– Мамаша Мид, полагаю? – шепчу я истлевшей старухе, осторожно заходя в комнату и вставая перед ней. – Готова поспорить, ты была той еще стервой.
Впрочем, тот факт, что Харви Мид идет по проторенному пути многих серийных убийц, поехавших мозгами из-за властной и жестокой матери, не делает его менее опасным.
Зато у меня в голове рождается интересная задумка.
Наклонившись ближе, я ухмыляюсь в лицо мертвой старухе со впалыми щеками и пустыми глазницами.
– Скоро увидимся, мамаша Мид.
Подмигнув ей, я крепче перехватываю нож и выхожу из комнаты, направляясь к лестнице на второй этаж.
Скрип ступеней тонет в шуме дождя и грома. Очень странно, что в доме царит абсолютная тишина, хотя считаные минуты назад здесь заживо разделывали человека, тем не менее единственное, что я слышу, – это стук моего сердца и завывания грозы.
Когда я выхожу на площадку второго этажа, дождь становится громче; его запах пересиливает здешнюю вонь. Я замираю, осматриваясь и прислушиваясь. Тишина. Ни малейших признаков присутствия хозяина.
Передо мной тянется длинный коридор.
Я медленно шагаю вперед.
Сперва попадаю в спальню, заваленную коробками, журналами, газетами и пожелтевшими инструкциями от автомобилей и тракторов. Я осматриваю комнату и не нахожу ничего интересного.
Выйдя обратно в коридор, заглядываю в следующую комнату – ванную с треснутой раковиной и лоханью на кривых ножках. Занавеска прилипла к боку, а на некогда белом пластике завелась черная плесень. Крови на полу нет. Других следов тоже. Ни странных запахов, ни звуков.
Следующая комната – спальня. Из всех помещений, которые я видела, она самая чистая, хотя назвать ее уютной не повернется язык. Окно затянуто пылью и грязью, однако стекло целое. На кровати с металлической сеткой валяются скомканные простыни, повсюду разбросана одежда. Я осматриваюсь, но Харви не вижу, поэтому задерживаться нет смысла. Можно порыться в его скудных пожитках потом, когда он сдохнет.
Я выхожу из комнаты.
В дальнем конце коридора вторая спальня. Звук дождя, бьющего по металлической крыше, заглушает шаги. Я вхожу в тесную комнату. В потолке зияет дыра, прорезанная поломанными чердачными балками. Над головой сверкает молния. Залетающие капли дождя сыплются в металлические банки и глиняные горшки, стоящие на прозрачной пленке. По краям отверстия в крыше развешаны кости; они болтаются на обрывках мокрой пряжи, словно китайские колокольчики. Под порывами ветра позвонки крутятся и стучат друг о друга; с них стекают струйки воды.
На несколько секунд я застываю. Каким больным ублюдком надо быть, чтобы повесить в доме подобные украшения! Потом я выхожу из комнаты и шагаю к последней двери, расположенной в конце коридора.
Она закрыта. Я долго стою рядом, прижавшись ухом к дереву и сжимая в руке клинок. Изнутри не доносится ни звука. Снизу тоже, хотя не факт, что я смогу расслышать хоть что-то, если только там не начнется драка. Гроза разбушевалась. Дождь непрерывным потоком лупит по крыше.
За Роуэна тревожно. Может, и хорошо, что я его не слышу, но и Харви ведь где-то шляется; эта мысль не дает мне покоя, занозой засев в мозгу. Уже неважно, кто победит. Хочется одного – чтобы эта мразь поскорее сдохла.
Встряхнув руками и сбросив лишнее напряжение, волнение и страх, я берусь за ручку двери и толкаю ее.
– Какого черта?..
За ней совершенно не то, что ожидалось.
На столе, заваленном бумагами и карандашами, стоят три монитора. На них выводятся изображения с восемнадцати камер. Сарай. Мастерская. Крыльцо. Кухня. Темная комната, в которой ничего не разобрать. Еще одна – ярко освещенная, где на укрытом пленкой столе лежит расчлененное тело, а кафельный пол усеян брызгами крови и кусками плоти.
В гостиную заходит Роуэн.
А в соседнем окне видно, как по коридору в его сторону идет Харви Мид.
Ноги слабеют. Позвоночник сковывает льдом.
– Роуэн… – шепчу я.
Громко позвав его по имени, выскакиваю из комнаты…
…и с размаху налетаю на ботинок Харви Мида.
Пугая до смерти
Слоан
Лицо пульсирует от боли. Желудок скручивает спазмами. На языке привкус крови.
Мир вокруг приходит в движение. Я лечу. Качусь по крутому склону, переворачиваюсь и падаю.
Левое плечо принимает удар на себя и оглушительно хрустит. Из легких вырывается беззвучный крик. Я хватаю ртом воздух, но его нет. В груди жжет. Дождь и вспышки света слепят глаза. Моргнув, вижу над собой небо. В сжатые от паники легкие наконец пробивается первый судорожный вдох.
Рядом с моей головой с тяжелым стуком приземляются здоровенные ботинки. По черной коже текут струйки запекшейся крови. Я открываю рот, хочу позвать Роуэна… Чужая рука хватает меня за волосы и рывком поднимает с земли, выдергивая из запахов мокрой травы.
Передо мной Харви Мид.
С его лысой башки стекает вода, она капает ему на лоб и струится по лицу, лишенному всякого выражения.
Я смотрю в черную бездну глаз и размашисто плюю в уродливую морду.
Харви не удосуживается стереть плевок. Он крепко держит меня на весу, не замечая дождя, размазывающего кровавые полосы по испещренной пятнами коже. Губы медленно растягиваются в ухмылке, обнажая почти сгнившие зубы. Улыбка пугает до чертиков: слишком странно она выглядит на апатичном лице.
Харви швыряет меня на землю и за волосы тащит к дому. С головы будто сдирают скальп. Кожа горит огнем. Глаза при каждом рывке застилают слезы; плечо простреливает болью, что поднимается по шее. Я скребу ногами по траве, грязи и мусору, но подняться не могу – никак не удается нашарить опору. Я царапаю Харви, бью его здоровой рукой… Тщетно. Этот бугай вообще не чувствует ударов.
Он подтаскивает меня к подвалу, отпирает ржавый висячий замок, снимает с ручек цепь, открывает одну дверь и забрасывает меня внутрь.
Я с грохотом падаю в грязь, и первый же вдох наполняет легкие вонью дерьма, мочи и страха.
Содержимое желудка выплескивается на пол.
Отплевавшись, я понимаю, что здесь не одна. Из темноты доносятся рыдания.
– Адам… – бормочет женщина сквозь отчаянный плач. – Он убил Адама. Я в‑все слышала… Он уб-бил его…
Забившись в угол, она нараспев повторяет одну и ту же фразу с таким отчаянием, что в груди щемит. Кем бы ни был ей этот Адам – братом, любовником, другом, – она любила его. Я знаю, каково это – видеть мучения близкого тебе человека, и лучше многих понимаю, какое горе и бессилие сейчас испытывает эта женщина.
– Да. Он убил Адама, – говорю я, судорожно выдохнув и доставая из кармана телефон. Он жужжит – пришло сообщение, – но первым делом я включаю фонарик и направляю луч на пол. Голая женщина в углу испуганно отшатывается. – Но я клянусь тебе, что Харви Мид больше никого не убьет.
Не знаю, могут ли мои слова хоть капельку утешить ее или успокоить; сейчас горе чересчур свежо. Женщина тихонько всхлипывает, а я включаю экран и вижу сообщения.
Слоан
СЛОАН
ОТВЕТЬ
ГДЕ ТЫ
На экране вновь мигают три точки. Я торопливо печатаю:
Жива. В подвале. Справа от дома.
Тут же приходит ответ.
Держись, любимая. Иду.
Я дважды перечитываю сообщение и лишь потом, закусив губу, выключаю экран. В носу щиплет. В груди жжет. Слова звучат в голове, как будто их произнесли вслух. Снова и снова.
«Держись, любимая».
– Как тебя зовут? – спрашиваю я плачущую женщину, прижавшуюся к кирпичной стенке.
Она примерно моих лет, стройная и вся измазана грязью.
– От-тэм.
– Ладно, Отэм. – Я кладу телефон так, чтобы фонарик светил в потолок, и расстегиваю пуговицы на груди. – Я дам тебе рубашку, но ты помоги ее снять.
Чуть поколебавшись, Отэм бочком подходит ближе. Мы обе молчим, пока она стягивает рукав с вывихнутого плеча. Я невольно вскрикиваю от боли. В конце концов девушка все-таки снимает с меня рубашку. Та, насквозь пропитавшаяся дождем и грязью, вряд ли способна согреть, зато прикроет наготу.
Не успевает Отэм застегнуть последнюю пуговицу, как в дверь подвала с силой врезается топор.
– Слоан! – сквозь шум ливня и завывания ветра я слышу отчаянный крик Роуэна. – Слоан, ответь!
От острой боли перехватывает горло. Глаза наполняются слезами. Я подбираю с пола телефон и подбегаю к дверям.
– Я здесь, Роуэн, я…
– Отойди!
Несколько ударов – и дверь разлетается в щепки; замок и цепь падают наземь. В образовавшийся проем просовывается мужская рука.
– Хватайся, любимая.
Наверное, прежде в подвале была лестница; сейчас, чтобы взяться за ладонь, мне приходится подпрыгнуть. Первая попытка оказывается неудачной – пальцы слишком скользкие от дождя и пота.
Роуэн ложится на живот.
– Обе руки, – велит он, протягивая ладони.
– Не могу.
Вспышка молнии озаряет его лицо, навеки запечатлев в моей памяти. Увидев, что я стою без рубашки и неестественно прижимаю руку к боку, Роуэн оскаливается и резко выдыхает. Дождь и свет рисуют на лице маску ярости и муки: красивую и донельзя пугающую.
Ничего не сказав, он тянется ко мне. Я подпрыгиваю, он ловит меня за руку и, крепко сжав, приподнимает, перехватывает за локоть и вытаскивает из ямы.
Я прижимаюсь к нему всем телом и трясусь. Сдавив в кулаке ворот промокшей рубашки, втягиваю в себя мужской запах.
Роуэн заставляет меня разжать руки.
– Бежать сможешь? – спрашивает он.
Я киваю, но он все равно внимательно смотрит на меня, словно пытаясь что-то разглядеть.
– Ты мне доверяешь?
– Да, – отвечаю я отрывисто, но уверенно.
– Я не дам тебя в обиду. Веришь?
– Да.
Долгую секунду мы смотрим друг другу в глаза, потом Роуэн подбирает топор и берет меня за руку. Он заглядывает в подвал и, кажется, только сейчас понимает, что там сидит кто-то еще, хотя Отэм все это время отчаянно звала на помощь.