Человек естественный не соответствует расширенному порядку
Не стоит ожидать, что расширенный порядок, противоречащий некоторым из сильнейших человеческих инстинктов, понравится людям или что они ясно представляют себе, что именно он приносит такие желанные для них материальные блага. Этот порядок можно даже назвать «неестественным» в обычном значении этого слова – ведь он не соответствует биологическим свойствам человека. При расширенном порядке бóльшую часть своих добрых дел человек совершает не потому, что добр от природы. Однако называть цивилизацию «искусственной» на этом основании было бы глупо. Она искусственна только в том смысле, в котором искусственны многие наши ценности, язык, творчество и сам человеческий разум: они не заложены в наши биологические структуры генетически. Однако в другом смысле расширенный порядок совершенно естественен: он развивался естественным образом в ходе естественного отбора, как и другие биологические явления (см. Приложение A).
Тем не менее нельзя отрицать – наша повседневная жизнь, а также различные профессии (большей частью) мало отвечают глубинному «альтруистическому» желанию людей творить добро. Наоборот, общепринятые традиции зачастую требуют воздерживаться от того, к чему нас побуждают инстинкты. Конфликтуют не столько эмоции и разум (хотя чаще говорят именно об этом), сколько врожденные инстинкты и усвоенные правила. Однако следование правилам обычно приносит бóльшую пользу сообществу в целом, чем самые прямые проявления «альтруизма» в поступках отдельных людей.
Существует весьма распространенное мнение, что «сотрудничество лучше, чем конкуренция», – и это явное подтверждение слабого понимания принципа рыночного упорядочивания. Сотрудничество, как и солидарность, предполагает значительную степень согласия в отношении целей и методов их достижения. Сотрудничество имеет смысл в малой группе, у членов которой схожие привычки, знания и представления о собственных возможностях. Все это теряет значение, если появляется необходимость адаптироваться к новым обстоятельствам; однако эта же адаптация лежит в основе координации деятельности в расширенном порядке. Конкуренция предполагает открытие чего-то нового, это свойственно любой эволюции. Именно конкуренция заставляет человека (хочет он этого или нет) приспосабливаться к новым ситуациям. Мы работаем все эффективнее благодаря постоянной конкуренции, а вовсе не солидарности.
Конкуренция приносит плоды, когда ее участники соблюдают определенные правила, а не прибегают к физической силе. Лишь общие правила могут сделать расширенный порядок единым целым. (Совместные цели могут способствовать этому только в чрезвычайной ситуации, при общей опасности. «Моральный эквивалент войны» для пробуждения в людях чувства солидарности – всего лишь использование примитивных способов координации.) При спонтанном порядке совершенно необязательно обладать информацией обо всех преследуемых целях и средствах для их достижения. Такой порядок образуется сам собой. Правила, формирующие его, шаг за шагом становились более совершенными, только это происходило не потому, что люди все лучше понимали свои задачи, а потому, что успеха достигали те группы, которые изменяли правила для повышения своей способности к адаптации. Эволюция не развивалась линейно, но двигалась путем проб и ошибок, постоянного «экспериментирования» в областях, где «состязались» разные порядки. Конечно, такие «эксперименты» никто не планировал, но изменение правил поведения, вызванное исторической случайностью (что можно сравнить с генетической мутацией), имело примерно такие же последствия, как при эксперименте.
Процесс изменения правил проходил далеко не гладко: изменениям обычно сопротивляются силы, обеспечивающие соблюдение старых правил. Ведь новые правила всегда противоречат уже устоявшимся взглядам на истину и справедливость. В свою очередь, понуждение к исполнению новых правил, недавно пробивших себе дорогу, иногда блокировало следующий шаг эволюции или ограничивало расширение координации индивидуальных усилий. Силы принуждения редко инициировали такое расширение координации, хотя иногда содействовали распространению морали, уже получившей признание в правящей группе.
Все это подтверждает, что желание освободиться от ограничений, которые налагает цивилизация, является анахронизмом и более подходит к численности и условиям жизни групп в далеком прошлом. Более того, если наша цивилизация явилась результатом непреднамеренных постепенных изменений морали, то, как бы нам этого ни хотелось, мы никогда не сможем создать действенную универсальную систему этических норм.
Однако неверно было бы делать вывод (исходя строго из принципов эволюции), что любые устоявшиеся правила всегда и обязательно способствуют выживанию и увеличению послушных им популяций. С помощью экономического анализа (см. главу 5) нам предстоит показать, каким образом правила, возникающие спонтанно, способствуют выживанию людей. Признавая, что правила проходят отбор по критерию их ценности для выживания человека, мы вовсе не пытаемся защитить эти правила от критического анализа – он необходим хотя бы потому, что процесс культурной эволюции часто подвергался насильственному вмешательству.
Безусловно, концепция культурной эволюции предполагает толкование любых сомнений в пользу установленных правил, возлагая бремя доказательства нецелесообразности таких правил на тех, кто намерен их изменить. В главах 2 и 3 представлено исследование возникновения капитализма с исторической и эволюционной точек зрения; оно не доказывает превосходство рыночных институтов, но помогает понять, как возникли столь продуктивные традиции (никем не придуманные и не пользующиеся любовью) и почему они так важны для людей, живущих в условиях расширенного порядка. Однако сначала я хочу убрать с обозначенного пути главную преграду – широко распространенное заблуждение о природе нашей способности перенимать полезные обычаи.
Сознание – не направляющая сила, а продукт культурной эволюции, и его основой является скорее подражание, чем интуиция или разум
Мы уже упоминали о способности учиться путем подражания – одном из главных преимуществ, приобретенных людьми за долгое время инстинктивного развития. Пожалуй, важнейшая способность, которой человек наделен генетически (помимо врожденных реакций), – это способность приобретать навыки через подражание. И важно с самого начала избегать представления, которое происходит из убежденности (я называю ее «пагубной самонадеянностью»), что мы приобретаем навыки благодаря разуму. Наоборот: наш разум – такой же результат эволюционного отбора, как и наша мораль, это всего лишь отдельная ветвь развития. Так что не следует предполагать, что разум находится на более высокой ступени по отношению к морали и что хороши только правила, продиктованные разумом.
Я подробно рассматриваю эти вопросы в следующих главах, но, возможно, некоторые выводы уместно будет обозначить уже сейчас. Название настоящей главы – «Между инстинктом и разумом» – следует понимать буквально. Я хочу привлечь внимание к тому, что действительно лежит между инстинктом и разумом (и поэтому часто упускается из виду – предполагается, что между ними ничего нет). То есть меня интересует главным образом эволюция культуры и морали, эволюция расширенного порядка, которая, с одной стороны (о чем только что шла речь), не укладывается в рамки инстинкта и зачастую ему противостоит, а с другой стороны (как будет показано ниже) – наш разум не способен ни спланировать, ни осуществить ее.
Мои взгляды (частично я излагал их ранее: 1952/79, 1973, 1976, 1979) легко обобщить. Усвоение правил поведения – это больше источник, чем результат интуиции, разума и понимания. Человек не рождается мудрым, добрым и благоразумным – ему нужно научиться стать таким. Не интеллект создает мораль: скорее взаимодействие между людьми, регулируемое правилами морали, делает возможным развитие разума и способностей. Человек научается и становится разумным благодаря традициям – тому, что находится между инстинктом и разумом. Эти традиции, в свою очередь, возникают не из способности правильно интерпретировать происходящее, а из привычки реагировать. Традиции главным образом подсказывают человеку, что (в определенных условиях) он должен, а чего не должен делать, а не то, чего ему следует ожидать.
Вот почему, признаюсь, я не могу удержаться от улыбки, когда книги об эволюции (даже написанные великими учеными) заканчиваются призывами к человеческому разуму – взять дело в свои руки и контролировать последующее развитие, – потому что жизнь стала очень сложной. Но при этом все признают, что до сих пор развитие шло путем спонтанного упорядочивания. Такие благие намерения поощряются «конструктивистским рационализмом» (так я назвал эту точку зрения в другой своей работе, 1973). Подобные представления серьезно влияют на научное мышление. Наглядный пример – название успешной книги известного антрополога-социалиста: «Человек создает себя сам» (V. Gordon Childe, 1936); многие социалисты приняли этот заголовок как лозунг (Heilbroner, 1970: 106). Это самонадеянное заявление основывается на ненаучном (и даже анимистическом) представлении о том, что на определенном этапе в развивающееся человеческое тело входит рациональный человеческий разум или душа – и становится новым, активным проводником дальнейшего культурного развития. То есть вовсе не тело постепенно приобрело способность усваивать чрезвычайно сложные принципы, позволившие ему успешнее развиваться в среде выживания, – как это было на самом деле. Считать, что культурная эволюция происходила позднее биологической или генетической эволюции, значит не видеть наиболее важной части эволюционного процесса: формирования разума. Идея о разуме, появившемся в ходе эволюции, но способном определять собственное дальнейшее развитие, по сути своей противоречива, и ее легко опровергнуть (не говоря уже о том, что наш разум не способен на многое другое; см. главы 5 и 6). Будет правильнее говорить не о том,