– Итак… чем этот тип заслужил свою участь?
Я фыркаю, закатив глаза, поворачиваюсь на каблуках и иду к арендованной машине.
– Ты чудовище, – шиплю я, когда Роуэн распахивает передо мной дверь со стороны водителя. – И прохиндей вдобавок.
Махнув на него рукой, я усаживаюсь в кресло.
Роуэн хохочет, наклоняясь к машине. Его лицо так близко, что я чувствую щекой чужое дыхание. Кровь кипит уже не от злости.
– Прохиндей? Где ты вычитала это слово? Неужто перешла от драконьих страшилок к пиратскому порно?
– А если так, то что?
– Знаешь, у меня прямо дух захватывает, когда ты злая!
– А ты – чудовище! – рычу я, вырывая дверь из его лап.
Роуэн успевает отдернуть руку прежде, чем я прищемлю ему пальцы, но все равно хохочет и напоследок, как всегда, говорит:
– Когда-нибудь ты в меня влюбишься.
Ну, явно не завтра.
И ни тогда, когда он приглашает меня на завтрак в ресторане отеля. Или появляется в торговом центре, где я покупаю себе наряд. Или таскает за мной пакеты, помогая выбрать платье. Он явно морочит мне голову, чтобы получить преимущество в игре. Хитрая сволочь! Какое, к черту, «влюбишься», когда я паркуюсь возле большого дома Торстена в Калабасасе и вижу у дверей знакомый мотоцикл? Его владелец в черной кожаной куртке стоит рядом и мерит меня взглядом с головы до ног, прекрасно зная, что производит убойное впечатление.
– Добрый вечер, Дрозд.
– Добрый вечер, Палач.
Роуэн подходит ближе, а я скрещиваю на груди руки.
– Красивое платье. Сама выбирала или кто-то помогал? У твоего советчика безупречный вкус.
– И неистощимая фантазия. А еще отсутствие чувства меры.
Он смеется.
– Хорошо, что мы с тобой на одной волне.
Я бросаю на него выразительный взгляд и хочу ответить очередной колкостью, но тут входная дверь распахивается, и на пороге возникает Торстен, простирая к нам руки.
– Добро пожаловать, мои юные друзья! – провозглашает он, словно принимая знатных гостей.
Седые волосы гладко зачесаны, бордовый пиджак поблескивает в лучах заходящего солнца. В улыбке чудится затаенный оскал.
– Прошу вас, проходите.
Он отступает, пропуская нас в роскошный холл.
Первым делом нам подают коктейли в гостиной, полной старинных книг, фарфоровых статуэток и картин. Я неторопливо оглядываюсь, а Торстен проводит экскурсию, указывая на самые ценные экспонаты своей коллекции. Я задерживаюсь возле гравюры Эдварда Хоппера с автографом автора, которая называется «Ночные тени». На ней изображен человек, в одиночестве шагающий по городской улице. Свет фонарей отбрасывает вокруг него глубокие тени. Вид у путника довольно зловещий. Может, за ним гонятся, а может, он сам кого-то выслеживает.
Похоже, предметы искусства складываются в единый сюжет.
Слева черно-белая фотография Эндрю Прокоса под названием «Фултон Окулус № 2». Изображение чем-то напоминает всевидящий жуткий глаз из стекла и стали.
Справа картина Джона Сингера Сарджента: женщина за обеденным столом. Она сидит лицом к зрителю и держится за бокал с красным вином. Рядом с ней с правого краю виден мужской силуэт. Мужчина очень пристально глядит на женщину.
Далее гравюра «Вальс» Феликса Валлоттона. На ней размытыми штрихами изображены танцующие пары. Женщина в правом нижнем углу будто крепко спит. Возможно, не просто так…
Посмотрев на Роуэна, я ставлю бокал на столик, не выпив из него ни глоточка. Тот занят разговором с хозяином и не замечает моего жеста.
А вот Торстен обращает на меня внимание.
– Вам не по вкусу напиток, дорогая моя? – спрашивает он, натянуто улыбнувшись.
– Напиток великолепен, спасибо. Просто не терпится перейти к вашей прославленной коллекции вин, – отвечаю я, склонив голову.
Успокоившись, он тоже отставляет бокал в сторону и объявляет, что настала пора переходить к главному событию вечера.
– Не передать словами, как я счастлив, что сегодня за моим столом будет сидеть прославленный ресторатор, – говорит Торстен, ведя нас в столовую, где негромко играет классическая музыка и среди темных букетов мерцают свечи, образуя затейливую композицию на столе.
Хозяин дома указывает мне на кресло из красного дерева, обитое алым бархатом, услужливо выдвигает его и помогает сесть.
– И его прекрасная спутница, разумеется.
– Благодарю.
Скромно улыбнувшись, я опускаюсь на сиденье. Перед нами выставлен старинный костяной фарфор. Я не очень хорошо представляю его цену, но готова поспорить, что Торстен будет в ярости, если одна из тарелок случайно разобьется.
Учтем, пригодится.
– Вы так мило смотритесь вместе… Как познакомились?
– О, мы просто друзья, – говорю я одновременно с Роуэном, который произносит:
– В экспедиции на болотах.
Мы сердито переглядываемся, а Торстен хохочет:
– Похоже, вы по-разному смотрите на ваши отношения.
– Нелегко конкурировать с его официантками, да и гостьи в ресторане все как на подбор светские львицы, – отвечаю я с тошнотворно-сладкой улыбкой.
– Со Слоан никто из них не сравнится. – Роуэн смотрит мне в глаза, увлекая в синий океан радужки. – Просто она этого еще не понимает.
Пауза затягивается, и сердце в груди замирает, но лишь на краткий миг: Торстен смеется и громко хлопает винной пробкой, разрывая связь между нами.
– Возможно, сегодня наконец поймет. Давайте черпать вдохновение в кулинарном искусстве! Ведь, как сказал Лонгфелло, «искусство длинно, а время мимолетно, и наши сердца, хотя крепкие и храбрые, однако, как приглушенные барабаны, бьются похоронными маршами к могиле».
Пока Торстен сосредоточенно разливает вино, мы с Роуэном переглядываемся. Я успеваю демонстративно возвести глаза к потолку и поймать в ответ мимолетную ухмылку.
Когда вино оказывается перелито в бокалы из травленого хрусталя, а Торстен занимает свое кресло, он произносит тост:
– За новых друзей. Которые, возможно, скоро поменяют свой статус.
– За новых друзей, – повторяем мы эхом, а я неожиданно испытываю разочарование, поскольку надеялась, что Роуэн произнесет и последнюю часть тоста.
Хозяин делает большой глоток, и я тоже, решив, что раз он пьет сам, то в вине нет посторонних добавок. Торстен крутит бокал в пальцах и с ухмылкой глядит на рубиновую жидкость.
– Тенута Тиньянелло, «Маркезе Антинори» две тысячи пятнадцатого года. Люблю хорошее кьянти. – Он делает еще один глоток, закрывает глаза и шумно втягивает воздух, прежде чем распахнуть веки. – Что ж, приступим!
Торстен поднимает колокольчик, лежащий возле тарелки, и в столовой раздается мелодичный звон. Через секунду в зал заходит мужчина, осторожно толкая к столу серебряную сервировочную тележку. На вид ему лет тридцать: высокий, крепко сложенный, с широкими плечами, только немного сутулый, словно мышцы отвыкли от физической работы. Вокруг пустых глаз желтоватые круги заживающих синяков.
– Это Дэвид, – сообщает Торстен, когда слуга ставит передо мной тарелку.
Дэвид, не поднимая головы, бредет обратно к тележке и берет тарелку для Роуэна.
– Мистер Миллер не способен более говорить. Недавно он стал жертвой несчастного случая, и я счел нужным дать ему работу.
– О, так мило с вашей стороны! – восклицаю я.
К горлу подкатывает тошнота. Надеюсь, Роуэн уже понял, с кем мы имеем дело. Но когда я смотрю на него, то испытываю сомнения. Он недоуменно встречает мой взгляд, и я вскидываю бровь. Неужто не догадался, красавчик? Округлив глаза, я пытаюсь передать ему безмолвную мысль.
Он склоняет голову набок и украдкой бросает на меня вопросительный взгляд, в котором так и читается: «А?»
Нет. Ни черта он не понял. Мне становится до крайности обидно.
Поставив на стол тарелку для Торстена, Дэвид уходит.
– Кростини из козьего сыра с оливковым тапенадом, – объявляет Торстен. – Приятного аппетита.
Стараясь вздыхать не слишком явно, я пробую первое блюдо. На вкус неплохо, разве что немного пересолено; для аперитива сгодится. Роуэн заговаривает Торстену зубы, засыпая комплиментами: они обсуждают разные добавки, которые улучшили бы вкус блюда. Роуэн предлагает инжир, чтобы придать сладости. Я тем временем слежу за хозяином, избегая тяжелого взгляда своего приятеля, который прожигает мне щеку, особенно когда в речи упоминается «Наполеон» с инжиром.
Приходится подыгрывать: кивать и смеяться в нужных местах. На самом деле я не слежу за разговором. Меня больше занимает другой вопрос: как достучаться до этого болвана с помощью одной лишь мимики?
Когда с первым блюдом покончено, Торстен снова колокольчиком вызывает Дэвида; слуга собирает опустевшие тарелки и приносит гаспачо. Суп вкусный, но совершенно обычный, хотя Роуэн с довольным видом принимается обсуждать сорта помидоров, которые растут у Торстона на участке.
– Хотелось бы взглянуть на ваш сад, – говорит он, когда Торстен завершает рассказ о своих травах и овощах.
Наш хозяин на мгновение теряет маску, и в глазах у него вспыхивает злой огонек, однако он тут же прикрывает веки.
– О, думаю, это можно устроить.
Роуэн многозначительно усмехается. Такая улыбка мне хорошо знакома. Что ж, он хотя бы сознает, что мы находимся в обществе серийного убийцы; это радует. Есть надежда, что Роуэн все-таки знает, с кем мы сидим за столом, просто дурит мне голову.
Увы, когда Торстен откупоривает новую бутылку вина, наполняет два наших бокала, а себе наливать не торопится, с хищным интересом наблюдая, как Роуэн делает большой глоток, я понимаю, что мои надежды потерпели полный крах.
Наверное, нужно радоваться. Победа будет легкой. Однако от волнения меня бьет дрожь. Хорошо хоть вульгарная расшитая скатерть скрывает от присутствующих мои трясущиеся ноги.
Продолжая кулинарный диспут, Роуэн делает еще один большой глоток вина. Торстен, позвав Дэвида, велит ему забрать пустые тарелки для супа и дает четкие указания принести блюдо с салатом с верхней полки холодильника. Он повторяет свои инструкции трижды, а Роуэн тем временем замечает, с каким видом я разглядываю его бокал, и вопросительно вскидывает брови, будто спрашивая: «Что не так?».