Наблюдая эту крысиную возню своих собратьев, Вася Бриллиант пытался проводить в жизнь идею очищения и примирения. Он намеревался собрать общий сход, на котором и разрешить все проблемы. Не успел. Его арестовали в очередной раз. Но и из неволи авторитетный законник продолжал свою линию. И у него были сторонники и противники.
С особым пристрастием за развитием событий в уголовном мире следил КГБ. По указанию с Лубянки, малявы Бриллианта перехватывались и анализировались. В тот период — а это уже шли 60 — 70-е годы — разработкой уголовных лидеров и их развенчанием было поручено заниматься специалистам именно этого правоохранительного ведомства. Уже тогда в определенных кругах возникли опасения, что преступность, несмотря на победные реляции МВД, выходит на новый уровень и может стать опасной для общества.
Бриллианта, незадолго до его смерти, навестил в колонии сотрудник КГБ, итог работы которого отразился в докладной записке. Она тоже попала каким-то образом в личный кумовской архив. Основное содержание документа сводилось к тому, что Вася Бриллиант свою позицию объяснял так: власть боится авторитета таких воров в законе, как он, которые не дают расколоться воровскому миру и не способствуют тому, чтобы маститые уголовники давили друг друга в страшной междоусобной войне. Такой раскол, по мнению Бриллианта, кроме ослабления и вреда, ничего не мог принести как воровскому движению, так и государству. Воры в законе — это цемент российского уголовного мира. Не будет его, и все здание рухнет. Вот тогда под обломками погибнут многие, в том числе и невиновные, тогда в самом деле будет бойня, беспредел. Его допустить нельзя. Эти свои мысли дед Вася аккуратно заносил в ученическую тетрадь, свой дневник, который тоже сохранился в личном кумовском архиве.
— Не отсюда ли, с посещения колонии представителем всесильного ведомства, выросли ноги версии об убийстве Васи Бриллианта? — спросил я кума-ветерана.
— Вполне возможно, — согласился мой собеседник. — Мертвый Вася Бриллиант в тот момент устраивал многих…
А как иначе? Не случайно же был на зоне агент КГБ. Он и дал команду на уничтожение неугодного авторитета. Но тут бы хотелось добавить, что у именитого законника врагов хватало не только среди представителей правоохранительных органов. Проповедуя взгляды и традиции старой воровской школы, он, можно сказать, перекрывал кислород тем из собратьев, кто стремился жить на широкую ногу. А таких становилось в воровских рядах все больше и больше.
— Для всяких там козырных валетов Вася Бриллиант был как кость в горле, — размышлял кум-ветеран. — Особенно его ненавидели трефовые.
— А это кто такие?
— Трефовые — это грузинские воры в законе. Козырные валеты — это, можно сказать, кандидаты в воры в законе. У них ведь как? Прежде чем стать вором в законе, надо себя показать, зарекомендовать как надо. Потом заручиться поддержкой… Чтобы понятней было, можно сравнить с тем, как в партию раньше принимали.
— Не понял?
— А что тут понимать. — Петрович только хитро ухмыльнулся. — Тут вспоминать надо. Каждый желающий в коммунисты должен был заполучить от трех старших товарищей со стажем в партии не менее пяти лет письменные рекомендации-поручительства. Потом на собрании все это обсуждалось. Кандидату назначался испытательный срок. Вспомнил?
— Допустим.
— Вот и тут все примерно по такой же схеме происходило. Только рекомендовать не обязательно письменно. Достаточно высказаться на воровской сходке. На ней большинством голосов и определяли: быть тому или иному кандидатом или вором в законе.
— А почему эти самые, трефовые, Бриллианта ненавидели?
— За всех трефовых говорить не буду, но, думаю, большинство из них были далеки от той линии, которую проводили в жизнь нэпманские воры. Тут надо исходить из того, что все кавказцы — отменные торгаши. У них всегда все покупалось и продавалось. С них именно, кстати, началось то, что воровской титул стали себе покупать те, кто ни тюрьмы, ни зоны даже не нюхал. Отстегнул такой кандидат на воровскую корону тысяч сто зелеными в воровской общак — и он уже законник со всем причитающимися привилегиями.
Позже от кавказцев эта зараза и на славян перекинулась. Например, был такой вор в законе Цирюль. Очень серьезный воровской авторитет. Он одно время держал самый большой воровской общак. Сам понимаешь, что такое нечистому на руку не доверят.
— Согласен, — кивнул я.
— Только Цирюль недолго был чистым. — Мой консультант как бы подвел черту всему предыдущему разговору. — На одной из сходок кто-то из старых воров Цирюля сукой назвал. По-блатному — это все, кранты. Так только отступников клеймили, изменников.
— И чего такого Цирюль натворил?
— Коммерсантом заделался. А вор не имеет права коммерцией заниматься. Цирюль, конечно, ничего такого сам лично не допускал. Но, говорят, средства воровского общака через доверенных людей прокручивал. Прибыль, естественно, не в общак шла, а в один свойский карман.
— Да, не промах этот самый Цирюль был.
— А как же. Говорят, фигура номер два в криминальном мире России.
— А кто фигура номер один?
— Ясно кто — Япончик. Но вернемся к Цирюлю. Его главным обвинителем стал Вася Очко. Он, как и Бриллиант, был из старых воров. К началу 90-х Вася Очко вышел из колонии после очередной отсидки. Вышел и офигел: воры в коммерцию ударились! Даже казначей на общие деньги жирует, дачи себе строит, в коммерции воровские бабки крутит. На первой же сходке Очко взял слово и рассказал об этом.
— И какая была реакция?
— Одно скажу, что ни гром, ни молния на голову, посыпанную пеплом, не обрушились…
Только это уже другая история. Противостояние Цирюля и Васи того стоит.
ВАСЯ ОЧКО И КАЗНАЧЕЙ
— Прочитай, очень любопытная статейка. — Петрович протянул мне пожелтевшую газетную страничку. — Тут, правда, информация о том, чем все закончилось. А я потом расскажу, с чего все началось.
— Но это и близко не то… — Пробежав первые строки, я вопросительно уставился на кума-ветерана, своего главного консультанта по уголовным авторитетам и ворам в законе. В заметке ничего не было сказано ни о Васе Очко, ни о Цирюле, хотя…
— Эх, писатель, все спешишь… А куда? Себя не обгонишь. Надо иногда и читателем становиться. Все твои коллеги журналисты именно из-за спешки из мухи слона и раздували. Всё за сенсациями гонитесь, мать твою! А вместо этого очередную дезу читателям подсовываете или «уток» пускаете. Так это, кажется, по-вашему, когда речь идет о самом что ни на есть вранье?
— Ну, так, — согласился я. — Но и не совсем так.
В «любопытной статейке» сообщалось, что почти два года продолжалось следствие по делу какого-то Павла Захарова. Все это время он находился под стражей. Его переводили из одного следственного изолятора в другой. Материалы для суда готовили сразу по трем статьям Уголовного кодекса: незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия; распространение и сбыт наркотиков (было доказано около десяти эпизодов, большинство из них — в тюрьме); подделка документов. В отдельное производство были выделены уголовные дела на пятерых соучастников Захарова. Их суд приговорил к лишению свободы от пяти до шести лет. Сам Павел Захаров не получил ничего.
— Ну и какая здесь связь? — обратился я за пояснениями к Петровичу.
— Павел Васильевич Захаров и есть интересующий тебя вор в законе Цирюль, казначей самого большого воровского общака и, ко всему прочему, кстати, развенчанный вор в законе.
— Что значит «развенчанный»?
— Значит, отрекшийся от своего сана, публично оповестивший всех, что никакой он не вор в законе.
— И так бывает?
— Еще как бывает… В январе 1997 года Павел Захаров скончался в Москве в Бутырском замке (так еще называют столичный следственный изолятор № 2. — Авт.) Заключение врачей гласило: «Причина смерти — острый сердечный приступ». Мотор не выдержал крутой нагрузки. Ведь даже в неволе Цирюль не прекращал принимать наркотики. Он использовал любое зелье, какое только можно было доставить с воли. При такой чехарде не мудрено было ошибиться в подборе дозы. Так и произошло.
Как рассказывали встречавшиеся с ним, последнее время Цирюль чувствовал себя ужасно — постоянные ломки из-за отсутствия зелья. Сказывался далеко не юный возраст. Старая закалка уже не спасала. Да она и растворилась давно в той роскоши, в которой он жил до последнего ареста. Тогда-то он сломался и написал это свое письмо-отречение.
Однако стоит отдать должное старому вору: внешне он всегда старался выглядеть идейным, придерживающимся традиций. Все нажитое имущество, недвижимость он записывал на родственников, преданных ему людей. Даже женщина, с которой жил, но которую по «воровскому кодексу чести» иметь ему было не положено, была оформлена супругой родного брата.
Зачем незадолго до смерти Цирюль принял такое отчаянное решение? Скорее всего, он тем самым пытался воздействовать на ход следствия, возможно, добивался снисхождения. По совокупности обвинения, если бы состоялся суд, ему грозил срок до 15 лет. Умирать в неволе он не желал. Очень хотелось назад, к той красивой жизни, из которой его вырвали. Он, похоже, был готов ради своего освобождения на любые жертвы. Но последний шанс был упущен им самим. Тогда он написал письмо-отречение. Адресовал его не братве на волю, не родным и близким, как это всегда делал раньше, а в прокуратуру.
В «любопытной статье» приводилась выдержка из этого письма: «Прокурору города Москвы. От Захарова Павла Васильевича. Прошу больше не считать меня вором в законе. Поскольку в 1953 году был коронован неправильно, с нарушением воровских законов и традиций…»
Вот ведь как все повернулось: в пору финансового могущества смерть застигла этого человека на тюремной койке. Первоначально арестовали Цирюля за незаконное хранение оружия. Статья в общем-то не такая уж и серьезная. Потому друзья с воли пытались вытащить его любой ценой. Они подготовили для этого все необходимое и сообщили ему, что «судейские люди» готовы его осво