Такие реакции и в наши дни влияют на взгляды и поступки политиков, препятствуя наиболее эффективной организации производства и питая ложные ожидания, внушаемые социализмом. Человечество, обязанное имеющимися у него ресурсами торговле не в меньшей степени, чем производству, презирает первую, но бесконечно уважает второе. Такое положение вещей не может не искажать политические взгляды.
Непонимание функций торговли поначалу пугало, а в Средние века приводило к попыткам неграмотного регулирования; лишь сравнительно недавно подобное невежество уступило место более полному осознанию, однако возродилось в новой псевдонаучной форме. Это попытки технократических манипуляций, которые неизбежно терпят неудачу и тем самым порождают недоверие ныне живущих людей к «капитализму». Однако если рассматривать еще более трудные для понимания процессы дальнейшего (более сложного) упорядочивания – то есть процессы денежно-финансовой сферы, – то дело оказывается еще хуже.
Недоверие к деньгам и финансам
Недоверие ко всему непознанному порождает предрассудки, и тем более этого можно ожидать в отношении таких вещей, как абстрактные институты развитой цивилизации. От них зависит торговля, они связывают самые общие, косвенные, отдаленные и невидимые последствия действий отдельных людей. Такие институты необходимы для формирования расширенного порядка, но обычный сторонний наблюдатель не сразу поймет принципы их работы – речь идет о деньгах и возникающих на их основе финансовых институтах. Как только бартерный обмен заменяется опосредованным (при котором используются деньги), исчезает понимание смысла происходящего, так как начинаются абстрактные межличностные процессы, выходящие далеко за пределы восприятия даже самых образованных людей.
Поэтому деньги, «средство» повседневной коммуникации, остаются вещью непостижимой и являются объектом глупейших фантазий – пожалуй, как и секс, который одновременно завораживает, озадачивает и отталкивает. На тему денег написано больше книг, чем на любую другую. Даже беглое знакомство с предметом заставит человека согласиться с автором, еще в древние времена заявившим, что именно из-за денег, и не из-за чего-то другого, даже не из-за любви, столько людей лишились ума. «Ибо корень всех зол есть сребролюбие» – так говорится в Библии (Первое послание к Тимофею, 6:10). Но, пожалуй, еще чаще можно встретить двойственное отношение к деньгам: они одновременно оказываются и мощнейшим инструментом свободы, и страшным орудием угнетения. Отношение к деньгам – широко распространенному средству обмена – отражает все недоверие, которое люди испытывают по отношению к процессу, который не могут понять, который и любят, и ненавидят; каких-то последствий его они страстно желают, а какие-то находят отвратительными – но эти последствия неотделимы друг от друга.
Оборот денег и функционирование кредитно-денежной системы (так же как язык и мораль) – эти явления спонтанных порядков труднее всего поддаются доступным теоретическим объяснениям и по-прежнему остаются предметом серьезных разногласий между специалистами. Даже многие профессиональные исследователи не согласны с тем, что отдельные подробности недоступны нашему восприятию и что сложность целого заставляет довольствоваться описанием абстрактных схем спонтанных образований; подобные схемы хотя и помогают многое прояснить, однако не позволяют предсказать какой-то конкретный результат.
Понимание таких явлений, как деньги и финансы, беспокоит не только ученых. К деньгам (как и к торговле, по тем же самым причинам) всегда относились подозрительно и моралисты – у них целый ряд причин не доверять такому универсальному средству обретения власти и тайного манипулирования ею в самых разных целях. Во-первых, если довольно легко посчитать, сколько используется каких-то объектов богатства, то гораздо труднее оценить конкретные последствия использования денег (нами или другим человеком). Во-вторых, даже если некоторые из этих последствий очевидны, деньги можно потратить как на хорошие, так и на дурные дела, то есть универсальность денег делает их полезными для обладателя и подозрительными для моралиста. И наконец, создается впечатление, что раз умелое использование денег и связанные с этим богатство и могущество не имеют отношения к физическим усилиям или заслугам – как и торговля, – то у них вообще нет никакого материального основания; они подобны «сделкам, существующим только на бумаге». Если боялись ремесленников и кузнецов – потому что они один материальный объект преобразовывали в другой, а торговцев – за преобразование нематериальной ценности вещей, то как же сильно должны бояться банкиров, совершающих преобразования с помощью самого абстрактного и нематериального из всех экономических институтов? Мы добрались до высшей точки постепенной замены всего воспринимаемого и конкретного – абстрактными понятиями; теперь они формируют правила, направляющие нашу деятельность. Очевидно, что деньги и связанные с ними институты не соответствуют критерию хваленых и всем понятных физических усилий по созданию материальных ценностей – в той сфере, где исчезает конкретный смысл и правят какие-то непостижимые абстракции.
Этот предмет одновременно сбивает с толку специалистов и оскорбляет моралистов: и те и другие с беспокойством обнаруживают, что мир уже не поддается нашей способности наблюдать или управлять событиями, от которых мы зависим. Возникает ощущение, что все уплывает из рук, или, как более красноречиво выражаются немцы, ist uns über den Kopf gewachsen («проплывает у нас над головой»). Неудивительно, что о деньгах высказываются очень выразительно, порой даже слишком. Катон Старший, по словам Цицерона (De officiis, II: 89), считал, что ростовщичество ничем не лучше убийства; и многие до сих пор придерживаются такого мнения. Хотя римские последователи стоиков (сам Цицерон и Сенека) проявляли большее понимание таких вопросов, суждения наших современников о процентных ставках по кредитам едва ли более лестны – хотя кредиты имеют важнейшее значение для более продуктивного использования капитала. Мы постоянно слышим выражения типа «денежная зависимость», «корыстолюбие», «инстинкт стяжательства» и «эти торгаши» (см. Braudel, 1982b).
Однако бранными эпитетами дело не заканчивается. Денежные институты (как и мораль, язык, право и биологические организмы) являются порождением спонтанного порядка и точно так же меняются в процессе отбора; хотя из всех спонтанно возникших образований денежные институты развиты менее всего. Мало кто осмелится утверждать, что их функционирование улучшилось за последние семьдесят лет, поскольку систему, по существу действовавшую автоматически и использовавшую международный золотой стандарт, заменили (в соответствии с советами экспертов) сознательно проводимой «национальной денежной политикой». Конечно, опыт обращения с деньгами дал людям веские основания относиться к ним с недоверием, но вовсе не по обычно предполагаемым причинам. Наоборот, в этой сфере вмешательство в процессы отбора проявляется сильнее, чем в любых других: эволюционному отбору препятствует монополия государства, что делает невозможным экспериментирование в ходе конкуренции.
Под патронажем правительства денежная система разрослась и невероятно усложнилась, но очень немногим позволялось экспериментировать в частном порядке и таким образом отбирать альтернативные средства, так что до сих пор непонятно, что такое «хорошие деньги» или насколько они могут быть «хорошими». Вмешательство государства в свободное обращение денег и государственная монополия появились давно: почти сразу же, как начали чеканить монеты, ставшие общепринятым средством обмена. Несмотря на то что деньги являются непременным условием функционирования расширенного порядка сотрудничества свободных людей, чуть ли не с момента появления денег ими так бесстыдно злоупотребляли правительства, что сделали их основной причиной нарушения всех самоорганизующихся процессов расширенного порядка. Вся история государственного управления денежной системой (если не считать нескольких непродолжительных благополучных периодов) была историей непрекращающегося обмана и мошенничества. В этом отношении правительства оказались гораздо более аморальными, чем какой-нибудь частник, который бы чеканил монету в условиях конкуренции. В другом месте книги я уже говорил и не стану подробно пояснять, что при отмене государственной монополии на деньги рыночная экономика развивалась бы гораздо лучше (Hayek, 1976/78 и 1986: 8–10).
Как бы то ни было, неистребимая враждебность к «материальному интересу», главному предмету наших рассуждений, основана на отсутствии понимания незаменимой роли денег для существования расширенного порядка человеческого сотрудничества и определения рыночной ценности. Деньги являются неотъемлемой частью расширения сотрудничества за пределы человеческого сознания – то есть за пределы объяснимого и того, что мы с готовностью признаем источником новых возможностей.
Осуждение прибыли и презрительное отношение к торговле
Возражения beaux esprits нашего времени – прекраснодушных интеллектуалов, о которых мы говорили в предыдущих главах и упоминаем вновь, – не так уж сильно отличаются от возражений членов первобытных групп; поэтому и приходится называть их требования и устремления атавизмом. Исходя из своих конструктивистских убеждений, интеллектуалы находят наиболее неприемлемым – в рыночном порядке, торговле, деньгах и финансовых институтах – то, что производителей, торговцев и финансистов интересуют не конкретные потребности людей, а абстрактные подсчеты затрат и прибыли. Но они забывают или не рассматривают доводы, приведенные нами ранее. Именно стремление к прибыли обеспечивает более эффективное использование ресурсов путем лучшего применения разнообразнейшей информации, получаемой от других коммерческих предприятий. Благородный социалистический лозунг «Производство ради потребления, а не ради прибыли» в той или иной форме встречается у мыслителей от Аристотеля до Бертрана Рассела, от Альберта Эйнштейна до бразильского архиепископа Камара (а многие, начиная с Аристотеля, добавляют, что прибыли получены «за счет других»). Этот лозунг свидетельствует о незнании того, как увеличиваются возможности производства в условиях, когда разные люди получают доступ к разным знаниям, в конце концов овладевая бóльшим объемом информации, чем мог бы получить любой отдельный человек. Предприниматель в своей деятельности