Ливилла, скуля, покорно заползла в вонючую каморку. Антония захлопнула за ней дверь и повернула в замке ключ, который затем бросила Паллу.
— Отдаю его тебе на хранение, Палл. Не смей отдавать его мне, даже если я на коленях приползу к тебе за ним. Веспасиан, ты свидетель моему приказу! — властно произнесла Антония и, подтащив к двери табурет, уселась на него.
— Что ты намерена делать, домина? — недоуменно спросил Веспасиан.
Антония сложила на коленях руки.
— То, что должна. Император потерял своего единственного сына только потому, что моя дочь Ливилла была готова сидеть и наблюдать, как ее собственный сын умирает от яда. Я поступлю точно так же. Приноси мне пищу и воду раз в день, Палл. Я буду сидеть здесь и ждать, когда умрет моя собственная дочь.
При этих ее словах из камеры донесся протяжный вопль, а по двери забарабанили кулаки. Веспасиан сделал шаг вперед.
— Но, домина, убийство собственного ребенка идет вразрез со всеми…
Он не договорил. Ему на рот легла ладонь Палла. Управляющий оттащил его от двери. Веспасиан обернулся к нему и не поверил своим глазам: впервые на обычно безмятежном и непроницаемом лице грека был написан гнев.
— Я поступлю так, как ты велишь, домина! — четко и громко произнес Палл, глядя в глаза Веспасиану, после чего повернулся и поволок его вверх по ступенькам. Когда они оказались наверху, Веспасиан оглянулся. Антония сидела, сложив на коленях руки, и смотрела прямо перед собой на закопченную стену. Она как будто не слышала воплей дочери, доносившихся из-за двери камеры.
— Веспасиан! — окликнула его Ценис, подбегая к нему, когда они с Паллом вернулись в атрий. — Что происходит?
Он обнял любимую за плечи и зарылся лицом в ее волосы.
— Демонстрация силы воли твоей хозяйки. Она только что вынесла смертный приговор собственной дочери и теперь решила выступить в роли палача.
Он отпустил Ценис и несколько раз ткнул пальцем в сторону, откуда теперь доносились истеричные вопли.
— Пусть она ее ненавидит, это ее право, — крикнул он Паллу. — Но как можно такое?
— Ей ничего другого не остается, — ответил Палл, к которому вернулась его былая невозмутимость. — Потому что она знает: если этого не сделать, Тиберий, чести ради, непременно отомстит за сына, причем куда более страшным образом. Клавдий, Калигула, Гемелл — все они умрут, а с их смертью власти лишится и она сама.
— Если это единственный способ удержать власть в Риме, то я лучше вернусь к себе в провинцию.
Ценис посмотрела на него и медленно покачала головой. Крики тем временем продолжились.
— Нет, любовь моя. Ты останешься здесь и научишься у нее силе. Палл прав: если она так не сделает, то Тиберий будет вынужден из соображений чести убить всех остальных своих родственников.
— А почему нет? Калигула мой друг, и я не желаю ему зла. Но я видел, каков он, и точно знаю: не дай нам боги иметь такого императора. Мы бы только выиграли, получи Тиберий свободу выбрать себе самого достойного преемника.
— Ты считаешь, что он так поступит? А если он выберет наихудшего, чтобы на его фоне его самого потом вспоминали как хорошего? Если он выберет тирана?
Веспасиану тотчас вспомнился безумный и капризный старик на Капри, и ответ на вопрос Ценис нашелся у него почти сразу.
— Он выберет тирана, и это будет его веселить, потому что…
Он недоговорил, и по лицу его как будто промелькнуло прозрение. Он облегченно вздохнул.
— То есть, нам лучше иметь такого императора, как Калигула, каким бы распутным тот ни был. По крайней мере, Антония сможет оказывать на него влияние, верно?
— Я тоже склонен так думать. Именно поэтому я не позволю тебе ее переубедить. — Палл высоко поднял ключ от камеры Ливиллы. — Я отдам этот ключ моей хозяйке лишь тогда, когда она исполнит свой долг по отношению к Риму. Так будет лучше для всех нас.
Веспасиан посмотрел на ключ и с ужасом понял: Антония отдала его Паллу, потому что не доверяла себе. Она опасалась, что материнские чувства перевесят чувство долга.
— То есть она делает это вопреки себе самой?
— А ты как думал?
— Да, потому что иного выхода нет.
— Это почему же? Она могла бы взять нож и приставить его к горлу собственной дочери. Она этого не сделает. Да и любой на ее месте. И потому она вынуждена терпеть стенания Ливиллы и видеть, как та медленно умирает. Сама она узрит в этом наказание за убийство ребенка, но она готова принять его, чтобы выполнить свой долг перед Римом.
Веспасиан обернулся в ту сторону, откуда доносились крики и плач.
— Что же, кажется, я понял и готов рукоплескать ей за ее мужество. Она платит высокую цену, но цену, без которой нельзя исполнить свой долг.
Палл пожал плечами.
— У нее есть сила воли, и если подумать, ничего другого ей не нужно.
— За это она должна быть благодарна. — Веспасиан посмотрел на Ценис и вздохнул. — А теперь я должен найти в себе силы, чтобы уйти и выполнить мой долг.
Ценис протянула руку и погладила его по щеке.
— Ты найдешь в себе силы его выполнить, так или иначе, — улыбнулась она.
Веспасиан сделал шаг назад и пристально посмотрел на Ценис. В эти мгновения ему хотелось одного: как можно глубже погрузиться в нее, очиститься в ее объятиях от забот и ужасов дня. Увы, он знал: это еще не конец.
— Палл, — тихо сказал он. — Будь добр, пусть кто-нибудь проводит Ценис в дом моего дяди. Сомневаюсь, что в ближайшие дни твоей хозяйке понадобятся ее услуги.
— Я сделаю это сам.
— Увидимся позже, любовь моя, — сказал Веспасиан и, приподняв Ценис за подбородок, нежно поцеловал ее в губы.
— Ты куда?
— В Курию. Выполнить свой долг, причем малоприятный, по мнению дядюшки Гая. Не знаю, что это такое. Но по сравнению с тем, что делает Антония, мне теперь все остальное покажется мелочами.
Он снова поцеловал ее, на сей раз с большей страстью, и направился к выходу. В его ушах по-прежнему стояли исступленные вопли Ливиллы, а перед мысленным взором всплывала картина: Антония, спокойно сидящая перед дверью, за которой умирает ее собственная дочь. Взбодренный примером Антонии, он зашагал прочь.
Когда Веспасиан вошел в распахнутые двери Курии, в Сенате царил оглушительный шум. В дальнем конце зала перед обоими консулами стояли два ребенка — мальчик лет четырнадцати и девочка лет шести-семи. На ступенях с обеих сторон от них на складных стульях расположились сенаторы, которые старались перекричать друг друга.
— Я спрашиваю вас, Призванные Отцы, — кричал, надрываясь, консул Трион, — как вы можете выносить такой приговор невинным детям, которые не совершали никаких преступлений?
С этими словами он сел на стул. Из крикливой сенаторской гущи выскочил Авл Плавтий.
— Призванные Отцы, минутку внимания! — крикнул он и подождал, когда шум уляжется. — Невинные в том смысле, что не совершили никаких преступлений, пожалуй. — Плавтий свысока посмотрел на двух испуганных детей. — Невинные в том, что касается их имени — позвольте не согласиться. Когда мы голосовали за смерть Сеяна, мы также голосовали за проклятие его памяти и за то, чтобы его имя было предано забвению, как будто его никогда не существовало.
Что же это за Сенат, Призванные Отцы, если он отказывается от собственных решений? Разве не мы с вами приняли решение, чтобы любая память о Сеяне была стерта, а ведь они, — он вновь обвиняющим жестом указал на детей, — они носят его имя. Так что исполните свой долг и осудите их!
С этими словами Плавтий театрально взмахнул подолом тоги и сел. В зале воцарилась тишина. Сенаторы мысленно пытались оспорить его логику, но, очевидно, безуспешно. Когда никто не изъявил желания высказать свое мнение, стало ясно, что других выступающих не будет. Регул медленно поднялся на ноги.
— На голосование выносится следующее предложение: в соответствии с предыдущим решением Сената о проклятии его памяти, дети Сеяна, Капитон и Юнилла, должны быть преданы казни тем же способом, что и их отец. Прошу вас проголосовать.
К ужасу Веспасиана, большая часть сенаторов прошла справа от Регула.
— Что ж, пусть так и будет, — устало проговорил тот. — Решение принято. Позовите триумвира.
Веспасиан на свинцовых ногах вошел в зал и остановился за спиной у детей.
— Ты слышал приговор? — спросил его Регул.
— Да, консул.
— Тогда исполни свой долг.
Веспасиан собрал в кулак остатки воли. Похоже, Рим сегодня требует невозможного не только от него. Он положил руки на плечи детям. Мальчик поднял на него холодный, мертвый взгляд и стряхнул его руку.
— Куда мы идем, Капитон? — спросила Юнилла у брата.
— К отцу. — ответил тот, беря ее за руку.
— Но ведь его больше нет.
Мальчик кивнул.
— А что такое казнь?
Капитон сжал ей руку и с гордо поднятой головой повел за собой к распахнутым дверям.
Веспасиан зашагал вслед за ними. Сенат проводил их мертвой тишиной.
Они уже спустились на Форум, когда их догнал Гай.
— Прости меня, мой мальчик, что выбор пал на тебя, — пролепетал он.
— Но почему Авл Плавтий это сделал? Неужели ему мало крови?
— Боюсь, что Плавтий здесь ни при чем.
— Тогда чье же это предложение, дядя?
— Мое.
— Твое? Но почему?
— Так велела Антония, — ответил Гай, которого явно мучила совесть. — Она приказала схватить детей, чтобы отомстить Апикате за то, что та написала Тиберию. Она знала, что Ливилла должна умереть. Тиберий никогда не согласился бы на меньшее, и хотя Антония ненавидит собственную дочь, честь требовала отмщения за нее. И она приказала мне, чтобы я просил Сенат приговорить детей Сеяна к смерти. Я пытался отказаться, и тогда она пригрозила мне.
— Чем же? — удивился Веспасиан. Что такого Антонии было известно про дядюшку Гая, что тот согласился на такой шаг?
Сенатор Поллон посмотрел племяннику в глаза.
— Моей жизнью, — просто ответил он и зашагал прочь.
Веспасиан посмотрел ему вслед и покачал головой, не зная, выполнила бы Антония свою угрозу или нет, откажись Гай исполнить ее распоряжение. Затем он вспомнил, как она сидела рядом с дверью камеры, в которой ждет смерти ее собственная дочь. И ответ пришел сам собой: для нее жизнь Гая — ничто по сравнению с тем, что она вынуждена делать ради долга и чести.