— Эй, Ясь, ты же прекрасно знаешь, что профессия официанта вовсе не из легких… Пробегать целую ночь на ногах, среди пьяных и уродов, — не такое уж большое удовольствие… пожалуй, потяжелее, чем стоять на углу с дубинкой.
— Потому мне и платят столько, чтобы я только не умер с голоду, а ты приносил по сотне долларов только чаевыми…
Долгоносик снисходительно читает Оскару мораль, похлопывая в такт дубинкой по руке.
— Ладно, что ты кипятишься… Хочешь, я помогу тебе найти много лучше оплачиваемую работу?
— Может быть, ты уступишь мне свое место? — ехидно спрашивает Гутор. — Ты же зарабатываешь деньги хуем, Оскар… Разве я не прав?
— Кто мешает тебе зарабатывать деньги хуем? — Внезапно Оскар чувствует свое превосходство над тщедушным Маленьким Муком. — Эта профессия одинаково открыта для всех.
— Секс меня не интересует. Секс — свинство… — Яцек гадливо морщится.
— Хорошо, ходи и проповедуй «поцелуй таракана». Вполне можешь основать новую религию. Кто тебе мешает? В Америке ловкие люди уже основали немало «тараканьих» религий. А ты стоишь здесь и брюзжишь…
— Ты стал таким же, как они, Оскар, — убедительно заявляет гард Гутор.
— Плохо ли это?
— Ты принял причастие буйвола, Оскар…
— Это тебе наверняка сообщил твой знакомый «голос»?
— «Голос» не занимается такими, как ты, Оскар. Нищие духом его не интересуют.
— Фу, — обессиленно останавливается Оскар, — тебя не переспоришь. Бог с тобой, пусть я нищий духом… И мои друзья, и мои женщины — нищие духом…
Яцек тихо смеется. Только сейчас в этом снисходительно-удовлетворенном горловом смехе Оскару удается уловить оттенок безумия. В остальном Яцек как будто нормален.
— Женщины лучше мужчин, Оскар… Некоторые из них не безнадежны. Женщин еще возможно спасти…
— Если секс — свинство, то женщина должна быть для тебя сосудом греха, источником свинства, причиной его возникновения. Она не может быть лучше…
— Женщина честнее, Оскар.
Оскар уже досадует на себя за то, что позволил себе эмоциональную реакцию на слова человека, которого «голос» позвал в Итаку, а он пришел в Карлайл, штат Пенсильвания…
— Кстати, Яцек, Габриэл передает тебе привет, она хотела бы увидеть тебя еще раз. Позвони и приходи, а?
Оскар не уверен, что долгоносик опять когда-либо появится в его жизни. И достаточно сообразительным для того, чтобы Габриэл имела основания беспокоиться, долгоносик не кажется. Оскар если бы боялся кого-то, то уж боялся бы Чарли. Вот Чарли вполне может отправиться в газеты и дать материал об оргии, в которой участвовали миллиардерша миссис Крониадис, известная писательница Сюзен Вудъярд, известный автор бестселлеров Стив Барон, супермодель Кати Стюарт… Однако и Чарли трудно будет убедить редактора напечатать материал, компрометирующий стольких известных в Нью-Йорке людей в один раз…
— Может быть, зайду, — после долгого обдумывания соглашается Яцек. — Только мне от вас ничего не нужно. Моя работа меня устраивает. Я три дня занят, три дня отдыхаю. Деньги мне тоже не нужны. Я не люблю деньги…
— Как хочешь, — не возражает Оскар. — Пока!
Идя вниз по Пятой авеню, Оскар, улыбаясь, вспоминает изречение своего блестящего тезки Оскара Уайльда: «Только один класс думает о деньгах больше, чем богатые. И это — бедные».
3
Оскар сидит у Наташки в спальне, и они нюхают героин. Торит свеча. Наташка почему-то считает, что нюхать героин менее опасно, чем колоть героин. Наташка боится привыкнуть к героину, героин Наташке нравится. Очень нравится, куда более, чем кокаин…
— Именно поэтому общество и дискредитировало героин, — поучает Наташку Оскар, — что героин самый антисоциальный наркотик из всех, какие существуют. Человек, принявший героин, становится самодостаточным. Лежа на спине и глядя в потолок, он в воображении своем имеет весь мир, и в этом мире уютно. А общество хочет, чтобы он отправился на фабрику и изготовлял нужные всем металлические детали машин.
— Да, — вздыхает Наташка, откидываясь на подушку, — очень уютно. Тепло, приятно и ничего не хочется. Я себя необыкновенно сентиментально сейчас чувствую, Оскар, я тебя очень люблю.
Оскар забирает из слабых и замедленных рук Наташки зеркало и пластиковую трубочку и нюхает опять порошок цвета чуть обожженной солнцем кожи.
— Будь осторожен, О, ты уже вынюхал несколько линий. Куда больше, чем я…
— Мне хочется… Мне просто нужно больше, чем тебе, я здоровее…
— Вот-вот, всем умершим от ОД тоже казалось, что им нужно чуть больше того, что они уже приняли…
— Смерть от героина, говорят, самая легкая. Сердце тихо останавливается. Умираешь мгновенно и безболезненно.
Теперь Оскару тоже хочется лечь. Потому он, как ему кажется, очень медленно перебирается с кресла, на котором сидел, на кровать и, вытащив из-за Наташки одну подушку, опускается на спину рядом с Наташкой.
— Ой, хорошо-то как…
— Хорошо… — вздыхает Наташка.
Они оба молчат, вслушиваясь и всматриваясь в особый, чистый, приветливый и гармоничный мир, в который их погрузил героин. Даже секс как будто не нужен. Оскар искоса посматривает на Наташку.
У русской девушки сейчас очень светлый лик. Умиротворенный, спокойный и чистый лик. Невозможно даже предположить, что это та же самая женщина, которая стонала и рычала, лежа на члене Алена, и извивалась, как червяк, под чудовищным дилдом, которым месил в ее попке Чарли… Спящая тихая красавица, девушка сказки лежит рядом с Оскаром и только время от времени открывает слипшиеся медовые глазки, жмурясь на свечу. Свеча на ночном столике черная, Наташка — декадентка…
— Наташ, — обращается к ней Оскар, слыша красивую пустоту вокруг себя, пустоту, внезапно наполненную русским именем. И опять смотрит на Наташку.
— Что?
— Я люблю тебя…
На глаза Оскара вдруг внезапно надвигается пелена слез. Он представляет себе маленькую, совсем маленькую Наташку, бесприютно бредущую по снегу по улицам их столицы — Москвы, беззащитную перед снегом, холодом и опасностями, подстерегающими маленьких девочек. Как хорошо, как чудесно, думает Оскар умиленно, что Наташка спаслась, выросла и теперь лежит рядом с ним на другой подушке, такая миленькая, и медовая прядка спала ей на глаза. Как чудесно! Оскар шмыгает носом и, привстав на локте, смотрит на Наташку с болезненным умилением.
— Ты что, Оскар? — От взгляда Оскара Наташка медленно открывает глаза. — Ой, ты плачешь… Ты чего плачешь, О? Не плачь…
Сил у Наташки мало, потому она долго тянет руку к волосам Оскара, и, наконец достигнув их, теплая рука ложится на волосы, и Наташка так же медленно поглаживает волосы Оскара.
— Не плачь…
— Я люблю тебя… — всхлипывает Оскар… — Я очень тебя люблю… Ты моя девочка. Как хорошо, что ты есть… — И Оскар, вдруг глубоко и уже не сдерживаясь, плачет, не пряча лица. — О-о-ой! — стонет он.
— Эй, — Наташка как бы очнулась от сна, — чего же ты плачешь, если ты меня любишь? Разве плакать нужно, глупый? Нужно улыбаться…
— Я… Я не знаю как-к…
— Раскрываешь чуть-чуть рот и растягиваешь углы рта в стороны — получается улыбка.
Оскар старается последовать совету Наташки, но углы рта сползают у него вниз — опять в плачущую гримасу, и слезы текут не останавливаясь.
— Ооооо-ой!
— Оскар! — Наташка как будто начинает над ним смеяться. — Ты зальешь слезами всю мою постель. Перестань, глупый!
Оскар глядит неотрывно на Наташку — в джинсах и маленькой тишотке с надписью «Поверти сакс», и ему кажется чудом, как такая тоненькая и нежная Наташка умудряется спасаться в мире, полном страшных каменных зданий и твердых металлических машин. Оскар чувствует, как новая волна теплых слез надвигается ему на глаза, и, когда глаза так щиплет, что уже нет сил сдерживаться дальше, Оскар опять разражается приступом слез…
— О-ооо-ой!
— Эй, — Наташка внезапно привстает с постели, — О, ты перебрал героина, я же тебя предупреждала. Видишь, что происходит.
— Я люблю тебя больше всего на свете… — шепчет Оскар и чувствует, как ему необыкновенно приятно опять сползти в бессилие, слезы, вселюбовь и всепрощение… — Я люблю тебя, ты моя девочка… Моя девочка, — повторяет он, и уже не взрыв, но теплый кисель слез мягко поглощает его и он счастливо хнычет в этом болотце. — Поцелуй меня, бэйби, — просит он Наташку. — Поцелуй…
— Оскар, я буду злиться, перестань сейчас же плакать…
Наташка, немилосердно вытащенная Оскаром из мира ее — Наташкиных — грез, приподымается и садится в постели. Берет сигарету и закуривает. Выпускает дым…
— Но я не могу, — хнычет Оскар. — Не могу остановиться. Мне приятно плакать. Мне очень хочется плакать… Мне стыдно, но я не могу…
— А впрочем, плачь, — вдруг философски решает Наташка в пользу Оскаровых слез, — Все великие люди плакали. Франциск Ассизский тоже плакал… В экстазе…
Получив разрешение, Оскар ревет уже громко и безостановочно, перевалившись только на бок, для того чтобы найти в кровати и целовать Наташкины узенькие ступни, голые ступни, жалко торчащие из джинсов…
4
— Не могу тебе дозвониться уже несколько дней, Оскар. Таинственные похождения? Любовная история?
— Любовная история… — смеется Оскар. Два дня он провел вместе с Наташкой и ушел только потому, что Наташкин уик-энд все еще принадлежал ее официальному любовнику Джоэлу.
— Во-первых, я хочу сказать тебе спасибо, Оскар. Парти получилось великолепным. Великолепным… Не говоря уже об оргии… — Довольный Стив в трех блоках от Оскара издает в телефонную трубку смущенный гоготок… — Кстати, где ты взял Артура? Я ничего подобного в моей жизни не видел. Присутствие Артура, следует сказать, несколько поперчило наш секс… — Опять гоготок. — Я не представлял себе, что такое возможно…
— Все возможно в великом городе Багдаде — Нью-Йорке. За Артура, Стив, следует благодарить Габриэл, это был ее сюрприз.
— Конфиденциально, ты можешь мне объяснить, как это делается?.. Габриэл Крониадис, без сомнения, могущественная женщина, но труп… Не скажешь же ты, Оскар, что ее люди специально убили молодого человека, чтобы сделать тебе и твоим гостям сюрприз…