Подняв с пола свиток, Палл вручил его Тиберию. Тот сначала пристально на него посмотрел и, по всей видимости, убедившись в его безопасности, взял свиток у грека из рук.
— Моя хозяйка, принцепс, вручила мне перстень с ее печатью, — добавил Палл и поднял вверх дрожащую руку, — как доказательство подлинности ее подписи.
Тиберий досадливо отмахнулся.
— Ты сам доказательство, — ответил он, разглядывая свиток и как будто взвешивая его на ладони. Его голос сделался не таким потусторонним, как раньше, как будто письмо свояченицы помогло вытащить его на свет из темного мрачного мира, воцарившегося в его голове. Затем его взгляд упал на Сабина. Со стороны могло показаться, будто Тиберий видит его впервые.
— Кто ты такой? — спросил он с неподдельным интересом.
— Тит Флавий Сабин, — поспешил представиться брат Веспасиана.
— Ах да, трибун Девятого Испанского легиона, — тотчас же откликнулся Тиберий. — Достойно проявил себя в Африке при подавлении мятежа Такфарината. Хороший солдат, если верить донесениям, которые ко мне поступали.
— Спасибо, принцепс, — пролепетал Сабин, пораженный, как и все остальные, внезапной ясностью императорского ума.
— Пока я буду читать письмо, ты останешься здесь под присмотром Клемента. Вителлий составит тебе компанию, — с этими словами Тиберий указал на смазливого юношу. — У него немало талантов. Подойди ко мне, мой сладкий, давай посмотрим, чему научила тебя твоя бабка.
С этими словами Тиберий вышел из зала. Калигула растерянно посмотрел на Веспасиана и поспешил следом. Наконец стук императорских сандалий стих. Издав дружный вздох облегчения, Веспасиан и его спутники опустились на свои ведра.
Какое-то время все сидели молча, размышляя о том, что лишь чудом избежали смерти. Из ступора их вывела громкая возня в углу зала. Это в себя пришел Ротек.
— Палл, сделай с ним что-нибудь, — раздраженно бросил управляющему Веспасиан, который на дух не переносил жреца и все с ним связанное.
— Боюсь, придется оставить его в сознании, — ответил Палл, к которому вернулся его былой гонор. — Вскоре его начнут допрашивать.
Хотя эта мысль слегка взбодрила Веспасиана, шум, который производил жрец, болью отзывался в его натянутых как струна нервах.
— Да заткнись же ты наконец! — гаркнул он на Ротека, впрочем, без видимого результата.
— Давай я успокою тебя, Веспасиан, — предложил Вителлий, подходя ближе и кладя ему на плечо мягкую, нежную руку.
— Что? — переспросил Веспасиан, с ужасом глядя на юношу. — Нет!
Он со злостью оттолкнул руку Вителлия.
— Ты омерзителен. Или ты забыл, что такое честь? — бросил юнцу Сабин. — Ты ведь отпрыск Вителлиев, древнего и благородного рода! Так зачем же ты предлагаешь себя всем и каждому, словно портовая проститутка?
— Если этого не делать, меня убьют, — просто ответил юноша. — Ты же видел, какой он.
— Но ты предпочитаешь жить с позором, как его наложник, не желая умереть, как и подобает мужчине?
— Нет, я предпочитаю жизнь, а стыд меня не волнует. Я давно уже забыл про честь и гордость, лишь бы остаться жить, точно так же, как и мой отец, который в обмен на жизнь отдал меня Тиберию. В один прекрасный день я смогу отомстить всем тем, кто унижал меня, а если они уже будут мертвы — то их семьям, — ответил Вителлий, холодно посмотрев на Сабина.
Сабин ответил ему ледяным взглядом.
— Я бы не стал сосать чужие члены ради сохранения собственной шкуры, грязный выродок.
— Надеюсь, в один прекрасный день ты окажешься перед выбором — жизнь или чужой член, Тит Флавий Сабин, и тогда мы посмотрим, что ты предпочтешь, — с этими словами Вителлий развернулся и вышел вон.
— Проститутка! — крикнул ему в спину Сабин.
— Это место творит с людьми странные вещи, — буркнул Магн, когда дверь захлопнулась.
— Это не место, — возразил Палл, стоя рядом с Ротеком. Стоило ему показать жрецу кинжал, как тот моментально притих. — Это власть. Абсолютная власть, которая превращает ее обладателя, если тот слабоволен или непорядочен, в развращенное чудовище.
— В таком случае да храни нас боги от того, что следующим императором станет Калигула, — заметил Корбулон, качая головой. — Я отказываюсь верить, что помогаю этому случиться. Думаю, нам было бы лучше вернуться к республике, когда власть принадлежала двум консулам, причем в течение лишь одного года.
— Боюсь, что уже поздно, — возразил Веспасиан. — Богатство империи сосредоточено всего в нескольких руках. Времена, когда солдат сражался рядом со своим соседом, чтобы защитить свои крошечные земельные наделы, давно прошли.
— А при чем здесь это? — отмахнулся Сабин. — Любой солдат в легионах теперь римский гражданин.
— Да, но теперь все перевернуто с ног на голову. Теперь вместо того, чтобы сражаться за свою землю, чтобы вернуться к ней осенью по окончании военной кампании, простой легионер, даже отдав армии двадцать пять лет, продолжает сражаться за новую землю империи.
— И в чем, собственно, разница? Армия всегда армия, независимо от того, ради чего сражается простой солдат.
— Мы видим эту разницу начиная с гражданской войны, когда Гай Марий сделал армию профессиональной, и до того момента, как Август создал империю. Ты бы хотел снова вернуть те дни?
— Разумеется, нет, — нехотя согласился Сабин. Ему не нравилось, что брат поучает его, даже если в его доводах присутствовала неумолимая логика. — Так что ты предлагаешь, братишка? Глядя на тебя, можно подумать, что ты много размышлял на эту тему.
— Да, я немало размышлял над этим, пока мы по Аппиевой дороге ехали из Рима.
— Так поделись с нами своей мудростью.
— Я убежден, что у нас есть выбор. Либо бразды правления империей крепко держит в своих руках один человек, тем самым гарантируя ее целостность, либо она распадается, по мере того как легионы в провинциях объявляют о поддержке любого генерала, которому кажется, будто его честь оскорблена, разумеется, в обмен на обещание дать им лучшую землю.
И если такое случится, мы либо полностью уничтожим себя посредством гражданской войны, и тогда наши земли на Востоке захватит Парфия, а на севере варварские племена, либо генералы будут сражаться друг с другом до последнего, и тогда империя развалится на части, например, на Италию, Иллирию и Грецию. Затем от нас отколется Галлия, Испания, возможно, Африка, Азия и Египет, и так далее. Иными словами, произойдет то же, что и с империей Александра.
Как и в случае с преемниками Александра, править ими останутся римляне, но между ними будут постоянно случаться войны. И так до тех пор, пока их не поглотит кто-то другой, точно так же, как мы с Парфией поглотили осколки империи Александра.
— С каких это пор ты стал так хорошо разбираться в истории? — удивился Сабин.
— С тех самых, дорогой брат, с каких ты стал проводить почти все свое свободное время в постели молодой жены. Я тоже не терял времени зря — изучил библиотеку, и бабушкину, и дяди Гая. И хотя физически я уставал наверно не так, как ты, удовольствие получал ничуть не меньшее.
Сабин хмыкнул.
— Но что бывает, когда тот, в чьих руках бразды правления империей, впадает в безумие? — спросил Корбулон. — Как то случилось с Тиберием и как то наверняка произойдет с Калигулой?
— Именно об этом я и размышлял, — признался Веспасиан. — Если исходить из того, что империи нужен император, невольно задаешься вопросом: как его выбирать? Как ни симпатизирую я Калигуле, его поведение вчера вечером развеяло все мои надежды. Его неспособность видеть границы дозволенного делает из него наихудшего кандидата на роль того, в чьих руках будет сосредоточена абсолютная власть. Тем не менее он в числе наследников, ибо принадлежит к императорскому роду.
— В таком случае в задницу императорский род! — весело предложил Магн.
— Все верно. Почему императорский пурпур может наследовать лишь родственник? — поддержал его Корбулон.
— Вот и я о том же. Посмотрите, кого мы имеем в качестве будущих наследников: Калигулу, Клавдия и Тиберия Гемелла. Кого из троих вы бы хотели видеть своим повелителем?
— Никого, — хмуро ответил Сабин.
— Поэтому император должен выбрать себе в наследники самого достойного мужа и усыновить его — ради Рима, а не ради верности императорскому роду. И тогда само понятие императорского рода — и вся династическая грызня — исчезнут сами собой, а если выбор будет сделан правильно, то нами будет править тот, кому мы можем со спокойной душой доверить абсолютную власть.
— Звучит довольно убедительно, господин, — заметил Палл, — но каким образом ты заставишь императорскую семью уступить власть чужаку?
— В этом-то и вся загвоздка. Я не знаю, — честно признался Веспасиан.
— Будет еще одна война, — мрачно произнес Корбулон. — Рим долго не потерпит такого императора, как Калигула.
— Даже если и будет, — произнес Веспасиан с надеждой в голосе, — тот, кто выйдет из нее победителем, наверняка вынесет для себя урок: забудь о том, что такое династия, и усынови в качестве преемника самого достойного.
— Но что будет, господин, — мудро рассудил Палл, — если окажется, что самый достойный муж в Риме — это родной сын императора?
Увы, Веспасиан не успел ответить на этот вопрос, потому что дверь распахнулась, и в зал вошел Клемент.
— Император призвал вас к себе в кабинет, — сказал он с едва ли не виноватым видом. — Боюсь, это означает, что твое присутствие здесь недолго будет оставаться секретом.
— Какие у нее доказательства? — требовательно спросил Тиберий, размахивая письмом Антонии, как только под конвоем германца-телохранителя Веспасиан и его спутники вошли в просторный кабинет. Калигула сидел у окна, блаженно зажмурив глаза и подставив лицо солнечным лучам, как будто ничто в этом мире его не тревожило.
Как только дверь за ними закрылась, первым заговорил Палл.
— Принцепс, этот список сделан рукой самого Сеяна.
Тиберий поднял свиток, пристально на него посмотрел и бросил на мраморный стол.