— Нет. Это мое личное дело. Мой долг, моя вина, мое искупление.
И Нильс, тяжело ступая, двинулся к дому колдуна. Рокко заторопился следом.
— Слышь, постой! Какая вина? Какое искупление? Ты чего несешь, а? Ты пока ни в чем не провинился. Мужик! А ну, стой, сказал! Ты не смотри, что я не шибкий. Со мной лучше не враждовать, понял, да? Угробишь Рику — я тебя со свету сживу, вот чем хочешь клянусь! Сам сдохну, а тебя за собой утащу. Веришь?
Нильс верил. С тех пор как судьба подарила ему второй шанс, перенесла в диоугодный городок Вирту, он прочитал много священных книг, описывающих жизни людей далекого прошлого. Он знал, что иногда искупление греха идет только через смерть. И тут уж бесполезно от судьбы бежать. Ты просто знаешь, что должен сделать, — и делаешь. А там, в посмертии, уже воздастся. Потому что любой грех лучше здесь, на земле искупить, чем там — каленым железом выжигать.
А ведь достаточно было тогда, год назад, просто исполнить приказ. Просто стоять и смотреть, как дракон убивает беззащитную девушку. И не было бы никакого греха. Но взыграла гордость, но шевельнулось в душе теплое чувство к несчастной… По́лно. Минуло время гордости, долой теплые чувства. Этот путь ведет никуда. Только долг, закон и воля Дио имеют значения. Каждый из нас — инструмент в его руках. И лучшее, что мы можем, — служить.
На крылечке Рокко перестал говорить, ограничился лишь проникновенными взглядами. Нильс не обращал на них внимания, вошел внутрь, отряхнув снег с сапог.
В доме было весело. Во всяком случае, карабинеры ржали, как кони, наблюдая пикировку Ламберто и Аргенто. Колдун с подожженной щепой в руках, шатаясь, будто маятник, пытался и не мог попасть ни в одну из черных свечей, установленных на концах пентаграммы. Промазав и чуть не упав в очередной раз, он заорал на Ламберто:
— А я тебе говорю — жги!
— Это бесовский обряд, и не до́лжно мне принимать в нем участие! — верещал жрец.
— Да ты, гаденыш мелкий, разозлить меня решил? — кипятился колдун. — Я ж сейчас с тобой знаешь, чего сделаю? Ты у меня сейчас узнаешь! Да я…
— Синьор учитель, — подошел к Аргенто грустный Рокко. — Вы, наверное, меня ищете?
Аргенто окинул его взглядом и заулыбался:
— А-а-а! Рокко! Ты мой малыш, вона где спрятался. А это что за отрыжка тогда? — Он ткнул щепой в сторону Ламберто.
— Так, приблуда, — махнул рукой Рокко. — Не обращайте внимания, синьор учитель. Давайте, зажгу я эти свечи.
И, отобрав у колдуна щепу, произвел обещанное действо. Нильс тем временем отыскал футляр с гильотиной и вручил его карабинерам.
— Ждите здесь, — велел он.
— Все полсуток?! — возмутился Эдуардо. — Помилуйте, синьор капитан! Да мы б уже дома, со своими сидели, кабы не…
— Ладно, ладно… — Нильс вздохнул. — Можете идти. Вернетесь к полудню, на всякий случай…
— Ага, — ядовито сказал Томмасо. — Безопасность обеспечивать, знаем. Чтоб девчонка вас, сопротивляясь, не раскровенила слишком.
Взгляд Томмасо был прям и непреклонен. Нильс понял, что после казни парень уйдет. Из карабинеров — точно, а может, и из Вирту. Вновь шевельнулось в груди сомнение, но Нильс заставил его умереть. Нет. Хватит. Все это — Диасколовы искушения. Когда идешь доро́гой долга, многие пытаются тебя сбить. Да только если всем сердцем веришь, то и на полшага не собьешься.
— Успокойся сам, или тебя успокою я, — тихо сказал он Томмасо. — То, что я девчонке голову отрублю, не значит, что я только с девчонками воевать умею.
— Есть, синьор капитан, — огрызнулся Томмасо и отворотил-таки яростный взгляд. Что ж, и так сгодится. Нет времени распинаться.
— Прошу в шкаф, высокочтимый палач, — крикнул Аргенто. — Все готово для вашего путешествия. Заходите, располагайтесь. Шкаф весьма просторен, там запросто помещаются трое, так что можете даже присесть. Помните главное: ровно в полночь по тамошнему времени, что точно соответствует нашему полудню, и вы, и Энрика перенесетесь сюда, в этот шкаф. Я в это время еще буду спать. Наш драгоценнейший Ламберто, быть может, где-нибудь задержится. А вот Рокко, мой малыш любимый, вас встретит точно. Да, мой хороший?
Нильс перевел взгляд на мрачное лицо Рокко. Тот оскалился и кивнул:
— О, да, я встречу!
— Вот видите, синьор палач, — улыбнулся шатающийся колдун. — Все в полном нашем этом… В наших руках. Наше счастье… О, мой Дио, что я несу… Эй, вы! — рявкнул он вдруг на притихших на ступеньках лестницы служанок. — Чего расселись? Бегом наверх, там, в спальне, — бардак! Чтоб через пять минут чисто было! Зайду — проверю. А я тщательно проверяю, долго, да придирчиво.
Девушки подскочили и, беззаботно хохоча, убежали на второй этаж. Нильс проводил их взглядом. Надо ли думать еще и об этом? Должен ли знать Фабиано?
Ах, все это — после, после! Сейчас главное — разобраться с Энрикой. Найти ее, запереть сердце на замок, чтобы не тронули слезы и мольбы! А лучше — вовсе долбануть ее по голове чем-нибудь, чтобы отключилась, да так спокойно и дождаться возвращения. А тут… Тут — гильотина.
Стиснув зубы, Нильс вошел в шкаф, повернулся. Увидел закрывающего дверцу Рокко. Парень напоследок незаметно чиркнул ногтем большого пальца по горлу.
Хлопо́к и тьма. Шаги. Слышится бубнеж колдуна, ни слова не разобрать. Вот щели шкафа начинают светиться зеленым. Все ярче и ярче, глазам больно. Пришлось зажмуриться. Тут же показалось, будто все тело горит. «Ловушка!» — подумал, запаниковав, Нильс. Он рванулся вперед, надеясь выбить дверь, но ухнул куда-то в пустоту. Летел и летел, а вслед ему несся пьяный вопль колдуна, не имеющий ничего общего со здравым смыслом:
— Передавайте привет Ластеру, синьор палач!
Ластер? Что значит, — Ластер?! Нет!
Когда лес соизволил закончиться, Энрика всерьез уже рассматривала идею шарика лечь и уснуть. В одежде, в которой иной летний день прохладным покажется, сейчас оставалось только тихо умереть. Теплый шарик она перекладывала из руки в руку, прислоняла к щекам и ушам. А вот ноги скоро вообще чувствовать перестала.
— Г-г-город, — прошептала Энрика, спускаясь с пригорка.
Она краешком сознания отметила, что это — не Вирту, даже близко ничего похожего. Маленький Вирту со стороны пока еще выглядел ярко, празднично — ну, пока Фабиано не пришло в голову, что Дио не любит ярких цветов и украшений. Этот же город казался серо-черным. Мрачные пятна кварталов, каменные лики домов, серые снующие туда-обратно люди. Как будто город погрузился в добровольный траур. А надгробием над ним высился за́мок — могучая крепость, выстроенная на холме.
Еще Энрика отметила, что город, в сравнении с Вирту, огромен. Сосчитать дома, разбросанные по бесчисленным улочками, она бы не стала и пытаться. Но все это сейчас не имело особого значения. Где-то там, в этом городе, притаилось тепло. И лишь когда Энрика его отыщет, будет думать обо всем остальном.
Город опоясала не то разрушенная, не то недостроенная стена. Ворота, к которым подходит широкая укатанная дорога, распахнуты. А сразу за воротами Энрика углядела нечто такое, что заставило ее ускорить шаг, насколько позволяли окоченевшие ноги.
Мир сузился до пылающей точки. Вот она превратилась в пятно, в кляксу и, наконец, в большую блестящую металлическую чашу на длинной ножке. В чаше плясал огонь.
Влетев в ворота, Энрика чуть ли не обняла эту чашу. В ней ни дров, ни какого иного топлива. Огонь просто танцевал на сверкающем металле. Энрика тянула к нему онемевшие пальцы, приближала лицо, будто надеясь поцеловать.
— Волосы, — посоветовал шарик. — Они же в сосульки превратились. Позволь им опуститься ниже.
Энрика, не задумываясь, отпустила прядь, та скользнула в огонь, мгновенно оттаяла и вспыхнула. Энрика с визгом отскочила от чаши, замолотила руками по голове, сбивая пламя. Шар, если можно сказать такое о шаре, умирал со смеху.
— Ты — злой, безжалостный, глупый и гадкий подлец! — Разобравшись с огнём, Энрика вынула шар из кармана и закричала на него. Оттаявшие губы шевелились свободно, но в шаге от чаши Энрику снова начала колотить дрожь. Надо искать тепло с крышей и стенами. И с горячим супом.
— Кто-то из нас двоих, несомненно, глупый, да, — отозвался шар.
— За что ты меня так ненавидишь?
— Хм… — Шар призадумался. — Не то чтобы ненавижу… Ты мне, собственно, даже нравишься. Но коли сама предпочитаешь голову в пекло совать, так пропади ты пропадом, дура сбрендившая.
Энрика, нахмурившись, вгляделась в улыбочку шара.
— Рокко?..
— Это имя моего создателя, — подтвердил шарик. — А я лишь впитал его мысли, когда он держал меня.
— После нашей ссоры?
— Ну да. Так что ты сама во всем виновата. Давай разморозим еще немного волос? Мне понравилось.
— Замолчи! — велела Энрика. — Ты меня очень сильно расстроил, но я об этом пока не хочу даже думать.
— Что думать не хочешь — это понятно. Занятие сложное, неприятное, то ли дело на скрипочке пиликать.
Ах, так? Энрика разозлилась. Тоже мне, нашел пай-девочку, дурак стеклянный. Шагнув к чаше, Энрика вытянула руку с шариком над огнем.
— У меня нет чувства самосохранения, иначе я не пытался бы скормить тебя дракону, — грустно сказал шарик. — Впрочем, если это потешит тебе самолюбие, то — а-а-а-а, нет, не надо, перестань, только не огонь, пожалуйста! Я готов на все, только бы не…
Энрика не обращала внимания на его кривляния. Она не отрывала взгляд от запястья вытянутой руки. Метка исчезла.
— Могу сплясать вприсядку, или спеть грустную песенку о голодном бродяжке… — продолжал паясничать шар.
— Отвечай, — повелела Энрика, — Рокко отправил меня в прошлое?
Ей показалось, что она чувствует внутреннюю борьбу шарика.
— Н-н-нет, — выдавил он, наконец. — Я бы так не сказал.
— А как бы ты сказал?
Шар в ответ разразился такой похабщиной, что Энрика покраснела. Вот дура! — тут же укорила себя. Знала ведь — только конкретные вопросы!
— Как называется этот город?