частными же благами» (1739/1886: II, 273). Люди не задумываются о пользе правил до того, как начинают следовать им, хотя некоторые постепенно начинают понимать, чему они обязаны существованием всей системы.
Следует понимать буквально высказанное ранее утверждение, что усвоение традиций является «адаптацией к неизвестному». Для эволюции это выражение является ключевым, ведь никто не видит всей совокупности событий, к которым постоянно приспосабливается современный рыночный порядок. Информация, которую для адаптации к неизвестному используют отдельные люди или организации, всегда является частичной; абстрактные рыночные сигналы (например, цены) передаются от одного человека к другому по длинным цепочкам, и с каждым звеном меняется комбинация сигналов. Тем не менее благодаря этим частичным и фрагментарным сигналам вся структура деятельности адаптируется к условиям, которые никто не может знать либо предвидеть (хотя такая адаптация никогда не бывает идеальной). Вот почему эта структура выживает; и также выживают (и процветают) те, кто ее использует.
И такой самоорганизующийся процесс адаптации к неизвестному нельзя заменить сознательно спланированным. По этому пути человека ведет не разум и не «природная добродетель», а горькая необходимость подчиняться неприятным правилам, чтобы выстоять в борьбе с конкурирующими группами, которые уже начали расти, потому что наткнулись на эти правила раньше.
Если бы мы целенаправленно строили или меняли структуру человеческой деятельности, достаточно было бы просто спросить у людей, почему они сотрудничают с той или иной конкретной структурой. Однако многие поколения ученых из различных областей науки затрудняются объяснить подобные вещи и не могут прийти к согласию в вопросе, каковы же могут быть причины или вероятные последствия тех или иных событий. Такая уж курьезная задача у экономической науки – показывать людям, как мало они на самом деле знают о том, что собрались создавать.
Наивному сознанию, которое представляет порядок только как результат преднамеренных усилий, может показаться абсурдным, что в сложных условиях порядок (и адаптация к неизвестному) достигается гораздо эффективнее за счет децентрализации решений и что рассредоточение власти на самом деле расширяет возможность появления всеобъемлющего порядка. Однако такая децентрализация ведет к переработке большего объема информации. Это основная причина, по которой требования конструктивистского рационализма можно считать неприемлемыми. По той же причине наиболее полное использование разрозненных знаний возможно только при гибком распределении прав распоряжаться конкретными ресурсами между многими, кто действительно способен принимать решения об их использовании; непременные условия такого распределения – индивидуальная собственность и свобода личности.
Бóльшая часть конкретной информации, которой обладает любой человек, может использоваться только в той степени, в которой ее по своему усмотрению использует сам обладатель. Все, что человеку известно, ему не просто кто-то сообщил – основную часть нужной информации он получает самостоятельно, когда составляет план действий. Информация появляется, когда он работает в реальных условиях над конкретной задачей (например, ему нужно решить проблему нехватки материалов). Только так человек узнаёт, чтó нужно искать, и в этих поисках ему помогают реакции других – на то, что находят они. Задача не только в том, чтобы использовать знания, но и в том, чтобы получить тот объем информации, который при сложившихся условиях позволит окупить затраты на поиск.
Можно часто услышать возражение, что институт собственности эгоистичен в том смысле, что он приносит пользу только тем, кто владеет какой-либо собственностью, и что его «выдумали» те люди, которые приобрели какую-то собственность и захотели защитить ее от других исключительно ради собственной выгоды. Подобные представления, несомненно, лежат в основе презрительного отношения к собственности Руссо – он утверждал, что эгоизм и эксплуататорские интересы собственников налагают на нас эти «оковы». Однако подобные представления не принимают во внимание факт, что мы производим такой огромный совокупный продукт только потому, что рыночный обмен собственностью, которой владеют отдельные люди, позволяет нам широко использовать разрозненные конкретные знания для распределения ресурсов, также принадлежащих отдельным людям. Рынок – единственный известный способ предоставления информации, на основании которой люди судят о сравнительных преимуществах различных методов использования ресурсов (они не знают об этих ресурсах непосредственно, хотя с их помощью, независимо от своего желания, обслуживают потребности неизвестных им людей). Эти знания являются разрозненными по своей сути, их нельзя собрать и передать какому-то органу власти, поручив ему задачу создания порядка.
Таким образом, неверно было бы называть институт индивидуальной собственности эгоистическим, он не был и не мог быть «изобретен» для навязывания воли собственников всем остальным. Скорее он выгоден в общем смысле, поскольку передает управление производством из рук небольшого числа людей (какими бы ни были их претензии, они обладают лишь ограниченными знаниями) процессу – расширенному порядку, который обеспечивает максимальное использование знаний всех его участников, тем самым принося пользу почти в равной мере и тем, кто не владеет собственностью, и тем, кто ею владеет.
Точно так же и всеобщая свобода в рамках закона требует не того, чтобы все владели индивидуальной собственностью, а чтобы ею владели многие. Сам я определенно предпочел бы не иметь собственности и жить там, где у большинства людей есть собственность, а не там, где все находится в «коллективной собственности», которой распоряжается власть для тех или иных целей.
Но этот аргумент также подвергается сомнению и даже высмеивается как оправдание эгоизма привилегированных классов. Интеллектуалам, рассуждающим с точки зрения принципов ограниченных причинных процессов, которые они научились интерпретировать в таких областях, как физика, легко удалось убедить работников физического труда в том, что не рыночный процесс, а эгоистичные решения отдельных владельцев капитала определяют способ использования разрозненных возможностей и постоянно меняющейся значимой информации. Процесс расчета рыночных цен часто преподносился как коварный маневр владельцев капитала, желающих скрыть факт эксплуатации рабочих. Но это лишь передергивание, а вовсе не ответ на изложенные выше факты и аргументы: некий предположительный объем объективной информации, позволяющий манипулировать всем, не более доступен капиталистам, чем управленцам, которыми социалисты хотели бы их заменить. Такой объективной информацией не владеет никто, ее просто не существует.
Вопрос третий: существует разница между соблюдением правил поведения, с одной стороны, и знанием чего-либо – с другой (разница, на которую обращали внимание многие, и каждый по-своему: например, Гилберт Райл проводил границу между «знать как» и «знать что» (1945–46: 1–16; 1949)). Привычка следовать правилам поведения – это способность, совершенно отличная от осознания того, что чьи-то действия будут иметь определенные последствия. В поведении следует видеть лишь то, чем оно является, – умение вписаться в рамки какой-то модели, существование которой едва ли можно осознавать, и нам почти ничего не известно о последствиях. В конце концов, большинство людей следуют той или иной модели поведения, не умея объяснить или описать ее. Таким образом, реакция людей на события ни в коем случае не будет обязательно определяться знанием о последствиях их действий, поскольку мы часто не знаем и не можем это знать. Тогда вряд ли разумно требование, чтобы мы обязательно обладали подобным знанием; действительно, мы были бы беднее, если бы во всех делах руководствовались исключительно ограниченными (доступными нам) знаниями о таких последствиях.
Предварительное формирование какого-то порядка или модели в уме человека (в сознании) – это вовсе не лучший, а, наоборот, худший способ обеспечения порядка. Ведь это всегда лишь небольшая часть общей системы, и в части отражаются некоторые черты целого. Насколько мала вероятность того, что человеческий ум сможет полностью объяснить себя (Hayek, 1952: 8.66–8.86), настолько же она мала и в отношении того, что тот же самый ум объяснит или предскажет результат взаимодействия огромного количества умов.
Вопрос четвертый: весьма существенно, что порядок, возникающий из множества отдельных решений, принятых на основе очень разной информации, нельзя измерить по общепринятой шкале относительной важности различных целей. Это приближает нас к очень важной проблеме – проблеме предельной полезности. Ее мы рассмотрим ниже, в главе 6. Однако все же уместно обсудить в самом общем виде преимущества дифференциации, которая становится возможной при расширенном порядке. Свобода означает в том числе и свободу отличаться от других – иметь собственные цели в сфере своей деятельности; при этом порядок в целом (не только в человеческих делах) предполагает еще и дифференциацию его элементов. Можно было бы представить ее просто как определенное расположение элементов в пространстве или во времени, но такой порядок вряд ли представлял бы интерес, если бы различия ограничивались этим. Порядок нужен не затем, чтобы все оставалось на месте, а затем, чтобы появлялись новые силы, которых иначе не существовало бы. Степень упорядоченности – новые силы, которые порядок создает и предоставляет нам, – больше зависит от разнообразия элементов, чем от их положения во времени или в пространстве.
Примеры можно найти в любой области. Обратите внимание, как генетическая эволюция способствовала уникальному продлению периодов младенчества и детства человека и тем самым – невероятному разнообразию, вследствие чего ускорились культурная эволюция и рост численности вида