Интенсивность боевой работы росла с каждым днем. Становилось больше нас. Вон, Ковпак прокатился бульдозером по Белоруссии, Украине и Карпатам, вызвав панику у немцев и националистов.
Куда больше стало и всякой националистической нечисти. Соответственно множились и столкновения с ними.
А у простых жителей наших краев голова шла кругом. Они с трудом понимали, кто есть кто и как с ними со всеми ужиться. Слишком много бродило вокруг злых, как медведи-шатуны, вооруженных людей, именовавших себя единственно законной властью. Сам черт ногу сломит.
Вот вам ОУН во всей красе, слушайте и повинуйтесь. Только и с ней ничего не понятно — она давно раскололась на бандеровцев и мельниковцев, все себя главными считают, все указания дают. А тут еще Безпека ОУН — рыщут везде, даже по медвежьим углам, все ищут коммунистов, партизан и их пособников, чтобы голову отрезать. Вокруг множество и других участников этого дурного театрального представления: милиция УНР, петлюровцы, последователи гетмана Скоропадского. Кто тут за немцев, кто против — сам черт голову с рогами сломает. Ну еще красный партизан ночью заглянет, напомнит, что территория здесь все же советская. Армия Крайова в стороне не стоит, все счета за притеснения поляков предъявляет, притом порой кровавые. И всем что-то нужно. В основном жратва, информация и лояльность. Ну как тут крестьянину не свихнуться?
Наглее всех вели себя самые многочисленные и влиятельные — бандеровцы. Обложили данью на нужды Свободной Украины все села и деревни, каждое хозяйство, каждую пошивочную мастерскую. Вынь да положь — иначе ты враг Украины, а с врагами разговор короткий.
Потом они вообще объявили, что проводят мобилизацию, и стали грести из сел молодых парней. Тех, кого еще не прибрали немцы на работы в благословенном Фатерлянде. За отказ могли принародно выпороть, избить, а то и расстрелять — это зависело от доброты бандеровца. Вон, Звир поставил к стенке всю семью такого уклониста и лично палил из винтовки.
Куда простому селянину податься? Лучше всего, конечно, затаиться, как мышь под веником, да только не всегда получается. А многие, к слову, наиболее тупые и дурные, так и вообще все эти движения с большой радостью и энтузиазмом принимали. Масштабы резни поляков были такие, что УПА и Безпека сами ее вытянуть не смогли бы. Поэтому набирали по деревням добровольцев из тех самых простых крестьян, от которых отбоя не было, под таким приятным сердцу истинного галичанина кличем: «Идем грабить поляков!»
Многие украинские села были переполнены польским скарбом. Местные жители на радостях после таких походов пили за здоровье батьки Бандеры, за удачу, и хоть бы кто выпил за упокой души детей, которых насаживали на штакетник.
Между тем созданная бандеровцами УПА укреплялась, оттесняла конкурентов. И смех с ними был, и грех. Понавыдумывали своим бандам какие-то названия — всякие куреня, сотни, чоты. Присяга, построения, звания потешные: вистуны, хорунжие, генералы. Одного субчика мы взяли в лесу, так на груди его крест сиял — оказывается, они уже и ордена друг другу на грудь навешивали. Ощущение, будто дети копируют взрослых в своих играх. Вроде потешно все, но гарь сожженных деревень иронии не способствовала.
Меня больше всего поражало, откуда у них столько оружия. Вооружить такую толпу — на это не один армейский склад уйдет. А у них и автоматы были — немецкие и советские, — и боеприпасов завались, и даже минометы. У основной массы воинов — хорошие карабины. Униформа появилась: в основном бушлаты, шинели и кепки польской армии, немецкой вспомогательной полиции, эмблемы в виде трезубца.
В сказки про то, что весь свой арсенал и снаряжение они прихватили у немцев, когда уходили в леса с тепленьких должностей разных старост и полицаев, а также со старых советских складов и мест боев, мне не верилось.
— Да немцы их снабжают, — сказал резидент в Луцке, с которым я вышел на связь в начале сентября. Это был врач, который служил в немецком госпитале и знал все обо всем.
— Зачем? — изумился я. — Оуновцы же вроде с немцем борются.
— Кто?! — развеселился доктор. — И много забороли? С нами они борются. И с поляками.
И действительно, когда бандеровцы рапортовали об эпохальных победах над немецкими захватчиками, на проверку оказывалось, что речь шла о разграблении вещевых и продовольственных складов.
Вообще отношения немцев и бандеровцев выглядели чем дальше, тем страннее. Например, банда Звира продолжала спокойно править в Вяльцах. Притом правила кроваво. Население осталось наедине с озверевшими бандитами. И аппетиты их с каждым днем становились все больше, с внешне пристойно обставленных налогов они переходили к открытым грабежам. Хорошо жили при них только те, кто участвовал в налетах на поляков.
Обычные обыватели стали массово сниматься с насиженных мест и покидать «Республику». Особенно мозги просветлялись после очередной несправедливой казни. Когда казнить за конкретные дела было некого, казнили в назидание просто попавшихся под руку. Казнили за то, что внук был комсомольцем. Казнили тех, кто первым вступил в колхоз.
Немцы на «Свободную республику» вообще внимания не обращали. Скорее всего, имелись какие-то скрытые договоренности. Но только у кого с кем и с какой целью?
Закончилась история с этой «Свободной республикой» страшно. В конце октября до немцев, как до жирафа, наконец дошло, что приличная часть оккупированной ими территории управляется какой-то шайкой, налоги с нее не идут. И псы-рыцари отправились наводить железный порядок.
Я как раз был в разведрейде и засек двигавшуюся в сторону Вялец немецкую колонну. Шли мощным потоком пехота, бронетранспортеры, пара танков Т‐2, легких, устаревших, но для того, чтобы гонять всякую шушеру, вполне пригодных. По моим подсчетам, шло не менее батальона. Здесь же маршировали и полицаи в нестройном строю — судя по всему, из поляков, только что призванных немцами на службу и находящихся в состоянии смертельной обиды на всех украинцев. Эти спуску не дадут.
— Ну все, конец Звиру, — прошептал мой друг и напарник «полицай» Микола. — Не сдюжит.
— Ну хоть побьют друг друга. Все нам легче, — прошептал я. — Снимаемся. Доложить командованию надо.
Что было дальше, мы не видели. Но потом восстановили порядок событий.
Немцы с ходу штурмовать Вяльцы не стали. Подошли к городу и выстроились вдоль реки. Спокойно так, без стрельбы и эксцессов. Таким мирным военным лагерем. Хорошо обустроились. Горячая пища. Звуки губной гармошки. Смех. Настроение явно не боевое.
Так они простояли несколько часов. Потом в воздухе появилась «Рама» — разведывательный самолет «Фокке-Вульф‐189». Видимо, наблюдатели с воздуха и дали отмашку — все тихо, можно заходить.
Банда Звира еще ночью собрала свои пожитки, напоследок слегка пограбила еще не до конца ограбленное население и двинула в Онжесские болота, где у них давно были оборудованы запасные убежища как раз на такие случаи.
А немцы с полицаями так же весело, под гармошку, даже без танков, которые оставили на въезде в городок, вошли на улицы. И так же весело стали жечь дома «бунтовщиков».
Загрохотали выстрелы. Послышались истошные крики. Потянуло гарью. Город и людей стали методично уничтожать, стреляя всех подряд.
Знали каратели, что их противник ушел, и остались лишь мирные жители? Знали, конечно. А если и не знали, то должны были видеть: нет против них вооруженных людей. Ну, на нет и суда нет. Стали жечь невооруженных. Женщин. Детей. Да какая разница?
Немцы жгли, так как был приказ, потому что здесь бунтовщики. Поляки-полицаи вымещали озлобление за резню своих сородичей. А люди умирали за то, что просто попали в страшные жернова преступных амбиций.
В Вяльцах и в Бортничах перебили около тысячи человек. Многих арестовали, угнали в Германию. «Свободная Республика» и жила кроваво. И в итоге захлебнулась в крови мирного населения.
После этого в Вяльцы вернулась оккупационная власть. Снова полицаи — на сей раз из «мельниковцев». Снова комендатура. Снова проклятый, опостылевший всем немецкий орднунг, ничем не лучше бандеровского «порядка»…
Глава пятнадцатая
Судьба Вяльцев потрясла нас. Конечно, к ужасающим преступлениям, к потокам крови, к бесчисленным страданиям людей на оккупированных территориях мы давно привыкли. Насмотрелись на резню поляков, на сожженные за связь с партизанами деревни. Но Вяльцы были родным городом для многих наших партизан. Там жила их родня, знакомые, с кем они росли и кто теперь сожжен заживо. Произошедшее там — это как будто тебя по живому резали.
И еще поражало, с каким цинизмом бандеровцы подставили людей и город под карателей.
Все мы горели желанием отомстить и бандеровской сволочи, и немцам. Ну, немцам понятно как — более ударно пускать под откос железнодорожные составы. Для победы над страшным врагом этот способ партизанской войны был самым эффективным. Гораздо более болезненным, чем нападение на гарнизоны, полицаев, открытые боестолкновения. Мы пережимали вермахту его транспортные артерии, по которым струилась его гнилая кровь.
А вот бандеровцев надлежало наказать более грубыми и наглядными методами.
Присутствовал я на совещании у Логачева. Проходило оно ночью. Закопченная гильза, приспособленная под масляную лампу, кидала мечущийся бледный неверный свет на спартанскую обстановку. Присутствовало все руководство и разведчики.
— У меня сомнений нет, что Звир с немцами сговорился. Он знал, что фашисты идут свой орднунг восстанавливать. И просто тихо ушел, по-английски, не прощаясь, — произнес начальник разведки Решетов.
— А зачем такую дикую резню было устраивать? — угрюмо спросил Логачев.
— Резня всем выгодна. Немцам — как урок, что будет, если против них попрут. Для бандеровцев повод кинуть клич: «Немцы — кровавые оккупанты, айда все к нам в леса!» И все довольны. Кроме растерзанных людей.
— Похоже на правду, — кивнул Логачев. — И что, так и спустим это им?