенах стража не спала, ворота были закрыты, сейчас обыскиваем дома. Все дома. Стоки уже проверили. Следов нет, все замки на месте. Лучшие замки! Может, у них крылья?
— У кого — у них? — обернулся Квен.
— У тех, кто убил, — прошептал старшина. — А может, это сам Далугаеш и сделал?
— Сам. — Квен остановился, наклонился. На камне лежали два уха. Два уха и пять серебряных монет. — Нет, старшина. Далугаеш этого не делал. Далугаеша больше нет, старшина. И я не надеюсь, что его смерть была или будет легкой. А уж кто это сделал, у меня вопросов нет. Тот же самый, кто убил Ваппиджу. Да-да, тот малыш, который, судя по докладам твоих стражников, снес голову ловчему Пустоты, сжег тела своих родных, а потом сел на зверя Ваппиджи и ускакал куда-то на юг. И уши Далугаешу отрезал он, и Хурту убил он. Дорого я бы отдал, чтобы такой воин сражался на моей стороне. Но этого никогда не будет. А вот то, кто убил смотрителей, мне неинтересно. Мне интересно другое: кто теперь будет смотрителем Хилана?
— Вот он, — раздался из угла двора уже знакомый Квену голос Тамаша.
Воевода замер. На свет шагнул серый от страха Паш.
— Поторопись, воевода, — продолжал говорить невидимый смотритель Пустоты. — Из этого дерьма я сделаю смотрителя сам. А тебе надо искать Кира Харти. Времени мало. Уже середина лета.
Глава 19НЕГА
Он пришел в себя от прикосновения, но никого не нашел рядом. День только начинался, над головой, пытаясь пробиться к коже через грязь, кружилась мошкара. Лук с трудом встал на ноги. По щиколотку погрузился в топь. Смахнул с лица, с груди, с рук пласты начинающей подсыхать грязи, тину. Оглянулся. За его спиной тянулась полоса вывернутого дерна, а в ее конце, в трех десятках шагов, блестела зловонная лужа, из которой торчали белые кости.
Лук посмотрел на пустые ножны и пошел, побежал к останкам зверя. Меч торчал между широких ребер, а нож пришлось поискать. Морщась от зловония, Лук погрузил руки в разложившуюся плоть и принялся перебирать смешавшуюся с ней грязь. Наконец, нож нашелся. Ткнулся в ладонь, словно рыба в мутной воде. Лук хотел сунуть его в сапог и тут же понял, что и сапоги его полны воды. Пришлось отправить нож в поясную сумку. Раны на руках, на ногах, на теле начали саднить. Лук оглянулся, посмотрел вокруг, но, не увидев ничего, кроме редколесья и кустов, двинулся к югу, тем более что определить направление не составляло труда, солнце уже выползло на красный небосвод по левую руку. Выливать грязную воду из сапог не имело смысла: через шаг он набрал бы ее снова.
Он находился где-то южнее Хилана. Точно помнил, что южнее, но насколько, вряд ли мог определить. Ночная скачка казалась ему бесконечной, и теперь, кажется, все кости продолжали ныть, хотя в первую очередь хотелось смыть грязь и очистить раны. Странно, но он не боялся заражения. Это было сродни ощущению неподвластности холоду, когда крепкий молодой человек выходит на мороз и не мерзнет. Однако рано или поздно может замерзнуть любой. Курант помнил об этом и с началом холодов покидал Хастерзу, выступлениями в которой заканчивал каждый год, и направлял лошадей к югу. Хурнай, Ак, Туварса были для маленького Лука городами-праздниками. А как горели царапины, когда он бултыхался в морскую воду? Сейчас бы это было в самый раз.