— Ну вот и нашли братишек, — прохрипел сдавленно командир нашей группы.
— Уверен? — спросил я.
— Знаю. Это они.
Это парашютисты с Большой земли — их мы должны были встретить в данном квадрате и вывести к объекту, который они укажут. Пятеро человек. Хорошо вооруженные, опытные. И теперь мертвые.
Как я понял, группа сумела после выброски собраться воедино и двинуться в точку рандеву. Напоролась на засаду. Как бились наши соратники, дорого ли продали свою жизнь? Неизвестно.
— Кто ж их положил так умело? — покачал я головой. — Немцы?
— Да какие там немцы! — встрял в разговор бывший полицай, а ныне красный партизан Микола.
Он успешно прошел все проверки, теперь воевал честно, чаще плечом к плечу со мной. Вот только был у него заскок — не упускал случая пустить пулю в лоб своему бывшему сотоварищу-полицаю, которых ненавидел больше «фрицев».
— А кто? — покосился на него старший.
— Бандиты-националисты.
Его правда. От немцев можно ожидать всякого, но не такого. Трупы были раздеты, включая исподнее. Забрали с них все, даже зубные коронки вырвали. Стандартный почерк жадных и не знающих никакого чура украинских националистов.
— Время придет, сочтемся. За все, — угрожающе произнес старший. — Уходим. Делать тут больше нечего.
Это был далеко не первый раз, когда мы сталкивались с националистами. Портили они нам кровь порой даже больше, чем немцы. Притом если немцы воспринимались как совершенно чуждая, сверхрациональная и непостижимая сила, то эти были свои, во всей их подлости, злобе и коварстве. А со своих спрос строже.
Начали проявлять они свою звериную сущность с первых дней немецкого вторжения. Моментально все их подпольные структуры и им сочувствующие сбились в стаи, выкопали оружие из схронов и принялись бить в спину отступающей Красной армии.
Попалась мне как-то местная гнусная газетенка еще от июля прошлого года, где с придыханием описывались подвиги «захисников Украины».
«Под натиском непобедимой германской армии советские войска, отступая, приближались к окраинам нашего города. Для того чтобы парализовать отступление большевиков и нанести им в спину решающий удар, 2‐го июля комендант партизан «Степ» выступил со своей боевкой в составе 200 человек, которые оцепили лес.
Они нападали на небольшие подразделения красных, разоружали их и, используя захваченное оружие, атаковали кавалерийскую часть. Уничтожали телефонные провода, в результате местные большевистские власти вынуждены были немедленно эвакуироваться.
Рано утром 5‐го июля остатки большевистской кавалерии отступили. А отряды партизан с возгласами «Слава Украине» вошли в город».
Уверенная немецкая рука будто стаю бешеных псов выпустила из псарни. И эти националистические бандиты радостно бросились грызть горло всем, до кого дотянутся, ведомые призывом своих предводителей «Наша власть должна быть страшной».
Уже 1 июля 1941 года Организацией Украинских националистов был издан приказ «О введении коллективной ответственности (семейной и национальной) за измену матери Украине». Всех сочувствующих Красной армии приказывалось уничтожать, включая женщин и детей. Украинкам рекомендовалось после гостеприимной встречи обваривать красноармейцев кипятком, выжигать глаза и сдавать националистам. Особенно страшная участь ожидала членов семей красноармейцев из местных украинцев: им выкалывали глаза, отрезали уши, носы, душили колючей проволокой, разбивали головы камнями, новорожденных детей топили. Девушек, встречавшихся с «восточниками», стригли, сажали на бутылки, вешали за косы и убивали. «Мы организованный народ. И наша борьба святая!»
Они выявляли оказавшихся в окружении красноармейцев, зверски убивали их или сдавали немцам. Притом если немец еще мог сказать «воевать не будешь, дом нашел, работай, солдат», то украинский националист убьет обязательно, притом вместе с теми, кто приютил «москаля», а дом разграбит. Жестоко расправлялись они и со сбежавшими из концлагерей военнопленными. Сдавали в гестапо членов компартии Западной Украины, а многих на месте зверски забивали до смерти. Особенно любили «работать» с евреями.
Зазвучал во весь голос в селах и лесах их лихой призыв: «Ты, козаче, беры ниж: жида, ляха, москаля, коммуниста, комсомол бий, грабуй, риж!» И били, и грабили, и резали.
Притом бесчинствовали не только оуновцы. Столько сортов этой гнили, столько украинских националистических движений было, что порой даже не разберешься, кто есть кто и за кого.
Националисты стали огромной проблемой для всех жителей Украины. А особенно для нас, партизан. Сталкивались мы с ними везде — и в деревнях, и в лесах. Иногда расходились мирно. Иногда лупили друг в друга со всей дури и всеми видами оружия.
Мешали они нам сильно. Главной нашей задачей являлась работа по немецким коммуникациям, прежде всего подрыв эшелонов. Оккупанты железную дорогу охраняли серьезно. Каждый наш выход на подрыв — это как поход за смертью. А успешное возвращение — как подарок судьбы, которая от щедрот своих отсыпала нам еще немножко жизни.
И если немцев мы научились как-то обходить, то главной занозой стали националистические группы, которые, отлично зная местность, встречали нас на подходе. Мы несли от них потери. А еще они сдавали карательным отрядам наше местоположение.
Прилетал к нам с Большой земли майор из спецотдела НКВД. Интересный человек, побывавший на многих оккупированных территориях. Только что вернулся из Белоруссии, где значительная часть территории контролировалась партизанами, целые районные центры были, куда немцы не совались. И население партизан поддерживало массово. И он все удивлялся:
— Господи, сколько же у вас на Украине предателей.
— Немало, — кивал Логачев.
— После войны чистить нам эти места и чистить.
— И хрен до конца вычистим, — буркнул Логачев, по своей практике работы в НКВД и НКГБ знавший, о чем говорит.
И вот очередной удар националистов — уничтожена группа советских парашютистов.
Логачев, которому мы доложили обо всем по прибытии в расположение отряда, выслушал нас мрачно. Не стал ни распекать, как обычно, ни грозить, обещая кары небесные.
На следующий день он вызывал меня:
— Разговор есть, Ваня.
— Доброму разговору всегда рад, — хмыкнул я.
Но он мой легкий тон не поддержал, а сразу взял быка за рога:
— Ты же хорошо Сотника знаешь.
— Неплохо.
— Подумай, как нам с ним встречу устроить.
— Встречу? С ним? — изумился я.
— Обсудить накоротке пора, как нам с ним по соседству дальше жить.
— Попробую, — неуверенно произнес я.
— Пробовать не надо. Ты сделай. Помощь любую окажу.
— А по своим каналам не пробовали с ним связаться?
— Бесполезно. Не признает нас, баран упрямый. А тебе в просьбе не откажет. Он к тебе слишком хорошо относится. Спас тебя в тюрьме, как я помню.
Эх, опер, одно слово. Все знает. Все просчитал. Знаток человеческих душ.
Вообще, с Сотником закрутился такой сюжет — любой авантюрный роман в подметки не годится. Уже и годков ему немало, а он все никак не успокоится. Его три раза приговаривали к смерти, и три раза он уходил из-под расстрела в последний момент.
Должны его были расстрелять в Киеве за антисоветскую деятельность в двадцатом году. Поляки освободили. Вместе с ними он затем и воевал против большевиков. Потом воевал против поляков. Освободили его большевики в 1939‐м. Затем опять воевал против советской власти. Освободили его немцы. Теперь готов был воевать со всеми: и с поляками, и с большевиками, и с немцами — за Свободную Украину. Он просто пошел вразнос.
Еще в начале войны я слышал, что в лесах Сотник собирает национальную украинскую армию. Оуновцев, петлюровцев, гетманцев — всех скликает постоять за свободу. Собрал значительную силу. Добыл оружие. И готовился к решающему бою. Но как-то лениво готовится, не доставляя немцам особого беспокойства. В наших краях большинство вооруженных националистов входили именно в эту его армию.
Зачем встречаться с ним — было понятно. Поделить сферы действия и исключить лишние эксцессы. Логачев давно уже этого хотел, но Сотник в своей привычной манере дикого медведя обращать внимания ни на кого не собирался и тем более с кем-то там договариваться.
Задача организации встречи оказалась для меня не такой простой. Пришлось контактировать с разными людьми. Передавать весточки. Ездить по оккупированной территории. Один раз даже угодил в полицию, но выданный мне в отряде поддельный «аусвайс» оказался крепкий, так что меня отпустили. Полицаи, может, и прибили бы для порядку да прикопали, но там оказался немец, а у того орднунг. Бумага в порядке — значит, иди, крестьянин, крепи своим трудом Великую Германию.
В конце ноября мы все же договорились о встрече. Нашли устраивающее всех место — старое польское лесное хозяйство, от которого осталось три домика, цех с заржавевшей лесопилкой и присматривающий за этим управляющий.
Мы с Логачевым зашли в натопленный деревянный домик. Нас ждал пожилой галичанин с вислыми усами, заискивающий и предупредительный.
— Баньку бы стопили, да вот сгорела недавно, — вещал он.
Как-то странно все выглядело. Неестественно. Эта лесопилка, этот предупредительный до холуяжа управляющий. И до конца не верилось, что Сотник появится. И что это не коварная ловушка.
Мы расположились за дощатым столом. В воздухе витало напряжение. На улице быстро темнело.
Сердце мое екнуло, когда в окошко увидел приближающиеся к дому три фигуры. В полутьме и не разглядеть их наверняка. Вон тот грузный — Сотник или нет? Похож. Хорошо, если он.
Я встал перед дверью. Она распахнулась. На пороге возник не Сотник, как я ждал, а…
Да, передо мной стоял Звир!
Он одарил меня своим оловянным взором, как и тогда, в тюрьме, в первую встречу. Видно было, что узнал.
Уголок его губ кровожадно дернулся, как у волка, почуявшего кровь.
Я невольно потянулся рукой за пазуху, за наганом, понимая, что сейчас придется стрелять…