И вот соткалось из утреннего тумана совершенно ирреальное зрелище. По грязи шел босой человек, понурив плечи и еле передвигая ноги. Он был связан веревкой, которая тянулась куда-то в лес.
Я даже встряхнул головой от абсурдности происходящего. И тут у меня разом вся картина сложилась. Веревка — это такой бандитский инструмент. Любили ею негодяи вязать пленных, как крымские татары встарь угоняемых рабов — такая цепочка, один за другим.
И правда, показался еще один «раб». Значит, недолго ждать и «людоловов».
Я подал условный звук, под лесную птицу, — «внимание».
Вот и бандиты! Идут вальяжно, расслабленно, стволы карабинов смотрят вниз.
Я прицелился в ближайшего. Задержал дыхание. И плавно потянул спуск.
Рявкнула короткая очередь. Тут же заработали автоматы моих ребят.
Скосили мы их за несколько секунд, как острой косой. Завалились бандиты сразу, как снопы сена в ураган. Только один успел юркнуть в кусты. Но мой боец тут же угостил его гранатой.
Все было кончено. Конечно, жалко, что языка взять не удалось. Но хорошо, что людей спасли. Впереди идущий пленник рухнул на колени с первым выстрелом, да так и стоял, не в силах ничего связного сказать. Второй оказался более разговорчив.
Выяснилось, что эти двое — председатель и парторг колхоза. Бандиты ворвались в их дома, домодчадцев избили или чего еще похуже. Всю ночь самих активистов жестоко пытали в здании сельсовета. А утром повели в лес казнить.
Бандеровцы решили «зрадников Украины» не расстреливать и даже не вешать. Есть же старый добрый дедовский способ — сгибают деревья, привязывают к ним ноги человека, потом стволы отпускают, они распрямляются, разрывая бедолагу на куски.
Даже после всего виденного за последние годы у меня так и не укладывалось в голове, как можно дойти до такой степени озверения. Но я еще во время резни поляков понял, что галицийский нацизм — это вирус бешенства. Подцепив его, человек теряет рассудок, критичность мышления, чувство самосохранения, становится готов на любые зверства. Притом не просто готов, а зверства ему нравятся. Он уже жить не может без крови и мучений жертв, которые наполняют его какой-то темной силой.
Больше в селе бандитов не осталось. Тела убитых мы даже подбирать не стали. Крестьяне потом закопают. Обычно они их как бешеных собак хоронят где-то в лесу, но иногда до кладбища доносят. Меня это не интересовало. Нам нужно было отработать село. Очень уж быстро и точно бандиты вышли на нужные дома. Значит, в селе имели пособников.
Работали мы жестко. Заходили в дома. Устраивали допросы с пристрастием. Обещали кары небесные. Пару раз пальнули в воздух для острастки. И сработало. Сначала один, а потом другой запуганный крестьянин шепнул, что к Акиму-единоличнику из леса люди приходили.
Акима вытащили из хаты. Вся его семья забилась на полки и испуганно молчала.
Бандеровский пособник пытался юлить — я не я, и лошадь не моя. Лечится эта дурная привычка к вранью просто. Мы поставили его к стенке хаты, и я приказал:
— Готовьсь!
Мои бойцы вскинули автоматы. Тут, как и ожидалось, Аким поплыл. И пошла заезженная песня, мол, не хотел, заставили. Семью убить обещали, детей в лес увести.
— Кто к тебе с леса приходил и наводку на дома активистов брал? — спросил я.
— Да ходит тут один. Прилипчивый такой, как репей. Все вызнать хочет и про всех. И страшный. Ну, который на гуслях раньше играл.
Я не понял, что за гусли. А потом до меня дошло:
— Скрипач, что ли?
— Слышал, и так называли.
— Он из бойцов Звира?
— Ни. Бери выше. С Безпеки. И в какое село он заявится, туда после него через день-другой всей толпой нагрянут «Корни». Ну и лютуют… Ох как они лютуют…
Глава девятая
Оперативная работа затянула меня, поглотила, оттачивая, как заправский ювелир пока еще бесформенный камень. Я становился матерым и опытным не по дням, а по часам.
Да, теперь я далеко уже не тот мальчишка, что ушел в партизаны. «Жизнь видел» — так говорят. Да нет, не я увидел жизнь. А она увидела меня и стала усиленно мять и пробовать на прочность, на растяжение и на сжимание. Вот и был я такой — слегка покореженный, прожженный, обугленный, но сильно закалившийся и реально оценивший цели и цену всего сущего.
В этих бесконечных делах встретили мы 1945 год. И были абсолютно уверены, что это последний год войны. Просто расходились мнения — добьем мы немца к весне или все же ближе к осени. Но что гитлеровцы не жильцы — это уже стало понятно всем. Даже союзнички из кожи вон лезли, пытаясь доказать, что их Второй фронт жизненно необходим. Где вы, твари, были в сорок первом, когда наши солдаты из последних сил обороняли Москву?
Наша война тоже менялась, притом сильно. Основные силы националистов удалось уничтожить или распылить. Укрепрайоны и расположения банд по несколько тысяч человек ушли в прошлое. Руководство ОУН-УПА перешло к новой тактике. Большими группами не собираться. Прятаться, маскироваться и из укрытия наносить жалящие укусы. На рожон не лезть, бить в спину. Основной упор делать на усиление конспирации, укрепление агентурных сетей. И на все более кровавый террор. Ставка на всеобщий страх повышалась. Одно только слово «бандеровец» должно было сеять ужас, панику, парализовать волю. Им так хотелось.
Между тем немцы продолжали поддерживать своих прихвостней. Все так же бесперебойно опускались в леса парашюты с посылками. И вместе с оружием шли инструкции. Удалось даже сбить пару самолетов с грузом.
— Интересно, кто бандитов снабжать будет, когда немцев добьем? — усмехнулся я.
— Найдется кому, — заверил мой начальник Розов. — Так что не расслабляйся, Ваня. Наша война с этой бандеровской сволочью — она надолго. Не один год нам их еще из схронов выкуривать.
Ох уж эти схроны. Именно по ним рассосались развеянные подразделения УПА, всякие оуновские службы, Безпека.
Не знаю, достиг ли кто на Земле больших успехов в искусстве прятаться. Все леса и даже населенные пункты на Украине покрылись сетью хитрых схронов. Такое подземное убежище, где живет и не тужит, смеясь над глупым москалем, небольшая группа борцов за «народное украинское счастье». Их оборудовали чаще поблизости от поселений, а то и в самих населенных пунктах, с системой подземных коммуникаций. Притом в их обустройстве устроители достигли небывалого мастерства. Неделю ходишь по покрытому дерном люку схрона и не знаешь, что под твоими ногами хлопцы оружие чистят и бомбы мастерят.
Поразительно, какой гигантский объем работ был проведен, притом тайно и за такое кратчайшее время. Эх, эту бы энергию да в общественно полезных целях!
Правда, часть бандитов мирно жила и работала в селах, преображаясь ночью и выходя на свой неправедный промысел. Но таких мы быстро вычисляли и брали.
К весне сорок пятого уже редко где встречались банды более двух десятков человек. Однако, напоминая о себе, иногда они собирались вместе и устраивали большой скандал с битьем посуды. Могли завалиться в небольшой городок, поубивать там представителей власти, взорвать исполком и раствориться в болотах, как черти. Но отваживались на такое редко по причине значительных потерь. Так что предпочитали тихонько бить в спину.
Еще порой устраивали рейды. Собиралось несколько шаек под одного командира и шли чесать через леса, избегая столкновения с боевыми частями, наводя ужас на села и небольшие городки.
Такой рейд однажды устроил Звир. Собрал кулак в пару сотен своих головорезов и пошел по лесам. Заходят в деревню. Арестовывают активистов. Собирают народ на площади. Химик, который так и оставался неизменно при нем эдаким политработником, зачитывает пламенную речь о том, как вредны большевики и их пособники и как полезна для народа Свободная Украина. Дальше следовала казнь. Повешенье вскоре отринули, как слишком гуманное. Все больше баловались четвертованием — обрубали топором сперва руки, ноги, потом сносили голову. Заветы предков!
Бросили наши дивизию войск НКВД на прочесывание. Рейдовый отряд «Корней» сильно пощипали. Но сам Звир со своими приближенными снова сбежал. Поразительной изворотливости аспид.
В нашей работе акцент с войсковой работы и прочесывания лесов стал смещаться в сторону более тонких мероприятий. Теперь, чтобы бороться с наглухо законспирированными, опасливыми, затаившимися в схронах и очень коварными врагами, нужны были везде глаза и уши.
У обычного человека два уха и два глаза. У оперативного работника их десятки — это глаза и уши агентуры, которые слышат и видят то, что для оперативника было бы закрыто. И там, куда его бы никогда не пустили и оттуда не выпустили бы. Это все называется оперативное освещение — когда источник оперативной информации будто фонариком подсвечивает определенную сферу, слои общества, представляющие оперативный интерес. Агент — это наше главное оружие.
Набрать источники оперативной информации по территориальному признаку для меня труда не составило. Еще в партизанскую бытность мотался по населенным пунктам, знал хорошо людей. Помогали они нам тогда, помогали и сейчас. Так что пособники бандитов в селах и на хуторах вне поля нашего зрения не оставались.
Куда сложнее приобрести глаза и уши в самих бандах, особенно обеспечить с ними связь. Но и это нам удавалось — правда, не без труда, но проблема оказалась вполне решаемой.
В лесах пряталось полно народу, которые хотели вернуться к нормальной жизни, но боялись ответственности. Им обрыдли сказки про страшных большевиков и добрых Бандеру — Шухевича, которые спать не могут, все пекутся об Украине. И они готовы были искупить вину кровью. В том числе и в качестве агентов НКВД.
Немало удалось навербовать, когда народ полез из лесов после объявления амнистии. Конечно, некоторые и уходили в леса, но вылезало оттуда куда больше. Деятельное раскаянье — это такая штука, когда тебе придется постараться, чтобы тебя признали не участвовавшим в преступлениях против мирного населения.
В общем, рычаги были. И мы ими пользовались в полной мере. Вербовали рядовых бойцов и командиров, представителей оуновских проводов и даже сотрудников службы безопасности. После чего вскрывали схроны, снимали агентурные сети. Эта работа вполне успешно шла по всей Украине. Земля начинала гореть под ногами бандеровцев.