Уна достала из тайника катапульту Дана – по правде говоря, это была просто-напросто рогатка – и приготовилась достойно встретить войска Ларса Порсены, крадущиеся там внизу, вдоль реки, сквозь серебристые, трепещущие заросли ив. Шумный вихрь с протяжным воем промчался по долине, и в тон ему Уна продекламировала навзрыд:
До самой Остии Астур
Опустошил страну.
Пал осажденный Юникул.
Его бойцы в плену.
Но шквал, не долетев до леса, неожиданно прянул в сторону и, мощно тряхнув одинокий дуб на Глисоновом лугу, упал и превратился в легкий ветерок, от которого верхушки трав затрепетали и пошли гибким, волнистым изгибом, как хвост у кошки, изготовившейся к прыжку.
Добро пожаловать, герой,
К своим полям родным!
Чего ты ждешь? Перед тобой
Открытый путь на Рим.
Она подняла катапульту и выстрелила прямо в затаившуюся тишину зарослей, где трусливо прятался ветер. Какое-то резкое мычание отозвалось в кустах боярышника.
– Ах, леший меня раздери! – вскричала Уна (это выражение она подцепила у Дана). – Кажется, я подшибла Глисонову корову!
– Ну держись, размалеванный коротышка! – прогремел внезапно голос из-за кустов. – Я тебе покажу, как метать камни в своих господ!
Уна опасливо поглядела вниз и увидела шагающего по склону молодого воина в сверкающих бронзовых доспехах. Всего восхитительнее был шлем – с высоким желтым гребнем и конским хвостом, развевающимся на ветру. Уна слышала даже шорох конского волоса, трущегося о блестящие оплечья воина.
– И с чего это Фавн решил, будто Юркий Народ совсем переменился? – пробормотал он, подозрительно озираясь. И тут его взгляд упал на русую головку Уны.
– Эй, – крикнул он, – ты не видала тут маленького раскрашенного стрелка с пращой?
– Не-а, – протянула Уна. – Но если вы видели пульку…
– Видел?! – возмутился воин. – Да она просвистела на волосок от моего уха!
– В общем, это я выстрелила… Простите, пожалуйста. Я не знала.
– Неужели Фавн не сказал тебе, что я приду? – удивился он.
– Если вы говорите о Паке, то нет. Я подумала, что это соседская корова. Я не знала, что это вы… А кто вы такой?
Юноша расхохотался, обнажив два ряда великолепных зубов. Он был смугл и темноглаз, с черными густыми бровями, сросшимися над переносицей.
– Меня зовут Парнезием. Я центурион Седьмой когорты Тридцатого легиона, Ульпийского Победоносного. Так это ты стреляла?
– Ну да. Из Дановой катапульты, – призналась она.
– Катапульты? – оживился воин. – Я неплохо разбираюсь в катапультах. Покажи-ка!
Он перепрыгнул через изгородь, загремев своими доспехами, щитом и копьем, и быстро вскарабкался на вершину Волатерр.
– Так-так… Праща на деревянной рогульке. Понятно, – молвил он и потянул за резинку. – Что за искусный демон изготовил эту дивно растягивающуюся кожу?
– Это резинка. Вы вкладываете заряд в петлю, потом натягиваете посильнее…
Парнезий натянул резинку и отпустил, ушибив себе при этом большой палец.
– Каждому свое, – произнес он серьезно, возвращая рогатку. – Я лучше управляюсь с тяжелыми катапультами. Забавная игрушка, но не по мне, волчий хвост! Ты волков боишься?
– В наших местах они не водятся, – заметила Уна.
– Не говори! Волки, как и Крылатые Шапки, всегда появляются неожиданно! Разве тут не охотятся на волков?
– Нет, – отвечала Уна. – Мы не охотимся ни на кого. Наоборот, мы охраняем фазанов. Знаете фазанов?
– Да вроде знаю, – ухмыльнулся воин и вдруг закричал по-фазаньи, да так похоже, что какой-то фазан тотчас откликнулся ему из леса.
– Пером пестры, а глупее кур! Точь-в-точь как римляне!
– Но ведь вы сами римлянин?
– И да и нет. Я один из тех тысяч и тысяч римлян, что никогда в жизни не видели Рима. Моя семья много поколений подряд прожила на острове Вектис. Знаешь этот остров? Его можно увидеть отсюда в хорошую погоду, если смотреть на запад.
– Наверное, это остров Уайт, – предположила Уна. – Он виден с Большого холма в очень ясную погоду.
– Вполне возможно. Наша вилла расположена на самом южном берегу острова, возле Сыпучих Утесов. Большая часть дома построена триста лет назад, но коровник, должно быть, еще лет на сто старше. Что-то вроде этого – ведь наш предок получил землю от самого Агриколы. Местечко недурное. Весной фиалки покрывают землю пышным ковром до самого моря. Сколько раз я бродил там со своей старой няней, собирая морские водоросли для себя и фиалки для матери.
– А ваша няня – она тоже была римлянкой?
– Нет, нумидийкой, да вознаградят ее боги! Добрая, милая коричневая толстуха с языком, что коровий погремок. Она была свободной. А скажи-ка мне, между прочим: ты-то сама свободная?
– Совершенно свободная, – отвечала Уна. – По крайней мере, до полдника. Впрочем, летом наша гувернантка почти не бранится, если мы приходим позже.
Молодой воин понимающе расхохотался.
– Это потому, что вы живете среди леса. А мы, бывало, прятались среди скал.
– А у вас тоже была гувернантка?
– Еще бы! Гречанка, между прочим. Она так потешно поддергивала платье, разыскивая нас среди кустов утесника, что нельзя было удержаться от смеха. Все грозилась выпороть нас. Но мы-то знали, что это она просто так. Ее звали Аглая. Ловкая и быстрая была женщина, хотя и ученая.
– А чему вас учили в детстве? Какие были уроки?
– Древняя история, литература, арифметика и тому подобное, – отвечал Парнезий. – Мы с сестрой были твердолобые, зато два моих брата (один постарше меня, другой помладше) учились с удовольствием, да и мать наша была умна за шестерых. Высокая – почти как я сейчас! – она походила на статую богини Деметры Плодородной, той самой Деметры с Корзинами, что стоит у Западного Тракта. А уж до чего весела, не рассказать! Как она нас смешила!
– Чем смешила?
– Разными шуточками, чудными приговорками. Такие, наверное, есть в каждой семье.
– У нас тоже есть такие приговорочки. Расскажите еще, пожалуйста, о вашей семье.
– Все хорошие семьи похожи. Мать обычно пряла по вечерам, Аглая читала что-нибудь в уголке, отец занимался хозяйственными подсчетами, а мы играли и возились по всему дому. Когда мы слишком расшумимся, отец, бывало, говорил: «Эй, потише! Тише, кому говорят! Разве вы не знаете, что по римским законам отец имеет полную власть над жизнью и смертью своих детей? Я имею право казнить вас, милые мои, и боги меня не осудят – наоборот!» На что мать. бывало, отзовется, подняв глаза от прялки: «Боюсь, что с этими детьми никакому римскому праву не сладить». Тогда отец свернет свои книги да как вскочит: «Ну, держись, сейчас я вам задам!» – и давай бегать и возиться вместе с нами!
– Отцы это любят – порой, под настроение, – подтвердила Уна, лукаво блеснув глазами. – А что вы делали летом? Играли целыми днями?
– Ну да. И навещали друзей. И катались верхом. На Вектисе не водится волков, зато там много маленьких пони.
– Ах, как мне нравятся пони! – воскликнула Уна. – И долго вы жили такой замечательной жизнью?
– Все на свете когда-нибудь кончается, милая девочка. Когда мне исполнилось семнадцать лет, отец заболел подагрой, и мы переехали жить на воды.
– На какие воды?
– На целебные… Они зовутся Аква Сулис – знаешь, наверное?
– Нет, не слыхала. Где это? Парнезий, казалось, очень удивился.
– Аква Сулис, – повторил он. – Это лучший источник целебных вод в Британии. Мне говорили, что он ничуть не хуже римских курортов. Там старые обжоры сидят по пояс в горячей воде, обсуждая политику и свежие сплетни. Там на каждом шагу можно встретить то военачальника с охраной, то важного магистрата на носилках, окруженного толпой слуг и клиентов; там на улицах полно всякого люда – прорицателей и ювелиров, купцов и философов, ультраримских британцев и ультрабританских римлян, полуцивилизованных дикарей и иудейских проповедников, – кого там только не встретишь! Мы, молодежь, совсем не увлекались политикой, и подагра нас не беспокоила. Мы улыбались жизни, и она улыбалась нам.
Пока мы так беспечно проводили время, не загадывая вперед, моя сестра повстречалась с сыном какого-то важного чиновника с Запада и через год вышла за него замуж. Младший брат, который всегда интересовался разными травами и корнями, познакомился с главным врачом одного из британских легионов и тоже решил стать военным врачом. Не думаю, что это подходящая профессия для человека из хорошего рода, но у брата своя голова на плечах. Он уехал в Рим изучать медицину, и теперь он сам главный врач Египетского легиона – они сейчас, кажется, в Антиное; впрочем, я давно не получал от него известий.
На моего старшего брата сильное влияние оказало знакомство с греческой философией. Он заявил отцу, что намерен вернуться в наше имение, чтобы заниматься там земледелием и размышлениями. Понимаешь, – подмигнул Парнезий, – у его философии были красивые длинные волосы.
– А я думала, что философы лысые, – удивилась Уна.
– Не все. Это была очень симпатичная философия. По правде говоря, меня вполне устраивало решение брата, потому что мне-то самому хотелось вступить в армию, но я боялся, что некому будет управляться с хозяйством дома.
Он слегка постучал по своему щиту, с которым управлялся на диво легко и небрежно.
– Когда мы все вместе вернулись домой, Аглая первая поняла, что случилось с ее питомцами. Помню ее у порога с факелом над головой в ту минуту, когда мы только подъехали к Клаузентуму по лесной дороге. «Ого! – вскричала она. – Вы уезжали детьми, а вернулись взрослыми – настоящие мужчины и юная прекрасная дама». – Она поцеловала маму, и мама заплакала. Так наша поездка на воды решила судьбу каждого из нас.
Он встрепенулся и прислушался, опираясь на кромку копья.
– Это, наверное, Дан – мой брат, – сказала Уна.
– Так! И Фавн вместе с ним, – добавил Парнезий. Тотчас зашуршали кусты и из рощи появились Дан и Пак.