время у Бабулы и Золотницкого не будет связи. Если есть резервный тайник – другое дело. А если нет – им придется контактировать напрямую, а это в один день не произойдет.
– Ладно, хоть что-то. – Алексей поднялся. – Сделаем Бабулу, тогда и будем лить слезы. Тела заберем. Придется нам тоже поработать носильщиками, Лева.
Районный отдел внутренних дел фактически перестал существовать. Шестеро уцелевших сотрудников были переведены под начало ГБ, чему Лева Березин и не думал противиться. Ликвидировать целый отдел и за счет него укрупнить другой – нормальная ведомственная чехарда.
Начальство, сидевшее во Львове, обещало в ближайшие дни прислать новые кадры, а заодно руководителя. Но все понимали, что это случится не скоро. Кадровый голод в разгаре.
Тела были отправлены в морг, здание опечатано. Функционировал только подвал. Теперь его охраняли бойцы гарнизона. В комендатуре чувствовалось напряжение.
Патрули ходили по трое. Они неплохо постарались, весь день хватали на улице мужчин, которые им чем-то не нравились, и доставляли в комендатуру. Там с ними особо не церемонились, хорошо хоть что не расстреливали без суда и следствия. Необорудованный подвал был забит возмущенными людьми.
До вечера Алексей разбирался с этой публикой, ясно понимая, что тянет пустышку. Местные мужики. Возможно, добрая половина из них и сочувствовала бандитам, но что с того? Преступлений они не совершали, документы в порядке.
Если подходить с такими мерками, то надо всю Западную Украину сжигать и в асфальт закатывать. Репрессии не помогут, лишь ненадолго притушат пожар.
Алексей был убежден в том, что единственный способ смирить население с Советской властью – дать людям понять, что она не монстр, убедить, что и при большевиках возможна нормальная жизнь. Но сегодня он это доказывать не собирался. Желчь стояла в горле, его трясло от злости. Погибли люди, убит хороший мужик Ткачук. Кто будет следующим?
Перед ним проходили угрюмые дядьки. Одни тряслись от страха, другие смотрели на него с презрением. Но последних было немного. Именно таковых после проверки личности он приказывал изолировать от других, а потом направить под конвоем в милицейские подвалы. Пусть посидят денек-другой. А потом можно выпустить. Государство не намерено кормить этих дармоедов!
Березин ушел в отделение, разбираться с таким вот пополнением и ставить ему задачу.
Алексей сидел в кабинете, пока не стемнело. Согрел чайник, грыз какое-то странное кукурузное печенье, купленное в магазине. Идти в столовую ему не хотелось. Мысль о еде, приготовленной там, вызывала жгучий протест всего организма.
К ночи стали подтягиваться члены группы. Он выставил на стол все, что у него было: печенье, ржаные сухари.
– Бедствуешь, командир? Много денег не бывает? – сказал Газарян, плеская чай в алюминиевую кружку.
– Так их вообще уже почти нет, – сказал Волков, для убедительности выворачивая карманы. – Снова задерживают довольствие. Хоть бы коммунизм быстрее построили и деньги наконец-то отменили. Устал уже выкраивать эти крохи.
– Наступление коммунизма по техническим причинам временно откладывается, – заявил Алексей. – С разрухой сначала надо бы справиться, последствия войны устранить. Что такое коммунизм, Максим? Это не только каждому по потребностям, но еще и от каждого по способностям. Что ты сегодня сделал, чтобы не стыдно было ужинать?
– Савицкая весь день сидела в приемной, – проворчал тот. – Нормальная, кстати, баба. Есть в ней некое очарование. Комендант как увидит ее, так млеет. Я несколько часов сидел напротив, в компании каких-то девчонок с печатными машинками. Они из райкома, боятся там находиться, ходят под охраной. Какие-то списки печатали весь день.
– Девочки из секретариата? – уважительно проговорил Газарян, знавший толк в прекрасной половине. – Ни одной не назначил свидание?
– Они страшны, как первородный грех. – Волков передернул плечами. – Самых некрасивых в городе нашли. Нет, нормальные девчата, на красную книжицу реагируют здраво, но с Савицкой не сравнить. Несколько раз эта баба покидала помещение. Столовая, туалет, ничего интересного. Выходила в магазин через дорогу, стояла в очереди за хлебом. Люди шарахались от нее, волком смотрели. Она могла бы взять без очереди, но решила быть, как все. Впрочем, народ этого не оценил. Бабы шипели ей в спину, мужики скабрезные знаки делали.
– Ничего не передавала постороннему? – спросил Алексей. – Может, ей что подсунули?
– А вот этого, командир, каюсь, не разглядел. Толпа закрыла, никакой возможности. Вышла с булкой, вывалялась, так сказать, в народе, снова подалась в свою приемную. Лицо ее мне не понравилось. Вроде нормальное, а холодком от него веет. Ушла из кабинета вместе с комендантом. Отношения там тоже не радужные, выясняли чего-то. Он посадил ее в свой «газик», повез куда-то.
– Что у тебя, Арсен?
– Не хотелось бы мне оказаться в этой больнице, – признался Газарян. – Ольга Дмитриевна Антухович – женщина, конечно, заметная, специалист, наверное, грамотный, но оказаться под ее началом – это далеко не подарок судьбы. Дурдом, короче. Источник нервозности – именно она. Самодурство и все прочие бабские причуды. Дескать, я иной раз не знаю, о чем говорю, но всегда уверена в том, что права.
– Можно группу захвата высылать? – спросил Волков.
– Лучше психиатров. Ходит по отделениям, орет, всех строит, грозится разогнать. Санитарок – за грязь, медсестер за халтуру, больных – за нарушение режима. А сама дальше носа не видит. Я в халате там торчал, косил под санитара из Жлотова, так она даже не покосилась.
– Зря ты так считаешь, – заявил Алексей. – Эта дама все видит и очень непроста. Что случилось в Жлотове?
– Банда напала на истребительный отряд. В них вояки не особо умелые. Поступил сигнал, что в одном из сел банда. Кинулись на грузовике. В лесу перед ними дерево упало, дорогу перегородило.
– Да, это не очень хорошая примета, – сказал Алексей. – Надеюсь, выжившие есть?
– Четверо. Двое из них очень тяжелые. Пятеро погибли под пулеметным огнем. Водитель выжил, скорчился под баранкой, сумел увести машину задним ходом, а потом развернулся и удрал. Раненых доставили в Збровичи, двух сразу на операцию определили. Антухович рычала, что ей советских солдат лечить нечем. Мол, куда лезут эти украинцы, если воевать не умеют?
– С посторонними контактировала?
– Постоянно, – ответил Гаспарян. – В основном конфликтовала. Даже офицеры, прибывающие по каким-то делам, и те ее боятся.
– А может, в душе она добрая, ранимая и ей просто мужика не хватает? – с улыбкой предположил Волков.
– Хватает ей мужика, – отмахнулся Газарян. – Сам заместитель коменданта прибыл под конец дня. Так она и с ним разлаяться умудрилась. Потом, правда, вместе ушли.
– Что у тебя, Федор? – Алексей повернулся к Малашенко.
– Карпо Шинкарь проживал на улице Кабинетной, это на южной окраине. Дома давно нет, пожарище бурьяном поросло. Поговорил с соседями. Странная особенность у этих людей, командир. Если с ними по-человечески, то и они могут нормально. В общем, заведомо отрицательный персонаж. Быдло, мужлан, рожа страшная, оттого и не женился. Работал на скотобойне, очень любил свою профессию. По молодости грабил поляков, поколачивал евреев. Когда стало можно, принялся убивать и тех, и других. Сейчас ему глубоко за сорок. Люди давно его не видели. При немцах появлялся, щеголял новой формой, участвовал в показательных казнях местных активистов. Насиловал баб, а те, понятно, молчали в тряпочку. Где он жил, никто не знает. Потом ОУН объявила войну на два фронта – против немцев и наших, – и никто в форме его уже не видел. Как, впрочем, и без таковой. В леса ушел, сволочь. В места, где прошла его молодость, теперь, понятно, не сунется. Разве что ночью.
Алексей с тоской смотрел в окно. Синий фон превращался в черный. На улице практически стемнело. На что они спустили целый день? Нет ни одной зацепки, мало-мальски стоящей улики.
Он не боялся темноты. Товарищи потянулись в общежитие, а капитан решил пройтись по ночному городку. До комендантского часа еще оставалось время, но людей на улице почти не было. Дважды за полквартала у него проверили документы. Алексей не возражал. Ряженых боевиков УПА он почувствовал бы.
Он медленно шел по тротуару. В госпитале горели отдельные окна – трудились дежурные медсестры и нянечки. Горело электричество в хирургии, но окна были задернуты.
Потом глухая зона между зданиями, стена кустарника. Из школы тоже не все удалились. Светились окна учительской и библиотеки. Он вдруг с какой-то потрясающей ясностью осознал, что школа беззащитна. Бандиты могут нагрянуть в любое время, пострелять учителей, бросить спичку, от которой все вспыхнет.
Его сердце вдруг задергалось. Он перевел дыхание, вошел в калитку, постоял на крыльце, ступил внутрь. Поскрипывал пол под ногами. За закрытыми дверями учительской кто-то бубнил.
В горле капитана пересохло. Он подошел к двери библиотеки, расположенной в конце коридора, и протянул руку, чтобы ее открыть. Она вдруг отворилась и едва не ударила его по лбу! Испуганно вскрикнула женщина. Оба отшатнулись.
– Лиза, ради бога, не бойтесь, – пробормотал он. – Это я, Алексей, капитан Кравец.
Девушка испустила тяжелый вздох, прислонилась к косяку.
– Господи, Алексей, вы опять меня испугали. Сердце сейчас потеряю. Вы знаете который час?
– Лизонька, простите, умоляю вас, – взмолился он. – Я подошел к двери, а вы ее сами открыли. Совпало так, понимаете?
– Ой, не верю, – прошептала она. – Знаете, Алексей, я становлюсь какой-то фаталисткой, зацикленной на мистике. Да еще местные педагоги ужасы всякие рассказывают. Во время войны хоть было понятно: вот хорошие, вот плохие. А сейчас все перепуталось. – Она качнулась, облизнула губы. – Вы два дня не приходили, Алексей. Могли бы зайти хоть из вежливости. Я разных глупостей насочиняла. Вас заколдовала злая ведьма и держит в заточении. Вы уже погибли… – Она неуверенно засмеялась.