— Ну а что же мне делать? — шепнула Энрика, закрыв глаза. — Правда — к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, — вот берись и делай.
Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.
Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.
«Давай, пиликай!» — раздается голос сзади.
Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…
«Ну же, пиликай! — повторяет он и смотрит на Энрику. — Ты ведь этого от меня хотела?»
Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.
Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.
— Рокко, — прошептала Энрика. — Прости…
— Рокко-то, может, и простит, — послышался издевательский голос. — А вот я за своих — со свету сживаю.
Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже на столе снег лежит.
Взгляд Энрики метнулся к окну, и крик едва не сорвался с губ — на подоконник с той стороны облокотилась Ванесса Боселли. Энрика узнала ее по горящим недобрым огоньком глазам, по пышной прическе.
— Ты? — выдохнула она.
— Я! — крикнула Ванесса и, рассмеявшись, сделала сальто назад. — Поздравь меня, я замуж вышла! Вот, гляди! — Она вновь подскочила к окну и сунула левую ладонь под нос Энрике.
— Поздравляю, — пролепетала та, разглядев тускло блеснувший золотом ободок.
Двор освещали два уличных фонарика, но Ванесса, видно, добавила к ним какого-то колдовского света. Ее рыжие волосы, казалось, горели, когда она заходилась ужасающим смехом.
— Раз! — крикнула она и одним прыжком взлетела на забор, где замерла, балансируя руками. — Два! Три! Четыре!
Что она считает? Зачем так кричит страшно? Энрика никак не могла унять сердце. Дрожа от страха и холода, негнущимися пальцами пыталась схватить ставень, но — тщетно.
И вдруг ее осенило: Ванесса считает удары часов!
Взгляд устремился к настенным часам, но те тонут во мраке. Сколько же? Одиннадцать, должно быть. Нет, одиннадцать уже было. Значит… Значит…
— Десять! — визжала Ванесса. — Одиннадцать!
Она замолчала, и в тишине Энрика услышала двенадцатый удар. Кровь отхлынула от лица, ноги подкосились, и она вновь упала на стул. Как же так? Что же теперь… Почему?!
Скрипнула калитка, во двор вошел Гиацинто. Такой же, как обычно, — черное пальто и снисходительная улыбка.
— Ты опоздал, — выдохнула Энрика.
— Нет, — покачал головой Гиацинто. — Это ты опоздала.
Руку пронзила боль. Подняв запястье к лицу, Энрика увидела расползающееся черное пятнышко. Это еще что такое?!
— Приятной казни, скрипелка! — крикнула Ванесса, спрыгнув с забора. Гиацинто небрежным жестом взял ее под руку, и на его пальце тоже сверкнуло кольцо. — Не надо было моего братца обижать. Идешь против семьи Боселли — значит, совсем в голове пусто.
— Я никогда не обижала Рокко! — закричала Энрика, опять вскакивая. Чем дальше — тем страшнее, непонятней делалось. Может, это еще сон?
— А кто с ним с самого детства по лесам бегал, а как замуж — так за другого? — прищурилась Ванесса. — Он-то, может, и смолчит, а я — ведьма страшная, ничего не прощаю!
— Мы с ним просто дружили, — прошептала Энрика.
— Мальчик и девочка? Ха! Какие еще сказки знаешь, смертница?
Но Энрика больше не смотрела на нее. Протянула руки к Гиацинто, недоумевая, прося разъяснений.
— А я, — сказал он, — очень не люблю, когда меня используют, чтобы подобраться к отцу. Прощай, Рика. Мне тебя будет не хватать. Сыграй. Сыграй, пока время не вышло. Реквием Энрики Маззарини! Исполняется в первый и последний раз!
Новый год Нильс Альтерман встретил в горячем источнике под открытым небом. Удивительное это было ощущение — холодный воздух и горячая вода, от которой столбом поднимается пар. Нильс лежал, раскинув руки по гладким камням, которыми выложили край источника, и наслаждался одиночеством и покоем.
В городе, где Нильс родился, климат посерьезнее, чем в Вирту, зимы не идут ни в какое сравнение. Здесь Нильс мог ходить всю зиму в летней одежде, но предпочитал не смущать жителей. Он вообще предпочитал не выделяться. Только изредка позволял себе такое вот расслабление. Местные зимой к источнику не подходили, не понимая, как можно принимать ванну в мороз. А Нильс не мог понять, что хорошего в том, чтобы лезть в горячую воду жарким летом. Летом он предпочитал обливаться холодной водой из колодца.
Далеко-далеко начали бить часы, и Нильс вздохнул. Еще чуть-чуть, и пора вылезать. Подойдут карабинеры, Ламберто… Сегодня днем все было спокойно, ничто не предвещало неприятностей, и Нильс полагал, что так оно и пойдет. Еще один мирный день в диоугодном городке Вирту. Который с восходом солнца станет еще более диоугодным.
Энрика Маззарини выходит замуж за Гиацинто Моттолу. Нильс всеми силами гнал прочь мысли о нелепости этого брака. Говорил себе, что решение верное, что строптивой девчонке нужна острастка, и флегматичный Гиацинто — то, что нужно. А близость Фабиано поможет Энрике проникнуться идеалами веры. И она исчезнет из поля зрения Нильса, превратится в заботу своего мужа, а не городских властей.
— И прекрасно, — прошептал Нильс в звездное небо.
Снежинки, кружась, превращались в капельки прежде, чем достигали поверхности воды. Будто моросит легкий дождик.
Бой часов окончился с двенадцатым ударом. Наступил новый год и, после недолгого затишья, Нильс услышал поскрипывание снега. Он узнал эти мелкие вкрадчивые шажки, обладателя которых втайне презирал. Ламберто. Младший жрец относился к той породе людей, которые могут пролезть куда угодно, зацепиться и держаться, несмотря ни на какие бури. Скользкие, льстивые, наглые, расчетливые. На родине Нильса таких не любили. Но Вирту отличался от Ластера, и далеко не всегда в лучшую сторону.
Вздохнув, Нильс поднялся, расправил плечи и замер, позволяя воде стечь.
— О, Дио всемогущий! — послышался сзади возглас. — Синьор Альтерман, прошу вас, прикройтесь!
— Синьор Ламберто, — ухмыльнулся Нильс, — отвернитесь. Потому что я сейчас — повернусь.
Растираясь полотенцем, Нильс заметил, что жрец и вправду отвернулся. В Ластере его бы за это подняли на смех, но здесь неуместная стыдливость в порядке вещей. Нильс неспешно облачился в форму и, поколебавшись, повязал на шею алый шарф — подарок Энрики. Праздник все-таки, можно и отойти немного от должностной инструкции.
— Ну и? — привлек Нильс внимание Ламберто. — Чем займемся?
Ламберто скосил взгляд и, убедившись, что палач одет, повернулся полностью. В его руках Нильс заметил широкий футляр из черной кожи. Судя по всему — увесистый. Ламберто то и дело его подбрасывал и перехватывал.
— Энрикой Маззарини, — оскалился младший жрец. — Скрипачка. Разболтала, что выходит замуж, но не вышла.
Нильс, храня каменное выражение лица, двинулся к городу. Два шага по теплым камням, потом подошвы сапог опустились в снег. Прощай, горячий источник.
— Вот как, — сказал Нильс, поднимаясь на пригорок. — Грустно слышать.
Внизу, увидев его, вытянулись по стойке смирно подчиненные — Армелло, Эдуардо, Томмасо. Последний держал карабин Нильса.
— Еще как грустно! — Ламберто семенил рядом, отчаянно пытаясь зачем-то заглянуть в лицо Нильсу. — Верховный жрец ожидал ее в церкви до полуночи, но — тщетно. На что надеялась — непонятно. Бедная, глупая Энрика…
Сочувствия в голосе Ламберто не слышалось ни на грамм, и Нильсу захотелось ударить его наотмашь. Одно движение рукой — и конец этому червю. Конец данному Дио шансу…
— Ладно, — сказал Нильс, подходя к своим и отвечая на их молчаливые приветствия. — Значит, оформляем нарушение, ведем в церковь и…
— Нет-нет, в церкви кровь ни к чему, все закончится на месте, — поспешил прервать его Ламберто.
Нильс, взявшись за цевье карабина, замер. Медленно повернулся к жрецу, который одарил его противной улыбочкой.
— Какая кровь? Вы о чем?
— Об Энрике Маззарини, которую вы должны казнить.
Нильс перевел взгляд на карабинеров. Судя по их опешившим лицам, ребята не знали ничего.
— С каких пор мы казним за то, что девушка не вышла замуж?
— О, нет-нет, — покачал головой Ламберто. — Если бы она просто не вышла замуж — это одно, тогда у нее был бы выбор — монастырь или работный дом. Но Энрику уличили в разврате, и теперь Дио ждет ее душу, чтобы очистить и воплотить в другой форме.
Справившись с волнением, Нильс повесил на плечо карабин.
— Энрику Маззарини — в разврате? — усомнился он. — И что же послужило причиной?
— В книге законов Дио, — принялся говорить наставительным тоном Ламберто, — сказано, что любая близость с мужчиной по достижении восемнадцати лет является развратом, исключая близость мужа с женой. Для того чтобы засвидетельствовать разврат, нужны показания двух уважаемых членов поселения. Двое человек видели, как Энрика обнималась с молодым человеком. Это еще полбеды, самое скверное, что молодой человек — ученик колдуна, закоренелый грешник!