Я молча подхожу к раковине и смотрю на свое отражение. Глаза щиплет от слез, которые комом встают в горле. На лице огромные багровые синяки; отпечаток ботинка стал ярче прежнего. По краям ноздрей засохли кровяные подтеки. Нос ужасно распух; хорошо еще в сторону не съехал, я и без того выгляжу как бродячая наркоманка.
– Готово. – Роуэн выключает воду. Я молчу. Он подходит ближе, появляясь в зеркале, где я безучастно разглядываю изуродованное лицо. – Позову Роуз, она тебе поможет.
– Не надо, – шепчу я. Слезы, как ни пытаюсь их сдержать, набегают на ресницы. – Лучше ты.
На одно бесконечно долгое мгновение Роуэн замирает. Затем подходит ближе и встает за спиной. Он смотрит в зеркало. Взгляд у него такой тяжелый, что чувствуется даже сквозь стекло.
– Ты красивая.
С губ срывается недоверчивая усмешка, больше похожая на всхлип.
– Ага, заметила, – киваю я, не сдержав слез. Знаю, что ничего страшного не случилось. Раны скоро заживут, синяки поблекнут, и я обо всем забуду – разве что стану изредка вспоминать потом и смеяться.
Беда в том, что на душе очень скверно. Может, я попросту устала от долгой дороги, боли и стресса, а может, не смогла принять тот факт, что не такая уж я и железная. Моя слабость видна невооруженным глазом. Всем – и в первую очередь Роуэну.
– Для меня ты красивая… – говорит он, смахивая с моей щеки слезу. Потом бережно проводит пальцем по синяку под глазом. – Очень редкий цвет, нечасто встречается в природе. Приведи хоть один пример.
Он снова гладит мне синяк – так бережно и мягко, что боли я не чувствую. У моего отражения трясутся губы. На глаза накатывают слезы.
– Баклажан. – Голос дрожит. – Самый противный овощ на свете.
Смех Роуэна обжигает мне шею и вызывает волну мурашек.
– Не согласен. Нет ничего хуже сельдерея.
– Баклажаны вечно развариваются в кашу.
– Если правильно готовить – нет. Я знаю один рецепт, тебе понравится.
– У меня лицо багровое. Как член. С логотипом «кархетт» на головке.
Роуэн отводит волосы с моего плеча и нежно целует в щеку, задержавшись губами на коже. Не надо видеть его в зеркале, чтобы чувствовать улыбку.
– Так, давай попробуем снова, – говорит он с ласковой насмешкой в голосе.
Обхватив меня рукой, он расстегивает первую из двух застежек на бандаже. На мой болезненный вздох отвечает еще одним поцелуем.
– Если уж на то пошло, этот цвет не имеет ничего общего с баклажаном. Больше похоже на ежевику. Самые вкусные ягоды на свете… А еще на ирисы. У них необычайно приятный запах… И небо перед рассветом. Самое прекрасное время суток.
Щелкает вторая пряжка. Я закрываю от боли глаза, и Роуэн снимает с моей руки повязку.
– Ты воплощаешь для меня самое лучшее. Неважно, сколько ран у тебя на лице или в сердце.
Открыв глаза, я больше не вижу в зеркале своих ушибов. Ни синяков, ни царапин, ни ссадин. Только ярко-синий мужской взгляд, прикованный к моему лицу, мускулистую руку на талии и пальцы, выводящие узоры по коже.
Я накрываю мужскую ладонь своей, чувствуя на суставах тонкие шрамы. Медленно поднимаю руку Роуэна, жадно вглядываясь при этом ему в лицо и отслеживая малейшие изменения мимики. Кладу его пальцы на верхнюю пуговицу рубашки, а сама провожу ладонью по напряженным мышцам предплечья.
Мы молчим – любые слова будут лишними – и пристально смотрим друг другу в глаза.
Роуэн расстегивает первую пуговицу. Вторую. Третью. Четвертую. Пятая обнажает верхнюю часть живота. Шестая – украшенное цветными камешками колечко в пупке. Расстегивая седьмую и восьмую пуговицу, Роуэн не сводит с меня взгляда. Кусочек голой кожи между полами рубашки блестит в неярком свете.
Пульс стучит как бешеный. Я могла бы увидеть его биение под кожей, если бы отвела взгляд. Но я не хочу отворачиваться.
Пальцы Роуэна смыкаются на подоле рубашки. Он отводит одну полу в сторону, и грудь обдает теплым воздухом. Потом то же самое он проделывает со второй полой. Мы по-прежнему смотрим друг другу в глаза. Я сглатываю и поднимаю брови, и только тогда он опускает взгляд.
– Господи, – выдыхает Роуэн. – Слоан…
На теле у меня множество царапин и синяков, которые за прошедшее время стали темнее и ярче. Роуэн жадно обшаривает взглядом каждый сантиметр моей кожи – словно я редкое, но изрядно помятое сокровище. Скорее всего, он ожидал иного зрелища, не раз представляя меня раздетой. Я тоже, надо признать, о нем фантазировала, но в реальности, в тяжелой тишине, которая повисла в ванной комнате, происходящее чувствуется иначе. Я не думала, что кровь будет так неистово бурлить в венах, а мир съежится до размеров зеркала.
Взгляд Роуэна застывает на моем горле. Темно-синие глаза становятся почти черными; зрачки расползаются, оставляя тонкий цветной ободок по самому краю радужки. Взгляд скользит ниже, по грудине, так медленно и настойчиво, что я чувствую его кожей. Он оглаживает мне ключицы, ползет в сторону и замирает в области сердца. Очерчивает пирсинг из розового золота, опоясывающий торчащий сосок. По рукам поднимаются мурашки, и я вздрагиваю, потому что мужской взгляд мечется в другую сторону, где в правой груди торчит такое же колечко.
– На что засмотрелся, красавчик? – шепчу я.
– Господи… – с явным мучением выговаривает Роуэн. – Господи, Слоан. Ты просто…
Он стягивает с меня рубашку, стараясь не потревожить больное плечо. Сам пристально разглядывает меня в зеркале. Рубашка горкой падает у наших ног. Глубоко вдохнув, Роуэн цепляет большими пальцами пояс моих штанов и тянет их вниз. Обхватив лодыжку, приподнимает ступню и стягивает ткань с одной ноги, затем то же самое проделывает с другой. Потом выпрямляется в полный рост, и я вижу, как напряженно вздымается у него грудь, а на шее часто-часто бьется пульс.
– Нужно успокоиться, – бормочет Роуэн чуть слышно, явно обращаясь к самому себе. – Залезай в воду, пока я окончательно не сдох.
Едва переставляя ноги, я иду вслед за ним – Роуэн тянет меня к ванне, где мерцает облако белых пузырьков.
– Интересно, в таком случае мне зачтется лишняя победа?
– Я готов отдать тебе все победы разом… – бормочет он. – Не стоит впадать в крайность и меня убивать.
Возле ванны мы останавливаемся. Оперевшись на Роуэна, я щупаю воду, ставлю в лохань ногу и поднимаю голову, рассчитывая увидеть, как он беззастенчиво разглядывает мое обнаженное тело. Но нет, смотрит мне в лицо, а между бровей у него залегла глубокая складка, как будто от боли.
– Все нормально? – спрашиваю я, забираясь с его помощью в воду.
Роуэн хмурится.
– Не сказал бы.
– Ты неплохо держишься.
– Разве не тебя надо подбадривать?
– Возможно.
– Залезай, черт побери!
– Залезла!
Роуэн свободной рукой проводит по лицу.
– Откуда у тебя силы действовать мне на нервы?
– На это силы всегда найдутся. Издеваться над тобой – главная моя задача.
Я хочу улыбнуться, но улыбка тут же вянет: Роуэн внезапно отворачивается, уставившись в угол комнаты, словно мой вид изрядно действует ему на нервы.
– Что не так?
– Слоан, я четыре года схожу по тебе с ума. Умоляю тебя, сядь наконец.
Придирчиво разглядывая его профиль, я медленно опускаюсь в воду. Роуэн по-прежнему смотрит в сторону, словно не желая меня видеть. Такое чувство, будто он отгородился внезапно выросшей стеной.
– Вообще-то, всего три, – говорю я, пытаясь шутливым тоном снять напряжение.
Я ныряю в воду, чтобы пузырьки пены прикрыли грудь и над белой пеленой виднелись только плечи и лопатки. Подавшись вперед, обхватываю колени руками.
Роуэн протяжно вздыхает.
– Четыре.
– В доме Харви была третья годовщина, так что…
– Это было вчера. Значит, пошел четвертый год. А по ощущением восьмидесятый.
– Ладно, – говорю я с ухмылкой, которую он не замечает.
Проходит мгновение, и Роуэн садится рядом на корточки, чтобы наши лица оказались на одном уровне, хотя сам по-прежнему глядит в сторону. Он берет лежащую на бортике мочалку, смачивает ее в воде и, стараясь не касаться меня голыми пальцами, проводит ею по здоровому плечу, бережно смывая грязь. Я пытаюсь не дергаться, хотя мысли мечутся быстрее урагана.
Сглотнув, я тихо, придушенно спрашиваю:
– Значит… четыре года?
Глаза у Роуэна темнеют; он смотрит на мочалку, которой медленно, давая воде остыть, водит по коже.
– Ты знаешь. Я говорил в доме Торстена.
Сердце замирает. Роуэн окунает мочалку в густую пену и украдкой, самую малость и, кажется, вовсе не случайно, задевает пальцами бедро, но прежде чем я успеваю убедиться в своих подозрениях, вытаскивает руку из воды и проводит мочалкой по спине.
– Значит, ты помнишь?!
Роуэн в третий раз молча окунает мочалку в воду. Я хватаю его за запястье, не давая вытащить руку, и заставляю наконец посмотреть мне в лицо.
– Эй, – тихо говорю я. – Не молчи.
– Слоан…
Он закрывает глаза и протяжно выдыхает, будто надеясь тем самым избавиться от мучений.
– Если дотронусь до тебя… – Он качает головой. – То остановиться не смогу. Знала бы ты, с каким трудом я раздел тебя и не нагнул при этом у раковины.
Залившись румянцем, я растягиваю губы в наглой ухмылке.
– Не вижу, в чем проблема.
– Ты ранена.
– Просто выбито плечо, да пара синяков. Ребра тоже побаливают, но в целом я нормально. Издержки работы, бывает.
– Я должен был тебя прикрывать. Это моя вина, что ты пострадала. Вообще вся затея с игрой была дурацкой…
– Эй, игру трогать не надо, ясно?! Это самое веселое, что было в моей жизни с тех пор как… сколько себя помню. Знал бы ты, с каким нетерпением я жду ее каждый год. – Мне не до шуток, я говорю о самом сокровенном. – С каким нетерпением я жду нашей с тобой встречи…
Роуэн сглатывает, и на лице у него проступает смятение.
Не хочу его мучить, больше не хочу…
– Играть мне нравится, – продолжаю я, пока голос тверд и не дрожит. – В самом начале было страшно: я боялась, что совершаю огромную ошибку. Однако найти человека, который способен меня понять, который способен разглядеть то, что скрывается под маской… Это очень важно. До твоего появления мне чего-то не хватало. Не хватало тебя, Роуэн, слышишь? С тобой я перестала бояться, что выдам себя. Я поняла, что могу играть на своих условиях. Могу развлекаться как угодно, даже если наши представления о веселом кажутся людям странными.