– Не помню такого…
– Десятого или, может, тринадцатого. Без разницы. Я говорил об этом и в машине по дороге на прием. Сказал, что в моей жизни главное – ресторан. Хотя речь сейчас не об этом. Беда в том, что у нас с тобой ничего не выйдет. Я не смогу вести нормальную жизнь. И ты тоже. Двум монстрам под одной крышей не ужиться.
Я знаю, что нормальной меня назвать сложно, но и монстром себя не чувствую. Скорее, я воспринимаю себя как орудие. Меч правосудия, занесенный ради спасения всех, кто не способен защитить себя самостоятельно; возмездие для тех, кто не заслуживает помилования. Хотя, возможно, Роуэн прав. Есть вероятность, что я себя обманываю и на самом деле являюсь таким же чудовищем, как и наши с ним жертвы.
Будто устав ждать, пока я уложу в голове сказанное, Роуэн протяжно выдыхает. В груди у меня щемит и клокочет.
– Нет ничего важнее моих ресторанов, – говорит он, махнув рукой в сторону зала и снова приложив пальцы к железному столу. – Разрываться между ними и тобой слишком сложно. Поэтому тебе лучше уйти. Езжай домой.
Темный взгляд режет насквозь. В нем нет ни капли тепла, даже когда первая слезинка падает с моих ресниц и прочерчивает жгучую линию на щеке. За ней стремительно капают другие – но и тогда Роуэн ни на миг не меняется в лице.
– Я ведь… я ведь люблю тебя, – шепчу я.
Он отвечает ледяным тоном, начисто лишенным нежности, жалости и сострадания:
– Тебе так только кажется. Ты не способна любить.
Голова идет кругом. Сердце рассыпается в прах. Наверное, Роуэн прав: мне лучше уйти. Бежать со всех ног. Пока не перестану чувствовать в груди раздирающую боль.
И все же я стою на месте.
– Хорошо, я уйду, раз ты этого хочешь, – говорю тихо и очень напряженно. – Только сперва ответь на один вопрос, пожалуйста.
– Какой?
– Хочу знать, почему меня нельзя любить.
Впервые с тех пор, как я вошла в кухню, Роуэн неуверенно отводит взгляд в сторону, но тут же снова смотрит на меня.
И молчит.
Во мне закипает злость.
– Скажи!
Вместо ответа – невыразительный взгляд. Глаза мне застилают слезы, я с трудом различаю за их пеленой мужской силуэт.
– Давай начистоту. Почему ты не сумел полюбить меня? Что со мной не так? Скажи.
– Потому что ты долбаная психопатка, вот почему!
Эта фраза бьет наотмашь пощечиной. Слезы в один миг высыхают. Дыхание перехватывает. Разбитое сердце замирает. Время тоже. Мгновения тишины тянутся бесконечно; душу выворачивает наизнанку, выжигая в ней произнесенные слова. Теперь они будут вечно преследовать меня – как призрак, которому нет покоя.
Роуэн сжимает кулаки и наклоняется ближе, точно желая силой впихнуть мне эту истину в мозг.
– Ты убиваешь людей и режешь их на части, устраивая настоящее шоу. Ты нанизываешь на леску куски тел в каком-то безумном порядке, который, кроме тебя, никто не способен понять, а потом выковыриваешь трупам глаза и делаешь из них украшения. Я, блин, не святой, но то, что творишь ты, не идет ни в какое сравнение! Вот что с тобой не так, Слоан. Ты чокнутая! Ты больная психопатка и рано или поздно сведешь с ума и меня, если я вовремя не одумаюсь. Поэтому сделай милость – сгинь!
Я неуверенно пячусь: шаг, второй.
Ладонь пронзает болью, и я понимаю, что все это время сжимала в кармане ключи; их острые грани впились в кожу. Я вытаскиваю связку из кармана и смотрю на серебристый металл, лежащий посреди красной отметины. Потом перевожу взгляд на рисунок, который висит в рамке возле двери: там, где повара могут видеть его за работой и где до него не долетят искры от плиты или вода из раковины. Я думала, что после того как мой эскиз краской лег на мужскую спину, ему ничто не грозит. Как и мне – рядом с Роуэном…
Видимо, ошиблась.
Я смотрю на Роуэна. Затаив дыхание, стараюсь запомнить лицо до последней черточки.
Полные губы. Шрам, который мне нравилось целовать. Синие глаза, пусть и полные презрения.
На следующем вдохе я переворачиваю руку ладонью вниз и роняю ключи на пол. Молча разворачиваюсь на каблуках и выхожу из ресторана. Сперва я иду медленно, затем перехожу на бег. Я бегу все быстрее и быстрее, одним махом преодолев двенадцать кварталов и три лестничных пролета. А оказавшись в квартире, замираю посреди гостиной, хватаю ртом воздух и позволяю себе разрыдаться.
Я – долбаная психопатка.
Мне казалось, что Роуэн такой же, как и я, что мы с ним одинаковые. Сперва нас связывала только игра, но с самого начала в ней чудилось нечто большее. Все эти годы меня не покидало чувство, будто в конце тоннеля брезжит свет. Мы с Роуэном становились ближе, узнавали друг друга…
Или я просто себя обманывала? Неужели я столько времени носила розовые очки?
Я же люблю его! Люблю всей душой. Мечтаю провести с ним жизнь… А он одним махом взял все и растоптал!
Наверное, за вершиной любой горы всегда скрывается крутой обрыв, с которого больно падать…
Спустя некоторое время я понимаю, что сижу, скорчившись, на диване, хоть и не помню, как здесь оказалась. Голова словно набита ватой.
Моргнув, я смотрю на кота: тот злобно взъерошенным серым шаром сидит в любимом кресле Роуэна и не спускает с меня желтых глаз.
– Ты, наверное, еще больший псих, чем я. Тебя даже назвали в честь дохлой кошки из «Кладбища домашних животных», – сообщаю я Уинстону, чувствуя, как к горлу подкатывает очередная волна слез.
Махнув на кота рукой, я роняю голову и принимаюсь плакать.
– Понимаю, что ты с радостью меня сожрал бы, однако придется залезть в переноску и улететь в Роли, потому что будь я проклята, если вернусь домой одна!
Слезы не кончаются. Что-то мягкое задевает мне ногу. Я вытираю лицо мокрыми ладонями: Уинстон смотрит снизу вверх и тихонько мурлычет, потом запрыгивает ко мне на колени и сворачивается клубком.
– О, неужели теперь, когда я признала себя психопаткой, ты готов со мной дружить? Ладно, договорились…
Мы сидим в обнимку: я плачу, а кот тихонько мурлычет у меня на руках. Спустя долгое время, когда мысли о том, что Роуэн в любой момент может вернуться, начинают разъедать мне душу, я откладываю кота в сторону и встаю.
– Если собираемся лететь, надо выглядеть прилично, – строго говорю я Уинстону, который сердито смотрит на меня, недовольный тем, что теплая живая подушка вздумала двигаться.
Я иду в душ и включаю горячую воду, спуская содержимое бойлера в канализацию: чтобы привести в порядок психоэнергетику, надо смыть слезы с соплями. Затем я сушу волосы, наношу макияж и обещаю себе больше не плакать и ни в коем случае не смазать идеальные стрелки, начерченные внезапно твердой рукой. Я даже налепляю накладные ресницы – потому что катись оно все к чертям! Раз я психопатка, пусть международный аэропорт Бостона задохнется от моей красоты!
Разумеется, к тому времени, когда я заказываю билет и собираю вещи, бо`льшая часть моей уверенности улетает без следа.
Достав телефон, чтобы позвонить Ларк, я и вовсе теряю решимость.
– Привет, красотка, как дела? – бодро спрашивает подруга.
Я втягиваю носом воздух.
– Ну… бывало и лучше.
– Что такое? Что случилось?!
– Роуэн, – отвечаю я, смаргивая слезы. – Он меня бросил.
– Что?.. – Долгое молчание. Я киваю, хоть Ларк меня не видит. – Быть того не может!
– Может.
В трубке звучит протяжный выдох. Решимость, скреплявшая мне сердце, заставляя его биться, мигом тает без следа. Искреннее сочувствие в голосе подруги пронзает меня насквозь, сдирая с костей мясо.
– Да ладно… Ты же не всерьез… – шепчет Ларк.
– Увы, всерьез. – Включив громкую связь, я сажусь и беру Уинстона на колени. – Я уже забронировала билет на самолет до Роли. Улетаю из Бостона ближайшим рейсом. Можно поживу у тебя немного, пока не разберусь со своей квартирой?
– Разумеется! Живи сколько хочешь, я всегда тебе рада… Пришли номер рейса, я тоже поменяю билет. Улетим вместе.
Пока я делаю скриншот, Ларк возмущенно сыплет ругательствами. Получив от меня сообщение, она протяжно вздыхает.
– Господи, милая, это явно какая-то ошибка. Он же влюблен в тебя по уши…
Я горько, с раздражением смеюсь.
– Я тоже так думала, но Роуэн однозначно дал понять, что не испытывает ко мне особых чувств. Видишь ли, я «долбаная психопатка», поэтому не способна ни любить, ни заслуживать к себе доброго отношения. Впрочем, чему удивляться? Оказывается, я слишком психованная даже для маньяка.
– Это он так сказал? И ты в отместку не вырезала ему глаза?
– Наверное, стоило бы…
– Что еще он тебе говорил?
– Не знаю, много всякого… – отвечаю я, перебирая в памяти недавний разговор. – Начал с того, что мне нужно ехать домой. Сперва я подумала, что он имеет в виду здешнюю квартиру, но он уточнил: нет, мол, улетай в Роли. Когда я спросила почему, он поначалу не хотел ничего объяснять. Дескать, рестораны ему важнее…
– Мне казалось, у вас все хорошо…
– Мне тоже. – Я запускаю пальцы в кошачью шерсть, перебирая в памяти каждое слово разговора, который хотелось бы забыть. – Я предложила не пороть горячку. Он сам говорил в доме у Фионна, что мы, как нормальные люди, будем обсуждать свои проблемы вслух.
– По-моему, очень разумное предложение. Не знаю, с чего он назвал тебя психопаткой.
– А потом он начал нести и вовсе какую-то чушь.
– Заявил, что «никогда не хотел быть таким, как все». И что якобы говорил мне об этом по дороге на гала-прием десятого апреля.
– И что тебя смущает?
– Я такого не помню. Вообще. Да и прием был вовсе не десятого.
Ларк замолкает. Наверное, она думает, что я окончательно спятила, и, возможно, не без оснований.
– Может, он перепутал?
– Гала-прием был за два дня до его дня рождения, двадцать седьмого числа. Забыл?
– Солнышко, я не знаю. Может, в пылу эмоций, переживая за сохранность своих ресторанов…
– А потом исправился и назвал тринадцатое число. И голос при этом стал очень странным. Да и вообще, к чему такие подробности? – отвечаю я, листая сообщения, которыми мы с Роуэном обменивались весной. – Еще он упоминал про наш разговор в такси: мол, тогда он заявил, что в его жизни нет ничего важнее ресторанов. Но я точно помню, что такого он не говорил.