права дали шотландские философы-моралисты XVIII века (Ullman-Margalit, 1978, и Keller, 1982).
Тем не менее над Адамом Смитом все еще посмеиваются даже многие экономисты, те из них, кто до сих пор не осознал, что анализ самоорганизующихся процессов должен быть главным предметом изучения любой науки о рыночном порядке. Через сто с лишним лет после Адама Смита другой великий экономист, Карл Менгер, высказал ясное понимание вопроса: «этот генетический элемент неразрывен с идеей теоретических наук» (Menger, 1883/1933: II, 183; ср. также его более раннее использование термина «генетический» в Menger, 1871/1934: I, 250). Именно благодаря стремлению понять, как в ходе эволюции формируется человеческое взаимодействие и как возникает спонтанный порядок, этот подход стал основным инструментом изучения таких сложных явлений, которые невозможно объяснить с помощью «механических законов» однонаправленной причинности – они для этого непригодны (см. Приложение B).
В последние годы эволюционный подход в научных исследованиях получил столь широкое распространение, что «в современной науке о природе мир вещей и явлений стал миром структур и порядков» – как упоминалось в докладе на конференции Gesellschaft Deutscher Naturforscher und Ärzte в 1980 году.
Последние достижения в области естественных наук доказывают правоту американского ученого Саймона Н. Паттена, который почти девяносто лет назад написал: «Подобно тому как Адам Смит был последним среди моралистов и первым среди экономистов, так и Дарвин был последним среди экономистов и первым среди биологов» (1899, XXIII). Смит достиг большего: предложенная им система понятий стала очень эффективным инструментом, применяемым во многих научных исследованиях.
Биологии пришлось заимствовать термины из гуманитарных наук, и это лучше всего показывает гуманитарное происхождение понятия эволюции. Термин «генетический» – пожалуй, ключевой в современной теории биологической эволюции – сначала употреблялся на немецком языке (genetisch) (Schulze, 1913: I, 242) в трудах И. Г. Гердера (1767), Фридриха Шиллера (1793) и К. М. Виланда (1800) задолго до того, как Томас Карлейль ввел его в английский язык. В частности, этот термин использовался в языкознании после того, как сэр Уильям Джонс в 1787 году открыл общее происхождение индоевропейских языков; и к тому времени, когда его идеи получили дальнейшее развитие в исследованиях Франца Боппа (1816), понятие культурной эволюции уже стало общепринятым. Вильгельм фон Гумбольдт в своей работе 1836 года (1977: III, 389 и 418) вновь употребляет этот термин и утверждает, что «если считать вполне естественным, что язык складывался постепенно, то его, как и любое другое явление естественного происхождения, необходимо включить в систему эволюции» (благодарю профессора Р. Келлера, Дюссельдорф, за эту ссылку). Случайность ли, что Гумбольдт был также и великим защитником свободы личности? А ведь после публикации работы Чарльза Дарвина правоведы и лингвисты, знающие о своем родстве еще со времен Древнего Рима (Stein, 1966: глава 3), протестовали, когда их называли «дарвинистами до Дарвина» (Hayek, 1973: 153). Только после работы Уильяма Бейтсона «Проблемы генетики» (1913) слово «генетика» быстро стало специальным термином исследователей биологической эволюции. И здесь мы будем придерживаться современного употребления этого слова в том значении, которое установил Бейтсон, – для описания биологического наследования через «гены», чтобы отличать его от культурного наследования путем обучения; хотя не всегда удается четко их разграничить. Эти две формы наследования часто переплетаются: в частности, если гены определяют, чтó возможно (или невозможно) унаследовать путем обучения, то есть через культуру.
Приложение BСложность проблем человеческого взаимодействия
Ученые-физики весьма неохотно признают, что проблемы человеческого взаимодействия гораздо сложнее многих других, однако этот факт отметил еще более ста лет назад такой выдающийся ученый, как Джеймс Клерк Максвелл. В 1877 году он писал, что термин «физика» обычно используется «более или менее ограниченно в тех отраслях науки, которые изучают самые простые и абстрактные явления и не рассматривают явления более сложные, наблюдаемые у живых существ». А сравнительно недавно лауреат Нобелевской премии по физике Луис У. Альварес подчеркнул, что «на самом деле физика является простейшей из наук… Но если брать бесконечно более сложную систему – допустим, население развивающейся страны, такой как Индия, – то до сих пор никому не удалось найти оптимальное решение для изменения существующих там условий» (Alvarez, 1968).
Чем сложнее явления, которые мы изучаем, тем менее применимы для этого механические методы и модели типа «причина – следствие». В частности, никакая простая причинная или «номотетическая» теория не сможет объяснить ключевой феномен, который определяет формирование сложнейших структур человеческого взаимодействия – экономические ценности или цены. Для этого нужно учитывать совместное влияние огромного количества самых разных факторов – их гораздо больше, чем мы в состоянии наблюдать или контролировать.
Только «маржиналистская революция» 1870-х годов дала более-менее удовлетворительное объяснение рыночных процессов (задолго до нее Адам Смит сделал это с помощью метафоры «невидимая рука»; его описание, пусть иносказательное и неполное, все же было первым научным описанием самоорганизующихся процессов). В отличие от Смита Джеймс Милль и Джон Стюарт Милль не представляли, что рыночная стоимость может определяться чем-то иным, кроме цепи предшествующих событий, являющихся причиной; это помешало им (как и многим современным «физикалистам») осознать суть самоорганизующихся рыночных процессов. Понимание краеугольных истин теории предельной полезности пришло позднее, возможно – из-за влияния Джеймса Милля на Дэвида Рикардо, а также из-за работ Карла Маркса. Попытки добиться «однопричинных» объяснений подобным явлениям продолжаются и сейчас (в Англии этому довольно долго способствовало доминирование школы Альфреда Маршалла).
Пожалуй, наиболее важную роль здесь сыграл Джон Стюарт Милль. Он рано подпал под влияние идей социализма, почему и стал весьма популярен среди «прогрессивных» интеллектуалов, завоевав репутацию передового либерала и «святого от рационализма». Судя по всему, он привел к социализму больше интеллектуалов, чем кто-либо другой: в сущности, фабианство сформировалось в группе его последователей.
Милль сам закрыл себе путь к пониманию регулирующей роли цен, весьма непреклонно заявив, что «в законах стоимости нет ничего, что осталось бы выяснить современному или любому будущему автору» (1848/1965, Works: III, 456). Придерживаясь такой точки зрения, он полагал, что «рассмотрение ценности имеет отношение только к распределению богатства, а не к его производству» (1848/1965, Works, III: 455). Милль не сумел понять, какую роль играют цены, так как считал, что приемлемым объяснением может служить только установление причинно-следственной связи между предшествующими и последующими событиями: именно такой подход принят в естественных науках. Идеи Милля довольно долго пользовались влиянием, и когда четверть века спустя произошла «маржиналистская революция», она имела эффект разорвавшейся бомбы.
Следует упомянуть, что всего через шесть лет после выхода в свет основного труда Милля Г. Г. Госсен, мыслитель, не замеченный и недооцененный современниками, предвосхитил появление теории предельной полезности. Он высказывал ясное понимание того факта, что расширенное производство регулируется ценами, и подчеркивал, что «только через установление частной собственности можно найти меру для определения количества каждого товара, которое было бы лучше всего производить при данных условиях… Несомненно, величайшим из всех возможных оправданий частной собственности является величайшая необходимость в продолжении человеческого рода» (1854/1983: 254–5).
Труды Милля принесли немало вреда, однако, наверное, следует многое простить ученому по причине его влюбленности в даму (впоследствии ставшую его женой), о которой он был чрезвычайно высокого мнения. Она, по утверждению Милля, «руководствуясь благороднейшими устремлениями… никогда не останавливалась на пути к своей цели добиться совершенной справедливости распределения, что подразумевает полностью коммунистическое устройство общества, на практике и по духу», и со смертью этой женщины «страна потеряла величайший из умов» (1965, Works: XV, 601; см. также Hayek, 1951).
Каким бы ни было влияние Милля, марксистская экономическая теория до сих пор пытается объяснить сложнейшие порядки взаимодействия в терминах простых механических явлений и однонаправленных причинно-следственных связей, вместо того чтобы увидеть в самоорганизующихся процессах ключ к пониманию гораздо более сложных явлений. Однако следует упомянуть о замечании Иоахима Рейга в его предисловии к испанскому переводу статьи Ойгена фон Бём-Баверка на тему Марксовой теории эксплуатации (1976) о том, что после изучения трудов Джевонса и Менгера сам Карл Маркс, по-видимому, отказался от дальнейшей работы над темой капитала. Если так, то последователи Маркса совершенно очевидно уступают ему в мудрости.
Приложение CФактор времени при зарождении и воспроизводстве структур
Определенные структуры могут формироваться и множиться особым путем – когда подобные уже существующие структуры передают им некоторые свойства (иногда со случайными отклонениями). Таким образом, абстрактные порядки в ходе эволюции переходят из одной материальной формы в другую только благодаря тому, что имеется уже некий готовый «шаблон». Этот факт являет миру новое измерение: вектор времени (Blum, 1951). С течением времени возникает нечто новое, чего не существовало прежде: самовоспроизводящиеся и развивающиеся структуры. В какой-то момент они представляют собой лишь определенное материальное образование, но потом становятся отдельными сущностями и сохраняются во времени в самых различных проявлениях.