Эмили уже хотела осведомиться, не оскорбил ли его кто-нибудь, предлагая за виолончель презренный металл, когда вдруг заметила царапину, довольно глубокую, на совершенно ровной и гладкой поверхности дерева. Эмили очень огорчилась. Инструмент обладал многими свойствами человеческой души, но не даром самоисцеления. Эта царапина останется навсегда.
Она взглянула на Виктора. В его глазах бушевала ярость. Слова тут были не нужны. В этот момент она полностью разделяла с ним отвращение беззащитного артиста, столкнувшегося с вандализмом, бессмысленным уродованием невозвратимой красоты.
– Это отразилось на звучании? – спросила она, будучи почти уверена, что нет.
Он отрицательно покачал головой.
К ним подошла Тора, которая выглядела замечательно красивой в туалете с каскадом кружев цвета слоновой кости на глубоком декольте и у локтей. Юбка была гладкая, чуть шелестящая. Туалет – в высшей степени модный и очень ей шел. Немного нахмурившись, она взглянула на Виктора.
– Не слишком ли ты огорчил миссис Рэдли своим рассказом об этом несчастном случае, дорогой? Лучше поскорее забыть об этом. Мы же не можем сделать так, чтобы этого не было, ты же знаешь.
Он устремил на нее немигающий взгляд.
– Конечно, я знаю это, мама. Но когда тебя поражает удар, ничего уже нельзя переделать. – Он повернулся к Эмили. – А вы как думаете, миссис Рэдли? Удар поражает и тело, и душу?
Тора хотела было что-то сказать, но передумала. Она поглядела на виолончель, потом на сына.
Виктор ожидал ответа.
– Нет, – поспешно вставила Эмили, – это, конечно, нельзя исправить.
– Но вы считаете, что надо притворяться, будто этого не было? – спросил Виктор, все еще глядя на Эмили. – Когда такие вопросы задают друзья, мы должны мужественно улыбнуться и сказать, что все в порядке – и даже убеждать себя, что все это ничего, и совсем не болит, или что скоро заживет, и что все произошло случайно и никто не желал ничего плохого. – Голос его звучал все резче, запальчивее, возбужденнее.
– Не уверена, что во всем с вами согласна, – ответила Эмили, колеблясь между стремлением быть откровенной и одновременно тактичной. – Конечно, чрезмерное внимание к этому вряд ли поможет, но думаю, что тот, кто повредил вашу виолончель, случайно или нет, теперь перед вами в большом долгу, и я не вижу причины, почему бы вам делать вид, что это не так.
Виктор, казалось, был удивлен. Тора от неловкости покраснела и бросила на Эмили укоряющий взгляд, словно не вполне ее поняла.
– Иногда такие вещи случаются из-за небрежности, – пояснила Эмили. – Но независимо от этого мы должны чувствовать свою ответственность в таких случаях. Вы не согласны? Мы не должны заставлять других терпеть подобные неприятности.
– Но это не всегда так легко… – начала было Тора и осеклась.
Виктор одарил Эмили обворожительной улыбкой.
– Спасибо, миссис Рэдли. Вы совершенно точно выразились. Отсутствие ответственности – вот что это такое. Каждый должен отвечать за свои поступки. Честность – вот ключ ко всему.
– А вы знаете, кто поцарапал виолончель? – спросила она.
– О да, я знаю.
Но прежде чем он успел сказать что-либо еще, их разговор прервала полная женщина с чрезвычайно черными волосами.
– Извините, миссис Рэдли, я просто хотела сказать, как высоко ценю вчерашнюю речь мистера Рэдли. Он так точно обрисовал нынешнюю ситуацию в Африке. Уже несколько лет не доводилось слышать никого, кто бы так ухватил самую суть. – Она проигнорировала Виктора, словно он был каким-нибудь слугой, и, очевидно, не приняла во внимание, что Тора тоже участвует в разговоре. – Нам нужно побольше таких людей в правительстве, я как раз сейчас сказала об этом мужу, – она легким взмахом руки указала на высокого, худого мужчину с довольно выдающимся носом, отчего он напоминал Эмили какую-то хищную птицу. На нем была военная форма. – Бригадир Гибсон-Джонс – слышали? – По-видимому, женщина полагала, что имя его у всех на слуху.
Эмили не помнила никакого бригадира, и с женой его была незнакома, и очень обрадовалась, что та назвала имя. Она уже собиралась сказать что-нибудь приятное и представить Виктора и Тору, но миссис Гибсон-Джонс, как будто внезапно вспомнив, что нарушила формальную вежливость, повернулась к Виктору.
– Вы будете играть для нас? Как это мило. Музыка всегда вносит оживление, не правда ли? – И, не дождавшись ответа, отошла, увидев еще кого-то, с кем надо было переговорить.
Эмили повернулась к Виктору.
– Извините, – сказала она едва слышно.
Юноша улыбнулся. Улыбка его была не просто мила – ослепительна, словно солнечный луч.
– Интересно, что, по ее мнению, я собираюсь играть – джигу?
– А вы можете вообразить ее танцующей джигу? – спросила Эмили.
Улыбка Виктора превратилась в ироническую усмешку. По-видимому, он хоть ненадолго, но забыл о виолончели и царапине.
Эмили извинилась перед обоими и отправилась дальше очаровывать гостей. Она переходила от группы к группе, обмениваясь приветствиями, спрашивала о здоровье, о придворных и общественных делах, одним словом – разговаривала на обычные, принятые в цивилизованном обществе темы. Она видела, что Джек тоже разговаривает с богатыми и знатными персонами, имеющими многообразные связи – и явные, и более потаенные. В какой-то момент Эмили снова удивилась про себя многочисленности членов «Узкого круга». Все они были знакомы и прекрасно знали, кто чувствует за собой вину и испытывает страх, у кого есть некие тайные темные обязательства, кто готов к предательству. А затем выкинула их всех из головы. Какой смысл в том, чтобы обо всем этом думать?
– Нам нужны перемены. – Это сказал худой человек, поправляя очки на носу. – Полиция не справляется со своими обязанностями. Святое небо, когда человек, занимающий такое видное положение, как Оукли Уинтроп, может быть зарублен до смерти в Гайд-парке, значит, нам грозит полнейшая анархия. Абсолютная.
– Этим делом занимается некомпетентный сыщик, – согласился его собеседник, самый толстый из всех присутствующих, продевая большие пальцы в петли жилета, отчего сюртук расстегнулся. – Я поставлю этот вопрос на обсуждение в парламенте. Что-то же должно быть сделано. Получается, что порядочный человек не может прогуляться после наступления темноты. Повсюду шепчутся и ропщут, говорят об анархистах, бомбах, ирландцах, каждый подозревает каждого. Все взбудоражены, общество в тревоге.
– Я лично подозреваю сумасшедших, – запальчиво сказал третий джентльмен. – Но каков же этот сумасшедший, который может совершать подобные злодеяния и оставаться непойманным? Вот что я хотел бы знать. И никто ни черта не предпринимает.
– Но вы слышали, что сказал Эттли по этому поводу? – спросил первый, переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Знаете, он прав.
– Нам нужны некоторые перемены. А насчет лунатика согласиться не могу. Я скорее склонен думать, что это совершенно здоровый и очень злой человек. Запомните мои слова: между жертвами, кто бы что ни говорил, тоже существовали какие-то отношения.
– Неужели, Понсонби? – спросил изумленный толстяк. – А я думал, что второй был музыкант, и довольно хороший… А вы были знакомы с Уинтропом? Он же моряк, а?
– Но престранный тип, – гримасничая, ответил Понсонби. – Хотя из приличной семьи. Отец с ума сходит, бедняга. Очень близко принял к сердцу. И осуждать его за это не приходится.
– А вы с ним знакомы?
– С Мальборо Уинтропом?
– Нет, нет! Вы были знакомы с Оукли, сыном?
– Да, встречался с ним пару раз, не больше. Не очень-то он мне нравился. Довольно самонадеян был, знаете ли.
– Что, по-прежнему корчил из себя моряка и прочее? Все еще считал, что он на капитанском мостике?
Понсонби заколебался.
– Нет, не то. Просто хотел быть всегда в центре внимания, все время болтал, все время высказывался… Но я всего несколько раз его видел. Собственно, знаком-то я с его зятем. По фамилии Митчелл, насколько мне помнится. Интересный субъект. Непонятный. Был до самого недавнего времени в Африке, как я слышал.
– Непонятный? Что вы этим хотите сказать?
– Думает гораздо больше, чем говорит, если вы меня понимаете. Терпеть не мог свояка. Между прочим, дал мне хороший совет в связи с моими финансами. Свел с одним отличным человеком в Сити по фамилии Карвел. И помог мне купить очень выгодные акции. Удачная сделка.
– Это очень полезно. Вот это.
– Что именно?
– Очень полезно получить выгодный совет в том, что касается финансов.
– О да. А говоря о финансах, что вы думаете о…
Эмили двинулась дальше. Голова у нее кружилась от случайных обрывков разговоров и каких-то неясных мыслей; она думала, что обо всем этом надо рассказать Шарлотте.
Глава седьмая
– Ну, конечно же, я читаю газеты каждый день, – сказал мрачно Мика Драммонд.
Он стоял у окна библиотеки маленького дома, который купил примерно полгода назад, перед самой свадьбой, решив, что его квартира слишком мала для его новой семьи. Дом, в котором он жил с первой женой и где выросли дочери, он, овдовев, продал. К тому времени дочери вышли замуж, его преследовали воспоминания о прошлом, и он, что было ему несвойственно, чувствовал себя очень одиноким.
Теперь все было иначе. Он ушел со службы, чтобы жениться на Элинор Байэм, женщине, пережившей трагедию, породившую массу сплетен в обществе. Он любил ее достаточно глубоко и искренне, чтобы счесть свою отставку пустячной ценой за постоянное и приятное ее присутствие рядом с ним.
Нахмурившись, он смотрел на Питта; его длинное нервное лицо, серьезные глаза и аскетическая складка губ – все выражало озабоченность.
– Хотел бы я сказать по этому поводу что-либо обнадеживающее, но с каждым новым событием все больше теряюсь в догадках. – Он сунул руки поглубже в карманы. – Вы обнаружили какую-нибудь связь между убийствами Уинтропа, Арледжа и этого бедняги, кондуктора омнибуса?
– Нет. Но, возможно, Уинтроп и Арледж были знакомы, или, точнее сказать, зять капитана, Митчелл, знал обоих, – ответил Томас, удобно расположившийся в большом зеленом кресле. – Однако то, что касается кондуктора, для меня – сплошная загадка. Люди, подобные Уинтропу, омнибусами не пользуются. Арледж мог бы, но все это маловероятно.