— Ластер.
Впервые услышала название.
— Почему у меня исчезла метка?
— Потому что Новый год еще не наступил.
— Я переместилась во времени?
— Нет.
Энрика замолчала. Улыбка шарика теперь смотрелась до отвращения хитрой.
— Ничего не понимаю, — пробормотала Энрика и спрятала шарик в карман. Ладно. Сначала нужно попасть в тепло. Ступни вообще не ощущаются. Это, наверное, плохо…
Она поковыляла к мрачным и негостеприимным постройкам. Мелкие стрельчатые окна глядели на гостью с недоверием и враждебностью. Люди им не уступали. Энрика с завистью рассматривала их пушистые шубы, странные, будто из козьей или овечьей шерсти сделанные, сапоги.
— Простите, — обратилась она к одному полному господину, который что-то лениво жевал, подпирая спиной стену дома, — где здесь можно погреться?
— Не знаю, — отозвался тот. — Я дома греюсь.
— А можно погреться у вас дома? — набралась наглости Энрика.
— Не, — вздохнул господин. — Я женатый.
Тут как раз хлопнула дверь, и из дома вышла величественная дама, такая же полная и ленивая, в такой же пушистой шубе. Смерив Энрику презрительным взглядом, она положила руку на локоть мужчине, и пара удалилась.
Энрика пошла дальше. Обращалась к людям, стучала в дома, но все, чего добилась, — брошенной монетки непонятного достоинства.
— Скажите, как мне найти церковь, — умоляла она очередного прохожего, окончательно плюнув на гордость. Как бы там ни было, а церковь Дио не откажет в приюте попавшему в беду. Да и вообще, появись в Вирту несчастная замерзшая девушка — неужто бы от нее отвернулись? Шагу бы ступить не успела по улицам города, а ее бы уже отогрели, накормили, напоили, обули, одели, да еще спорили б, чей черед кров давать.
— Хто? — Прохожий сплюнул. — Отродясь словесов таких не слышал.
— Нет церкви? — пролепетала Энрика. — А куда же мне тогда идти?
— Известно, куда — в кабак.
— Там пустят согреться? — встрепенулась Энрика.
— А то! И согреют, и накормят, и уложат, и полюбят. До вечеру досидишь, там, глядишь, и я загляну. А чего? Ты приятная. Худовата, правда, ну так мне и не жениться.
Еще раз сплюнув желтой гадостью в сугроб, прохожий удалился, покачиваясь, а Энрика побрела туда, куда он махнул рукой. Слева и справа тянулись тесно поставленные домишки. Район, куда, наконец, занесло Энрику, богатством не блистал, и жилища здесь большей частью были деревянные, но — очень аккуратные и уютные. Здесь на нее уже поглядывали с сочувствием, но предлагать помощь не бросались, а в Энрике проснулась гордость. В городе огненные чаши попадались на каждом шагу, и она задерживалась у них. Оттаяв, обрела прежнюю уверенность и обдумала еще несколько терзающих ее вопросов, на которые мог бы ответить шарик.
— Как мне вернуться домой?
— Можешь вообще не волноваться. Настанет Новый год здесь — вернешься туда.
— Правда?
— Ну конечно! Зайди в кабак, отдохни, расслабься.
Энрика, греющая руки возле очередной чаши, не позволила себе ликовать. Если шарик так усиленно толкает ее куда-то — значит, оттуда надо бежать. Если разобраться, не самый плохой помощник, приноровиться только надо.
— Что будет со мной, когда я вернусь.
Шарик вздохнул. Вопрос ему очень не понравился.
— Ну… Много всякого…
— Говори!
— Ладно! Черная метка вернется, и тебя казнят. Конец истории.
— И что мне делать?!
— Пойдем к дракону?
Энрика молча сунула шарик в карман. Злость на Рокко всколыхнулась и улеглась. Вряд ли он специально так устроил. Энрика знала, что волшебство — штука сложная, и даже если все сделать верно, многое может полететь кувырком.
— Так, — сказала она, глядя в огонь. — Я в каком-то Ластере, одна, а через двенадцать часов… Уже через десять, наверное! Я вернусь домой, и меня казнят. А я не хочу, чтобы меня казнили. Значит, что? Нужно выйти за что-нибудь замуж.
Замуж. Не за привычного Рокко, а за кого-то совершенно неизвестного. Энрике почему-то вспомнился плюющийся желтым прохожий, который обозвал ее «приятной». Содрогнулась.
— Ладно, — вздохнула Энрика. — Лучше с этим не затягивать. Замуж так замуж.
Ей отчего-то казалось, что любой мужчина, которому она предложит себя в качестве жены, тут же с восторгом согласится, и самое сложное — не погрязнуть в выборе лучшего кандидата. В воображении уже рисовались длинные очереди к какому-то условному кабаку. Мужчины стоят, не разговаривая, затаив дыхание, ждут своего счастья.
— Э, а ну двинься!
Энрику грубо толкнули в плечо. У чаши встал пьяный мужчина в лохмотьях и вытянул над огнем шпагу с нанизанной на нее ободранной крысой.
— Можно повежливей? — нахмурилась Энрика. — Тут полно места!
— Эт точно. Вона, любое выбирай. — Мужчина не глядя махнул рукой.
— Да почему здесь все такие злые? — не сдержалась Энрика. — Нет, такой муж, как вы, мне точно не подойдет.
— Чего? Муж? — Пьяный покосился на Энрику. — Да сожри меня дракон, я никогда не женюсь. Очень надо — камень на шею. Я — птица вольная.
На птицу, тем более вольную, он походил мало. Больше всего смахивал на крысу, подобную той, что увлеченно жарил на невесть откуда добытой шпаге.
Энрика тихо отошла от него, остановилась на перекрестье узеньких улиц. Коснулась теплого шарика в кармане.
— Где мне найти кабак? Куда идти?
— Налево! — отозвался шарик.
Энрика побрела направо. Из кармана донеслось раздосадованное фырканье.
Долго идти не пришлось. Ветхое здание с широким крыльцом и покачивающейся над входом на цепочках обшарпанной вывеской в виде пивной кружки обнаружилось через два маленьких квартала. Энрика поднялась по ступенькам, подергала рассохшуюся дверь — заперто.
— Рано еще, — заметил шарик. — К ночи приходи. Кто ж с утра пьянствует?
Энрика постучала костяшками пальцев. Не дождавшись ответа, замолотила кулаком. Дверь тряслась. Казалось, от хорошего усилия и вовсе уйдет внутрь.
— Закрыты мы, — послышался, наконец, голос с той стороны. — К вечеру подходи.
— Синьор! — крикнула Энрика. — Очень прошу вас, откройте. Мне нужно срочно погреться и замуж.
Сказала и поморщилась — как нелепо! С той стороны, похоже, вообще утратили дар речи. Выждав немного, Энрика еще разок тихонько постучала.
— Замуж? — переспросил голос. — За кого?
— Это не имеет особого значения, синьор.
Энрика вдруг поняла, что ей и правда все равно. Холод снова сковал ее своими ледяными цепями. Захотелось лечь и уснуть прямо здесь, на крылечке. И плевать уже на все-превсе.
Щелкнуло, брякнуло, скрипнуло. Дверь приоткрылась, и Энрика увидела пожилого мужчину с черными волосами и бородой. Он окинул гостью взглядом.
— Ты откуда такая красивая?
— Из Вирту, — призналась Энрика.
Что-то промелькнуло на лице мужчины.
— Вирту, — повторил он. — Не ближний свет…
— Ульрих! — громыхнул из глубины помещения низкий женский голос. — Ты что застыл там? Не видишь, в каком девочка виде? Она же замерзает!
Ульрих засуетился.
— Да-да, прошу прощения, — пробормотал он. — Заходите, садитесь у огня.
В первый миг Энрике здесь показалось жарко. Все ее продрогшее существо беззвучно застонало, распускаясь навстречу теплу.
— Кошмар! — подбежала к ней женщина с повязанным на голове платком. — Кто ж тебя выгнал-то в таком виде? Идем. Идем-идем!
Энрика плелась вслед за женщиной, увлекавшей ее за руку к тлеющему камину в углу просторного помещения, погруженного в полумрак. Под ногами поскрипывали доски, пару раз Энрика запнулась о те, что сильно выпирали, но не почувствовала ничего — пальцы на ногах заледенели.
Сквозь щели в ставнях пробивались тонкие полосы света, в которых кружились пылинки. Пахло древесиной, пивом и вином, чем-то еще, не очень приятным. Однако Энрике казалось, что уютнее этого места нет и быть не может.
— Ульрих! — крикнула женщина.
— Да-да, не голоси! — Мужчина, кряхтя, двигал продавленное кресло поближе к камину. — Проклятье, Эмма только через два часа придет. Согреешь воды?
— Уж конечно! Ты садись, садись. Где плед? Ах, вот он. Сиди, грейся. Дай-ка ноги посмотрю.
Кресло приняло Энрику в объятия, и она поняла, что останется в нем навеки. Закуталась в клетчатый плед и почувствовала, что начинает плакать. Ничего поделать не могла — слезы просто текли и текли из глаз. Ульрих смущенно отвернулся, стоя рядом. Женщина — наверное, его жена, — снимала с Энрики туфли.
— Ну, чего там? — спросил Ульрих.
— Красные! — с облегчением в голосе отозвалась женщина. — Вот еще б чуть-чуть…
— Беги воду греть!
— Бегу, не видишь?
Но женщина еще немного задержалась, заглянув Энрике в глаза:
— Сейчас ноги болеть будут — страх. Терпи. Повезло тебе, что пальцы побелеть не успели. Что ж ты такого набедокурила-то?
— Ничего! — Энрика руками размазала по лицу слезы. — Тут… Все такие злые! Я просила погреться — никто не пустил.
— Так еще бы, кто ж тебя пустит! — всплеснула женщина руками. — Если хозяин на мороз выгнал, значит, либо проворовалась, либо еще чего похуже. Скажи спасибо, что в тюрьму не бросили.
Хозяин? Проворовалась? Слезы прекратили течь, Энрика смотрела на добрую женщину, хлопая недоумевающими глазами. Ульрих тронул жену за плечо.
— Ева, — сказал он. — Девочка — из Вирту.
Женщина, которую назвали Евой, медленно повернула голову к мужу.
— Вирту? — повторила она. — Как… Не может быть!
— Я оказалась в лесу, — заговорила Энрика. — Пришла сюда и искала пристанища, но никто не пускал!
По мере того как жалость к себе и горе отступали на задний план, в Энрике просыпались гордость и злость.
— У нас, в Вирту, считается позором не помочь нуждающемуся! Законы Дио…
Осеклась. Вот еще — не хватает начать законы Дио проповедовать.
— А нам тут — что Дио, что не Дио — все едино, — хрипло прокаркал прежде молчавший голос.
Энрика устремила взгляд в тот угол, откуда он доносился. Там, почти невидимый, кутался в черное пальто, неприятно напомнившее Гиацинто, старик. На столике перед ним стояла большая кружка.