— Пришли, — сказал Фабиано, и Лиза остановилась, чуть не врезавшись ему в спину.
Фабиано достал ключ, вставил в замок приземистого одноэтажного домишки и попытался повернуть. Ключ не повернулся.
— Дио, дай мне силы пережить эту ночь, — пробормотал Фабиано и трижды громыхнул кулаком по двери.
С той стороны послышался частый стук пяток по деревянному полу. Лиза представила себе бегущего открывать Гиацинто и хихикнула в рукав.
Стукнул засов, распахнулась дверь.
— Папочка! — завопила растрепанная, задыхающаяся Ванесса в бледно-розовом сарафане и босиком. — Дайте я вас обниму!
И, не дожидаясь согласия, повисла у жреца на шее. Фабиано что-то невнятное заворчал, стараясь отделаться от ведьмы, которая, увидев, наконец, Лизу, и сама вдруг присмирела. Соскочила с Фабиано, попятилась, кланяясь, приглашая войти.
Фабиано, повернувшись, мотнул головой и зашел первым. Лиза последовала за ним, прикрыла дверь и наконец-то очутилась в тепле. В темноте сенцов быстро скинула туфли, а вот с курткой отчего-то расстаться не решилась. Фабиано долго пыхтел стаскивая сапоги.
Наконец, вошли в небольшой зал с камином. На полу расстелена медвежья шкура, на которой расположились в окружении разбросанной одежды Ванесса и Гиацинто. Оба — потные, тяжело дышащие, но весьма довольные собой. Лиза подумала, что впервые в жизни видит Гиацинто в чем-то кроме черного пальто. Он сидел в пижамных штанах и ночной рубахе.
— Вы. Чем. Тут. Занимались? — проскрежетал Фабиано. — Девушке еще нет восемнадцати лет, я думал, ты соображаешь…
Гиацинто поднял руку, останавливая отца:
— Ничего такого! Что я, совсем ополоумел, что ли?
— Это я и собираюсь выяснить.
— Мы просто играли в карты на одевание.
— Что? — Фабиано, казалось, совершенно искренне удивился, да и Лизе стало интересно, что же это за игра такая.
— Очень просто, — охотно принялся пояснять Гиацинто. — Кон — что-то из одежды. Кто проиграл — тот надевает, да так и сидит дальше. Ну, уж когда до шуб дело дошло, тут-то мы и спеклись…
— Ты спекся! — ткнула в него пальцем Ванесса. — Меня жаром не напугаешь!
— А ты зато по партиям проиграла! — не остался в долгу Гиацинто.
— Потому что ты мухлюешь!
— Стоп-стоп-стоп! — Теперь уже Фабиано поднял руку, и Гиацинто с Ванессой посмотрели на него. — Я, должно быть, ослышался. Во что вы играли?
— В карррр… — застопорился Гиацинто, увидев тихой мышкой замершую за плечом отца Лизу. — В… Э-э-э-э… В ладушки!
— В ладушки? — переспросил Фабиано.
— В ладушки! — заулыбалась Ванесса и, повернувшись к супругу, подняла руки:
Ладушки-ладушки,
Дедушки и бабушки
Мерзнут, зубками стучат,
Надевают все подряд!
С каждой строчкой «ладушки» делались все быстрее, и, наконец, Гиацинто сбился с ритма.
— Ага! — воскликнула Ванесса. — Надевай рубаху, продул!
Фабиано покачал головой, но, кажется, объяснениями ведьмы вполне удовлетворился. Повернулся к Лизе:
— Мне нужно съездить в Дируо́н, достать порошок для перемещений. Сестра Руффини, вы пока побудете здесь. Располагайтесь. Вот прекрасное кресло. Гиацинто! Подвинь кресло к камину, у сестры Руффини, должно быть, замерзли ноги.
Гиацинто немедленно подскочил исполнять отцовский приказ. Схватил массивное кресло-качалку и подтащил к огню.
— Садитесь, сестра, — улыбнулся он Лизе. — Может, винишка?
— Гиацинто! — повысил голос Фабиано. — Ты говоришь с монахиней. И откуда, скажи на милость, в нашем благочестивом доме может взяться вино?
— Да я шуткой, — заулыбался Гиацинто.
— Оставь эти шутки. Они бросают тень не только на тебя, но и на меня. И потрудитесь найти себе развлечение поспокойнее. — Фабиано вытащил из кармана часы, отщелкнул крышку, покачал головой. — Покидаю вас. Надеюсь на благоразумие.
Не сказав больше ни слова, жрец вышел. Лиза опустилась в кресло, с наслаждением вытянула ноги в черных чулках к огню. Поначалу никакие другие мысли, кроме удовольствия от теплого помещения, Лизу не тревожили, но, лишь только ноги согрелись, она принялась осматриваться.
Жилище верховного жреца только с первого взгляда казалось простеньким, на деле же таило немало важных мелочей. Вот, например, медвежья шкура, на которой шепчутся о чем-то Ванесса и Гиацинто. Откуда она? Куплена? Но ничего подобного в Вирту никогда не продавалось. Значит, в соседнем Дируоне? Неужели Фабиано или Гиацинто специально ездили в такую даль, чтобы купить дорогущее украшение для дома? Лизу передернуло от мысли, чтобы сидеть рядом с любимым человеком на шкуре мертвого зверя. А эти — ничего, сидят, смотрят друг на друга, шепчутся.
Или камин. О, нет, не печь, как во всех остальных домах. Совершенно ясно, что здесь не готовят. Значит, в соседнем помещении — кухня. Камин облицован декоративными плитками. Откуда взялся мастер, что делал этот камин? Его надо было найти, привезти сюда… Лиза вспомнила монетки, которые утром бросила в шапку Ламберто, и снова содрогнулась.
На стенах висят картины в массивных золоченых рамах. Сплошь диоугодные сюжеты, да… Но где, скажите на милость, взять такие картины? На рынке их не продают. В церкви — подавно. Или золотое блюдо, под которым скрестились две сабли? Или это кресло, в котором так уютно сидится? Лиза покачалась, наслаждаясь мягким перекатыванием полозьев. У многих ли в доме есть такое кресло? Лиза ни разу не видела. Знала лишь из сказок, что бывает такое — кресло-качалка.
Вывернув голову, Лиза увидела две двери, ведущие из этой комнаты, очевидно, общей. Одна, должно быть, в кухню, другая… Куда? К другим комнатам? А может, в кладовую? Посмотреть бы, что в кладовой у жреца…
Послышался зевок, Лиза посмотрела на Гиацинто. Тот повалился на спину и ожесточенно тер глаза.
— Нет, я уже не могу, — сказал он. — Вы как хотите, а я — спать. Сестра Руффини, если вам что-то понадобится, обратитесь к моей дражайшей супруге.
— Эй! — Недовольная Ванесса хлопнула его по колену. — Я что, уже тебе надоела?
— Вовсе нет, — вздохнул Гиацинто. — Скорее наоборот. Ты пленила мне сердце и разум, и всем существом своим влекусь я к тебе, моя возлюбленная. Но еще три месяца не дозволено мне будет обладать тобою всецело и безраздельно. И устал я бороться со страшным искушением Диаскола, ибо я слаб и грешен. Позволь же мне забыться сном, в котором видеть я буду лишь тебя, но хотя бы восстановлю силы, чтобы… Потом… В ладушки…
Тут он захрапел, чем немало удивил Лизу, которая полагала, что Гиацинто удалится в спальню.
— Вот зараза! — обескураженно сказала Ванесса. — Нет, я понимала, конечно, что брачная ночь будет скучной, но не думала, что до такой степени… Эх, с Рокко Новый год справлять куда веселее! Что ж он на меня надулся-то, дурак этакий…
Ванесса пригорюнилась, подперев подбородок кулаком. Блуждающий взгляд ее скользнул по картинам, задержался на камине и остановился на Лизе. Хмыкнула, встала, подволокла к камину еще одно кресло — простое, легкое — и села.
— Ну что? — прищурилась она. — Возлюбленная Дио, значит?
— Еще не совсем, — вежливо наклонила голову Лиза. — Но надеюсь, что скоро мое намерение осуществится.
От разговора с Ванессой ее бросило в жар. Если уж Рокко, у которого вся душа нараспашку, она опасалась и стеснялась всю сознательную жизнь, то его названная сестра пугала Лизу просто до бесчувствия. Что у Ванессы на уме — этого, наверное, даже она сама не всегда могла объяснить. Загадочная, хитрая, коварная — вот какая. А вообще-то, подумала вдруг Лиза, они с Гиацинто, кажется, великолепная пара.
— И не пожалеешь? — Ванесса потянулась, заурчав как кошка, и поджала ноги, свернулась в кресле клубком, не отрывая от Лизы пытливого взгляда. — Тишина, скукота, бессребреничество…
Тут Лиза неожиданно осмелела:
— А у тебя разве не то же самое?
Ванесса захлопала на нее удивленными глазами:
— В смысле? Я ж не монашка!
— Ну… Выйти за сына жреца — не то же самое, что стать монахиней? Жить в бедности и благодарить Дио за кусок хлеба?..
Ванесса фыркнула, закатила глаза. Потом опять прищурилась:
— Ты точно монашкой станешь? Не раздумаешь?
Лиза покачала головой:
— Нет. Как тут раздумать? Мне восемнадцать. Откажусь — на руке тут же черная метка появится. Один мне путь остался, по нему и иду с великою радостью.
Ванесса покивала с хитрой мордочкой:
— Значит, с мирянами тебе якшаться нельзя?
— Очень нежелательно общаться с мирянами, — поправила ее Лиза и отвернулась к огню, изображая обиду.
На деле же обидой и не пахло. С удивлением Лиза ощущала в глубине души нечто такое, чего там отродясь не было, да и быть не могло. Гнев. Она пыталась подавить его молитвой, просила Дио о помощи, но тщетно: ярость распалялась с каждым вдохом, как будто внутри горел костер. А виной тому была ложь.
Еще утром в церкви все казалось простым и понятным. Церковь — оплот Дио на земле, благочестивые жрецы, глупые миряне, не желающие принимать с распростертыми объятиями благословление… Теперь же Лиза чувствовала ложь. Со всех сторон, нагло ухмыляясь, на нее наваливалось вранье — грубое, беспринципное, даже не сомневающееся, что в него поверят.
— Я тебе тогда скажу по секрету, — понизила голос Ванесса, — не просто так я за жреческого сынка вышла.
Лиза ненавидела себя. Лиза кляла себя мысленно последними словами. В памяти у нее воскресли некоторые наставления матери, которые она всегда пропускала мимо ушей, полагая, что душе, искренне преданной Дио, ни к чему подобные ухищрения.
«Видишь, как кто-то играется с чем-то, что тебе потребно, — говорила мама, дымя папиросой, — не важно, что это — игрушка, драгоценность, признание или секрет. Отвернись и сделай вид, что тебе не интересно. И тогда тебе это в руки пихать станут, знаешь, почему?»
«Почему?» — послушно спрашивала маленькая Лиза, мыслями устремляясь к Дио.
«Потому что ничто в мире не ценно само по себе. Любая вещь, любое слово, любая мысль ценна ровно настолько, насколько ее ценят люди. И если человек глупый обладает чем-то, ему нужно, чтобы все говорили, насколько оно ценное, чтобы сам поверил. И всучит он тебе эту вещицу, чтобы ты ее в руках подержала, чтобы поняла, какая она ценная, и позавидовала!»