— Не обращай внимания, — махнула рукой Ева. — Это Норберт Пресслер. Он тут как мебель. По-моему, сперва он появился, а потом вокруг него и кабак вырос. Так же было, да, Ульрих?
— Истинная правда, — улыбнулся Ульрих, и Энрика тоже не сдержала улыбки.
Все же, когда Ева убежала греть воду, а Ульрих — искать еду, Энрика робко вытянула шею в сторону Норберта.
— Простите, — сказала она. — Вы сказали, что здесь не поклоняются Дио?
— Не-а, — отозвался Норберт. — Ластер — свободный городишко. Наслаждайся.
— Но… Кому тогда вы поклоняетесь?
Норберт медленно, со значением, поднял кружку, присосался к ней. Кружка стукнулась о столешницу, Норберт крякнул и заговорил:
— Эт как поглядеть. В первую голову, триста шестьдесят четыре дня в году, — деньгам. А сегодня — все больше дракону. Молится народ. Шары заливает, чтоб не думать. А думка-то все равно идет…
— Какая думка? — прошептала Энрика. Голос Норберта звучал так тягуче и значительно, что от одних интонаций становилось жутко.
— Такая думка, что вдруг дракону опять чего-то не понравится, и он нападет на город? Только-только отстроились…
— Норб! — прикрикнул вернувшийся Ульрих. — Я тебя просил — не заводить этих речей в моем кабаке!
Он придвинул к Энрике столик, поставил на него поднос. Тарелка супа и стеклянная кружка с чем-то красным и дымящимся.
— Глинтвейн, — сказал Ульрих. — Давай, тебе сейчас — самое то.
— Он с алкоголем? — спросила Энрика, понюхав кружку.
— Конечно. А что?
— Ничего… Никогда не пила ничего с алкоголем.
Ульрих негромко рассмеялся, покачал головой:
— Да, детка, ты точно не из местных.
Пока Энрика ела суп и пила вкусный горячий напиток, появилась Ева с тазиком воды. Когда Энрика погрузила в него ноги, она поняла, что женщина имела в виду, говоря — «страх». Чудом удержалась, чтобы не взвыть.
— Ничего-ничего, — приговаривала, поглаживая ее по руке, Ева. — Это чувствительность возвращается. Ты перетерпи, и все будет хорошо.
— А лучше — пей, — советовал Ульрих. — Под пьяну лавочку, оно все не так больно.
— Вот еще, ребенка спаивать! — возмутилась Ева.
— Ой, я тебя умоляю! Нашла ребенка. Она, вон, замуж собралась уже.
— Да! — воскликнула Энрика и заговорила, пытаясь отвлечься от боли, терзающей ступни: — Мне восемнадцать лет, и я до Нового года обязательно должна выйти замуж. Хоть за кого. Потому что иначе я перенесусь обратно в Вирту, и меня казнят.
Кашлянул из своего угла Норберт:
— Экая печаль! А что ж там, в Вирте вашей, без замужества — никак?
— Никак, — отозвалась Энрика. — Законы Дио…
— Дикарье, — вздохнул Норберт. — Эх… За Ластер! Свободный город! Самый лучший город в мире!
Он взмахнул кружкой и снова к ней приник.
— А скажи, — попросила Ева каким-то очень уж тихим голосом, — знаешь ты там такого — Нильса Альтермана?
Ложка выпала из дрогнувшей руки. Дыхание перехватило. Даже боль внезапно будто пропала, остался только страх.
— Знаю, — прошептала Энрика. — А что?
— Ну… А как он там? Жив? Здоров?
— Жив, — пробормотала Энрика. — Здоров — о, да. Он — наш карабинер, самый главный. И еще — палач. И когда я вернусь — он мне голову отрубит. Мне очень-очень надо выйти замуж! Помогите?
Ульрих и Ева отстранились от Энрики и молча смотрели в глаза друг другу. Норберт снова что-то каркнул и сказал:
— Я женюсь только по любви. Эт — принцип. Без принципов нынче не проживешь.
Любовь! Энрика поморщилась, услышав ненавистное слово. Вот до любви ли сейчас, когда жизнь на волоске висит? Нет. Даже и не до музыки, честно говоря. От последней мысли Энрике стало не по себе. И, будто сам Дио направил взгляд, она увидела висящую на стене, в окружении картинок и бумажек, скрипку.
— Ничего у тебя тут не получится, деточка, — вздохнула Ева. — Замуж выйти — не чулки купить. Мужчины на работящих женятся, да еще присматриваются долго. Оно, поразвлечься-то, — мест хватает, а семейная жизнь — не шутка.
— Но мне же просто!.. — начала Энрика, но Ева успокоила ее взмахом руки:
— Я-то все понимаю. А мужчине каково? Женится он, чтоб тебя от смерти спасти, а сам что получит? Любить ты его — не любишь, что с тебя в хозяйстве выйдет — поди знай. А кольцо-то просто так не снимешь, не выбросишь. Вот тебе и «замуж».
Энрика заставила себя отвести взгляд от скрипки. Посмотрела в лицо Еве, потом — Ульриху. Добрые, сочувствующие.
— Так что же — все? — спросила еле слышным шепотом. — Не надо было и согреваться. На морозе, говорят, умирать — тепло и приятно под конец становится.
— Я тебе сразу советовал, — пискнул из кармана шарик.
На карман покосились, но ничего не сказали. Какая-то мысль мучила немолодую чету. Вот они отошли вглубь зала, о чем-то заговорили. Отдельные фразы долетали до Энрики. Она вывернула шею, вгляделась, щурясь, в жестикулирующие фигуры возле барной стойки.
— Интересно, о чем говорят?
— Ева говорит, что тебя надо сразу порубить на жаркое. А Ульрих хочет сперва изнасиловать. Но Ева считает, что подавать изнасилованное жаркое клиентам — невежливо, — терпеливо пояснял шарик.
— Да замолчи ты! — Энрика стукнула по карману, и шарик притих.
Ульрих и Ева, наконец, что-то решили и с поникшими головами вернулись к Энрике.
— Слушай, девочка, — покусывая губы, сказала Ева, — если все так серьезно, как ты говоришь, мы тебе можем помочь.
— Правда? — Энрика не сдержала счастливой улыбки. Жизнь будет спасена! А об остальном она подумает после.
— Правда, — подтвердил Ульрих. — Я могу женить на тебе своего сына…
— Вы самый лучший человек в мире, и я всю жизнь буду молиться за вас! — Энрика едва удержалась, чтобы по-детски не захлопать в ладоши, и, остановив жест, поняла, что уже как будто молится. Опустила руки.
— Погоди ты радоваться, — поморщился Ульрих. — Жених-то с него…
— Синьор, мне абсолютно все равно!
— Больной он. Год назад, когда дракон бушевал, он от пожара спасался — ему балкой по голове прилетело. Сначала думали — все. А потом смотрим — живой. Ну и выходили на свою голову…
— Не говори так, — вмешалась Ева. — Раз выходили, значит, такова судьба. Видишь, вот и такой сгодился. Дурачок он у нас, малышка. Понимаешь?
Энрика опустила голову. Вот и довела судьба… Представила себе, как посмотрит в глаза родителям. Вообразила, как будет смеяться Рокко, а вместе с ним — и все полгорода. А самое-самое грустное — то, что Лиза Руффини, единственная, кто не стал бы смеяться и поддержал, уже в монастыре, и увидеться с ней больше не доведется. Может, оно и к лучшему. Пусть думает, что все у ее подруги сложилось хорошо.
— Понимаю, — шепнула Энрика. — И — согласна.
Глава 7
Потоптавшись, ушли карабинеры. Потом Аргенто удалился наверх, проверять, как потрудились служанки. Ламберто ушел последним — и то после того как Рокко незаметно сотворил заклинание устрашения. Когда над левым плечом жреца заухал невидимый филин, а над правым закаркал невидимый ворон, Ламберто внезапно вспомнил какие-то неотложные дела в церкви и стремглав выбежал из дома.
Рокко, пригорюнившись, сидел за ломящимся от еды столом. Лениво отламывал кусочки, отправлял в рот, запивал вином. И думал. В первую очередь он думал о своей судьбе несчастной. Подставил девчонку… Как ее теперь вытаскивать? Даже порошка не осталось.
Так, стоп, а если достать порошка? Рокко нервно забарабанил по столу пальцами. Предположим, уж перенестись-то туда, куда Энрику с Нильсом отправили, он сумеет. И разыскать ее там — тоже. Клубочек какой-нибудь заговорить, чтоб по следу катился, — это не колдовство даже, а детский лепет. Потом — быстро обжениться, и — победа! Ну, не совсем победа, конечно. Ламберто не зря судом грозился. Да только Аргенто наверняка выход найдет. Сколдует тишком чуму какую-нибудь, а потом объявит, что только ему вылечить под силу. Вот и кто его после такого судить будет?
Его-то не будут, а Рокко — запросто. Это по колдовским законам за него учитель должен отвечать. А по людским — каждый за себя. Ну что ж… Надо будет — ответим. А порошок — порошок дело поправимое. Всего-то и делов, что в соседний городишко съездить. Пару часов туда, пару — обратно. Два часа старика того пьяного будить и объяснять, чего нужно. Так, еще кобылу угнать надо, но это вообще не вопрос. Решено!
Рокко подскочил, метнулся к вешалке у двери, надевать теплую куртку, как вдруг из шкафа донеслось поскребывание. Сердце Рокко дрогнуло. Ох, ничего хорошего этот звук не предвещает… С другой стороны, плохого — тоже. Ни Энрика, ни, тем более, Нильс не сумеют возвратиться раньше полудня. Так… Так кто тогда там скребет?!
Рокко на всякий случай припомнил пару сильных заклинаний и медленно пошел к шкафу. Вот оттуда снова поскреблись. Возня послышалась. Совершенно точно — человек внутри. Как будто даже голос послышался. Женский вроде как…
— Кто там? — по возможности спокойно спросил Рокко.
В шкафу замерли. Тишина. Нахмурившись, Рокко извлек из кармана ключ и отпер замок. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и — открыл дверь.
— Здравствуйте, синьор настоятель. Сестра Руффини прибыла…
— Обалдеть, — от всей души произнес Рокко, переведя дух.
Лиза Руффини в черном монашеском одеянии приморгалась к свету, казавшемуся ей ярким после темноты, разглядела Рокко и, шарахнувшись обратно к шкафу, оглушительно завизжала. Словно из чувства солидарности, сверху завизжали тоже. Рокко и сам готов был завизжать. При всем глумливом отношении к монашкам, он вовсе не хотел, чтобы одна из них присутствовала в его доме во время прелюбодеяний колдуна. Тем более если монашка эта — Лиза. Хорошая девчонка, в общем-то, которую он с детства знал. Она его, правда, всегда боялась, но хвостом ходила за Энрикой, и общаться приходилось волей-неволей.
— Тихо ты, не ори! — Хитрым жестом Рокко запечатал Лизе уста на минуту. Обнаружив, что не может издать ни звука, Лиза впала в панику и заметалась. Рокко поймал ее за плечи, заглянул в глаза: