Одного живого, без единой царапины, мелкого, жилистого и гладко выбритого мужичка неопределенных лет мы извлекли из-под телеги, где он надеялся переждать тяжелые времена. Теперь эта трясущаяся тварь стояла на коленях, все пытаясь подползти и целовать нам сапоги.
— Не убивайте! — отчаянно верещал он.
— Вы село сожгли? — поинтересовался я для порядка.
— Ну…
— Говори.
— Было такое дело!
— Зачем всех убили? Зачем женщин и детей резали?
Мужичонка недоумевающе посмотрел на меня:
— Так то ж поляки.
Ну тогда, конечно, сразу все понятно: поляк — значит, надо резать.
— Вы вообще кто? — спросил я.
— Так мы с села Андрушовка.
— Сами додумались на этот разбой?
— Да какой сами. Мы люди простые. Пришли хлопцы из леса. Сказали, что они теперь украинская повстанческая армия. И что пора поляков резать. А мы что? А мы завсегда. Поляк — зверь вредный.
— Где эти повстанцы? — Я обвел рукой окрест.
— Так как закончили с селом, они обратно в леса ушли. Правда, взяли самое дорогое — золотишко там. И ушли. А мы обозом. Чего добру пропадать-то. Вот, везем.
— А что еще вам поведали эти люди лесные?
— Сказали, что все только началось. Чтобы вилы далеко не прятали, скоро пригодятся… Пощади, хлопец.
— Пощадить? Ты что, смеешься? — Микола поднял автомат и одиночным выстрелом срубил мужичка.
Потом мы пошли «проконтролировали» всех. Патроны не тратили — жалко на таких. Работали ножами. Я ощущал себя мясником. Противно было до ужаса. Но знал, что эту работу обязан сделать. Никто не должен уйти.
Вот так впервые мы наткнулись на следы масштабной акции, которую руководители ОУН назвали «Деполонизация Полесья»…
Глава десятая
Странен все-таки наш мир. Он, как многогранная игрушка-головоломка, все время поворачивается к нам неизведанными сторонами.
Только что в грани этой игрушки я увидел совершенно безумный кошмар. Тот самый штакетник мне будет сниться до самого конца. А вскоре тот же мир повернулся другой гранью, засиял неведомыми доселе, волнительными и светлыми чувствами.
В тот вечер мы, удачно рванув состав с бронетехникой и уходя от преследователей, встали на постой в избе в глухой деревне на пару десятков дворов. Дорог вокруг нормальных не было, поэтому немцы с полицаями редко сюда заглядывали. В связи с этим и голод, охвативший нашу землю, обошел это место стороной. Так что в хате, в которую мы зашли, нам накрыли щедрый по нынешним временам стол — с курицей, салом и самогоночкой. Мы поделились немецкими консервами, которые добыли на одной из вылазок, подломив продуктовый склад.
Приняла нас достаточно радушно одинокая вдовушка. Ну как вдовушка — старше меня лет на пять. Мужа ее призвали с первых дней войны в РККА, а потом пришло письмо: «Погиб геройски».
Несмотря на тяжелую деревенскую жизнь, была она вся такая ладная, такая изящная и крепкая. И от нее исходили дурманящие волны, как и от Арины, отчего голова кружилась похлеще, чем от самогона, к которому, кстати, я не притронулся.
Потом ночь подошла. Распределились мы, кто стоит на карауле. Мне выпало первому. Каждому из нас было хорошо известно, что караул — это не формальность, а возможность выжить. Так что я держал ушки на макушке. Дождавшись сменщика, пошел спать.
Постелила вдовушка мне заранее, притом отдельно — на сеновале. Я уже готов был провалиться в сон, когда пришла она…
Это было какое-то обрушение в иной, чувственный мир. Накатил штормовой волной, захлестнул, закружил меня шторм страсти, да так, что я потом плохо помнил, как все было. Но зато отлично помнил, насколько это было хорошо. Жизнь повернулась ко мне другой, доселе неведомой стороной.
Утром, за завтраком, она даже виду не подала, что между нами что-то было. Я пытался ловить ее взгляд. Назойливо крутилась мысль о том, что хорошо бы, если когда-то снова, на сеновале… Вместе с тем меня, воспитанного в строжайших правилах, жег стыд. Воспользовался женской доверчивостью. Можно сказать, соблазнил. Нет, жениться, конечно, был не готов. Но желал объясниться и объяснить. И узнать, что дальше, поскольку сам этого не знал.
Она демонстративно игнорировала меня. И лишь при прощании взяла за руку и с ласковой, всепонимающей улыбкой произнесла:
— Эх, мальчонка. Ну что ты весь раскраснелся и растерялся. Я же тебя замуж не зову. Но будешь мимо проходить, так заглядывай. Чайку погоняем.
Я спустился с небес на землю. После этих слов половину романтики сдуло, но вторая половина осталась. Жизнь так и сияла новыми красками.
Еще меня смущала одна назойливая мысль: ведь у меня есть Арина. Неужели я так вот походя и легко изменил ей телесно?
Хотя это я по наивности считал, что она у меня есть. Сама она этого моего мнения не разделяла, и постепенно понимание этого, раньше смутное и отталкиваемое, проникало в меня все сильнее.
В общем, теперь голова моя непозволительно много была занята амурными делами. А нужно было думать о боях, о подвигах, о славе. О том, чтобы как можно больше накрошить врагов и пустить поездов под откос.
Конечно, вскоре я собрался с мыслями и чувствами. Отодвинул бурные эмоции подальше. Я всегда мог собираться и концентрироваться, за что меня ценили…
Глава одиннадцатая
Униатский храм Вознесения в Вяльцах стал какой-то местной Меккой. Коленопреклоненных перед ним становилось все больше. Настоятель Стрельбицкий расправил плечи, его проповеди становились все радикальнее. Он с утра до вечера призывал не давать пощады врагам и строить Свободную Украину. И разобраться наконец с гнуснейшими порождениями ехидны — поляками и евреями.
Националисты продолжали бесчинствовать. И их призывы к насилию, к сожалению, находили свой отклик в народе.
Поляков в наших краях было почти четверть населения. Взаимных претензий за века совместного сосуществования накопилось много, но как-то все решали раньше без особой крови. Раздували это пламя ненависти больше пришельцы из Львовской и Станиславской областей — те при виде поляка и еврея зверели.
Много взаимных обид накопилось и во время фашистской оккупации. Немцы обычно ставили поляков на должности управляющих, присматривающих за большими хозяйствами, образованными из колхозов. А поляк-начальник — это сам черт. Хуже никого не видел. Даже с немцами, при всей их жестокости, порой легче было. От них всегда понятно, что ждать. Они жили приказами и правилами. Польский начальник всегда тянул в свой карман все, до чего дотягивался, а жестокостью обладал не меньшей, но при этом отличался заносчивостью, взбалмошностью и каким-то дамским непостоянством. Поступки его диктовались не столько правилами, сколько сумасбродством, да еще знаменитым шляхтическим гонором. При этом он и свой народ не жалел, что говорить о чужих.
Подогревало ситуацию и то, что поляки нередко поддерживали партизан. А еще шалили отряды Армии Крайовы — военизированные структуры, подчинявшиеся польскому правительству в изгнании, то есть в Англии. В этой АК собрались те еще бандиты, которые всегда были под шумок готовы пограбить, а то и вырезать украинскую деревню.
Резня разгоралась постепенно. Сперва были отдельные эксцессы, вроде того, в селе Нова Воля. И все не верилось, что это войдет в систему. Думал, ну, зайдут националисты к полякам, постреляют, пошумят, выяснят отношения и разойдутся, может, прихлопнут ненароком кого-то. Но такое!!!
Летом сорок третьего года центральный провод ОУН принял постановление о радикальном решении в Полесье польского вопроса. И полякам был выдвинут ультиматум — за двое суток свалить с этих краев куда угодно, потом будут приняты меры.
Простые поляки уже поняли, что здесь их не ждет ничего хорошего, и собирали пожитки. Но тут появились эмиссары польского правительства в изгнании:
— Всем оставаться на местах! Иначе потеряем свои земли!
Чтобы предотвратить резню, к бандеровцам прибыл с визитом представитель польского правительства. Тут, надо сказать, бандеровцы немножко погорячились и слегка нарушили дипломатические процедуры — привязали посла живьем к лошадям и разорвали на части.
После чего резня пошла массовая. И во многих местах по жестокости была даже похлеще, чем виденная мной расправа в Новой Воле.
Немцы на резню особенно не реагировали. Наверное, даже радовались — это же счастье, когда славяне славян режут. Меньше останется бузотеров. Тем более польские села считались пособниками партизан. Немцы сами мараться не хотели. А националисты замараться были не против — по самую макушку. Да еще с удовольствием похрюкивать, выплевывая человечью кровь.
Когда резня достигла пика, немцы стали лениво шевелиться. Вывезли часть поляков в города или переселили. Часть взяли служить в полицаи. Потом эти полицаи к нам перебегали и воевали, надо отметить, отчаянно, вымещая все обиды.
Где могли, мы поляков спасали. Но сил достаточных на это не было. Да и задачи стояли совершенно другие, за которые спрашивали с Большой земли.
А между тем «Республика» Сотника продолжала свое существование. Крепилась обороноспособность. Была организована школа танкистов — и как такое в голову взбрело?! Где танки, а где эта «Республика».
Жизнь и быт налаживались. В Вяльцах запустили электростанцию, центр города освещать начали. Открылся небольшой драмтеатр, а также кинотеатр «Запорожская сечь». Его хозяева где-то разжились двумя немецкими кинолентами, которые крутили каждый вечер, и при этом зал был постоянно полон.
В общем, жизнь была похожа на настоящую. Но настоящей не была — так, скорлупка в океане событий, шатающих земную ось.
В польской резне Сотник принимать участие отказался категорически, пригрозив страшными карами своим подчиненным, если те вдруг по глупости своей решат резать мирное население. Хотя и на антипольские проповеди Стрельбицкого не реагировал — ну, трепется в своем храме, так и пускай. В «Республике» приютили несколько беглых польских семей, мол, присягайте нам на верность, и будет вам безопасность со счастьем в комплекте.